Людмила появилась в дверях с двумя чемоданами в среду.
— Приехала вам помогать! — объявила она, не спрашивая, широко улыбаясь. — Знаю, как молодым всегда трудно первое время, а я — мать. Кому, как не мне?
Алина стояла в прихожей, смотрела на эти чемоданы и чувствовала: накрыло.
— Мам, — Павел растерянно переминался с ноги на ногу, — ты же говорила погостить пару дней.
— Ну да, погощу! А потом посмотрим. У меня же своя квартира, сдам её, денежки пойдут. А тут вам помогу. Всем польза!
Алина молчала. Хотела сказать: «Нет. Спасибо, но нет». Но слова застряли где-то в горле. Потому что Людмила уже прошла в комнату, уже оглядывалась, уже щупала шторы:
— Ой, ну и шторы? Алиночка, милая, где ты такое нашла?
Прошла всего неделя — а Алина уже не узнавала свою квартиру. Людмила переставила мебель, выбросила половину цветов, повесила на кухне портрет какого-то генерала.
— Людмила Петровна, — осторожно начала Алина, — можно я верну диван на место? Просто мне так привычнее.
— Алиночка! — свекровь всплеснула руками. — Ты же молодая, тебе привыкнуть легко. А мне в моём-то возрасте спина болит, если неудобно сижу. Потерпи чуть-чуть, милая!
Потерпи.
Это слово звучало всё чаще.
Потерпи — когда Людмила критиковала её еду. Потерпи — когда указывала, как надо вытирать пыль. Потерпи — когда заходила в спальню без стука и начинала советовать, куда повесить бельё.
— Паш, — шептала Алина вечером, прижимаясь к мужу, — я больше не могу. Она меня с ума сводит.
— Это же моя мама, — отвечал он устало. — Потерпи немного. Она скоро уедет.
Но мама не уезжала.
Через две недели грянуло.
Алина готовила ужин. Тушила курицу с овощами — Павел такую любил. Людмила вошла на кухню, понюхала воздух, поморщилась:
— Что это ты делаешь?
— Курицу.
Свекровь отодвинула Алину от плиты, открыла крышку.
— Господи, да ты её пережарила! Сейчас я исправлю.
— Не надо! — вырвалось у Алины. — Я сама!
— Сама?! — Людмила выпрямилась, посмотрела колючим взглядом. — Милая моя, ты хоть знаешь, как правильно курицу тушить? Или тебя мама не научила?
Алина сжала половник.
— Моя мама умерла, когда мне было пятнадцать.
— Ну вот видишь! — свекровь развела руками. — Потому и не умеешь готовить толком. Ничего, я тебя научу. Быстро!
Что-то внутри щёлкнуло.
— Знаете что, Людмила Петровна, — Алина поставила половник на плиту, повернулась к свекрови, — я больше не останусь с вами под одной крышей.
Людмила замерла.
— Что ты сказала?
— То, что сказала. Либо вы уезжаете, либо я.
— Павлик! — взвизгнула свекровь. — Павлик, ты слышал это?!
Павел вбежал на кухню, бледный:
— Что случилось?!
— Твоя жена меня выгоняет! — Людмила прижала руки к груди. — Родную мать! Которая приехала вам помогать!
— Алина, — Павел растерянно посмотрел на жену. — Что происходит?
— Происходит то, что я устала быть прислугой в собственном доме, — ответила Алина твёрдо. — Устала слушать, что я всё делаю неправильно. Устала от того, что меня не спрашивают — меня ставят перед фактом!
После того скандала наступила не тишина. Война.
Холодная, молчаливая, изматывающая.
Людмила демонстративно не разговаривала с Алиной. Проходила мимо — подняв подбородок, будто мимо воздуха. Готовила себе отдельно. Садилась за стол, когда молодые заканчивали ужин.
— Мам, ну хватит уже, — Павел пытался примирить их. — Давайте поговорим нормально.
— О чём мне разговаривать с человеком, который меня, родную мать, выгоняет?! — Людмила прижимала платок к глазам.
Алина молчала. Потому что любое слово превращалось в новый скандал.
Людмила звонила Оле каждый вечер. Громко. Специально громко — чтобы Алина слышала.
— Оленька, родная! Ты не представляешь, как мне здесь тяжело! Живу как чужая в этом доме. Нет, нет, Павлик-то хороший, просто жена его. Ох, не буду я ничего говорить! Не хочу портить отношения! Но ты сама понимаешь.
Алина сидела на кухне и думала: сколько это ещё продлится?
А потом Оля начала приезжать.
Сначала одна — с жалобливым лицом, вздохами и намёками:
— Алиночка, мама ведь старается для вас. Может, не стоит так резко? Она же от любви, понимаешь?
Алина не понимала. Какая любовь? Которая вламывается без стука? Переделывает твою жизнь под себя? Указывает, как дышать?
— Оль, я устала, — сказала она честно. — Я не могу больше.
— Ну потерпи немножко! — Оля взяла её за руку. — Мама скоро успокоится, привыкнет.
Не успокоилась.
Потом Оля стала приезжать с мужем. Игорем. Высоким, грузным мужиком с басом и привычкой командовать.
— Слушай, Алин, — сказал он однажды, развалившись на их диване, — ты чего маму обижаешь? Она же для вас старается!
— Игорь, это наша семья, — попыталась вступиться Алина. — Мы сами.
— Сами?! — он усмехнулся. — Молодые, неопытные вы еще! Вам только кажется, что вы сами. А на деле без маминой помощи развалитесь через год!
Павел молчал.
Сидел рядом и молчал, пока чужой мужик указывал его жене, как жить.
Атмосфера в квартире стала невыносимой.
Людмила теперь не просто критиковала — она саботировала. Переставляла вещи Алины. Выбрасывала продукты — «испортились, я проверила». Стирала вместе белое с цветным — «ой, забыла разделить».
— Паш, ты не видишь?! — шептала Алина ночью. — Она специально!
— Мам просто устала. Возраст. Рассеянность, — оправдывался он.
— Рассеянность?! Павел, она специально!
— Не кричи, она услышит.
Алина замолчала. Потому что поняла: он боится. Боится мамы больше, чем любит жену.
А потом случилось вообще полное безобразие.
Алина пришла с работы уставшая, голодная. Достала из холодильника свой судок с обедом — специально утром готовила, чтобы разогреть вечером.
Судок был пуст.
— Людмила Петровна, — спросила она ровно, — вы не видели мой ужин?
Свекровь вышла из комнаты с невинным лицом:
— А, это ты про судочек? Я выбросила. Там всё прокисло уже! Ты что, отравиться хочешь?
— Я его сегодня утром готовила!
— Ну не знаю, не знаю. Запах такой там стоял. Я же о тебе беспокоюсь, Алиночка!
Алина развернулась, пошла в комнату. Закрыла дверь.
Вечером Павел пришёл поздно. Алина сидела в темноте.
— Что случилось? — он включил свет.
— Твоя мать выбросила мой ужин.
— Ну, может, правда испортилось?
— Павел.
— Что?
— Ты на чьей стороне?
— Я не хочу выбирать никакие стороны, — сказал он. — Вы обе мне дороги.
— Значит, не на моей.
Она легла, отвернулась к стене.
Павел долго стоял, потом вздохнул и ушёл.
На следующий день Людмила позвонила Оле. Как обычно — громко, театрально:
— Оленька, я не знаю, что делать! Алина меня просто травит! Вчера обвинила, что я её ужин выбросила! Представляешь?! Будто мне больше заняться нечем!
Алина проходила мимо, остановилась в дверях:
— Вы меня не травите, Людмила Петровна. Вы меня выживаете.
Свекровь прикрыла трубку рукой:
— Вот видишь, Оленька? Слышишь, как она со мной разговаривает?! С пожилым человеком!
— С пожилым человеком, который превратил мою жизнь в ад, — ответила Алина. — И знаете что? Мне всё равно, что вы там Оле рассказываете. Всё равно, что она думает. Мне важно только одно: когда вы съедете?
Людмила побледнела:
— Павлик!
Павел выскочил из ванной с пеной на лице:
— Что?!
— Твоя жена меня оскорбляет! Требует, чтобы я съехала!
— Да, требую, — подтвердила Алина спокойно. — Потому что жить так больше невозможно.
— Мам, Алин. — Павел беспомощно переводил взгляд с одной на другую. — Давайте успокоимся.
— Я спокойна, — ответила Алина. — Спокойна и решительна. Людмила Петровна, я даю вам неделю. Найдите другое место. Или к Оле переезжайте. Но отсюда — уходите.
Людмила схватилась за сердце:
— Ой, ой, мне плохо... Павлик, у меня давление.
— Мам! — Павел бросился к ней.
Алина смотрела на эту сцену и думала: сколько же можно? Сколько можно изображать жертву, когда ты — агрессор?
— Неделя, — повторила она и вышла из комнаты.
Вечером Оля приехала с Игорем. И не одни — ещё с какой-то тёткой, которую представили как «тётю Галю, мамину подругу».
Устроили семейный совет.
— Алина, — начала Оля мягко, — мы все понимаем, что тебе тяжело. Но выгонять маму. Это же бесчеловечно!
— Я её не выгоняю, — устало ответила Алина. — Я прошу съехать.
— Это одно и то же! — вмешался Игорь. — Она мать Павла! А ты её — вон!
— У матери Павла есть своя квартира.
— Которую она сдала!
— Значит, пусть вернётся. Или к вам переедет, раз вы так переживаете.
Оля растерялась:
— К нам? Ну у нас места мало. Дети.
— А у нас места много? — Алина усмехнулась. — Двушка. Мы с Павлом хотели ребёнка. А с вашей мамой это невозможно.
Тётя Галя вздохнула:
— Молодёжь пошла эгоистичная. В наше время почитали старших!
— В ваше время, — ответила Алина, — старшие не вламывались в чужую жизнь без спроса.
Скандал разгорелся нешуточный. Кричали все. Только Павел молчал — сидел, обхватив голову руками.
А Людмила плакала в углу. Тихо, демонстративно, прижимая к сердцу платочек.
И Алина вдруг поняла: они не остановятся. Никогда. Пока она сама не остановит.
— Всё, — сказала она. — Я ухожу. Сами разбирайтесь.
Встала, взяла сумку.
— Алина! — Павел наконец очнулся. — Куда ты?!
— К подруге. На пару дней. Мне нужно подумать.
— О чём думать?!
— О том, нужен ли мне муж, который не может защитить свою жену.
И ушла.
За спиной раздались голоса: Оля причитала, Игорь возмущался, Людмила всхлипывала.
Алина закрыла дверь.
И впервые за месяц — вздохнула свободно.
На третий день у подруги раздался звонок в дверь.
Алина открыла — на пороге стояла пожилая женщина. Небольшая, в платке, с тяжёлой сумкой. Лицо усталое, но глаза — живые, острые.
— Ты Алина?
— Да.
— Прасковья я. Бабушка Павлика. Мать Людмилы. Пусти, поговорить надо.
Алина пропустила её, заварила чай. Прасковья молча осматривала квартиру подруги, кивала, что-то бормотала себе под нос.
— Значит, так, — сказала она наконец, отхлебнув чаю. — Приехала я не просто так. Оленька позвонила, рассказала про скандалы. Людка моя всё выкладывает — как ты её, бедную, обижаешь. Вот я и решила: надо самой посмотреть.
— И что? — спросила Алина устало. — Тоже считаете, что я неправа?
Прасковья усмехнулась:
— А я ещё ничего не сказала. Торопишься судить? Не спеши. Слушай лучше.
Она допила чай, поставила чашку.
— Расскажу я тебе историю. Про себя, молодую. Мне было двадцать три, когда я замуж вышла. За Петра. Хороший был мужик, работящий. Любил меня, баловал. А свекровь его. Господи, какая стерва была!
Алина вздрогнула — от неожиданности. Бабушка говорила спокойно, но слова были резкие.
— Переехала ко мне сразу после свадьбы. «Помогать», говорит. Только помощи от неё — ноль. Одни придирки. Суп не так, рубашки не так, полы не так. Я что ни сделаю — всё мимо. А Пётр молчал. Мать свою боялся больше, чем жену любил.
Прасковья замолчала, посмотрела в окно.
— Два года я терпела. А потом родила дочку. Людмилу. И свекровь совсем озверела. Ребёнка у меня отнимала, учила, как пеленать, как кормить. Я к дочке подойти не могла — она уже там стояла с советами!
— И что вы сделали? — тихо спросила Алина.
— Ушла, — просто ответила Прасковья. — Взяла дочку и ушла к матери. Сказала Петру: либо твоя мать съезжает, либо я не вернусь. Он не поверил сначала. Думал, блефую. Две недели ждал. А на третью — приехал. На коленях стоял, умолял вернуться. Обещал маму выселить.
— И выселил?
— Выселил. Она, конечно, скандалила, плакала, сердце хватала. Но он стоял на своём. Сказал: хочу с женой жить, а не с мамой. И знаешь, что самое интересное?
— Что?
— Через год она сама пришла. Извинилась. Сказала: «Прости, Паша, я неправа была. Лезла, куда не просили». И мы с ней подружились. До самой её смерти дружили. Потому что она поняла.
Прасковья встала, прошлась по комнате.
— А теперь смотрю я на Людку свою — и вижу ту самую свекровь. Мою. Которая меня чуть с ума не свела. Дочь моя делает те же ошибки. Влезает в чужую жизнь, командует, учит. И не понимает, что разрушает семью сына.
— Вы ей это говорили?
— Пыталась. Не слушает. Говорит: «Я же мать! Я же лучше знаю!» Вот поэтому я и приехала. Чтобы при всех сказать.
Вечером Прасковья позвонила Павлу:
— Внучек, собирай всех. Меня, Людмилу, Олю с мужем. Завтра у вас буду. Разговор будет серьёзный.
Павел пытался возразить, но бабушка оборвала:
— Не спорь. Приеду в шесть вечера. И Алину позови. Обязательно.
На следующий день в квартире собрались все.
Людмила сидела с красными глазами, Оля — с виноватым лицом, Игорь — насупленный. Павел метался между всеми, пытался разрядить обстановку.
Прасковья вошла последней. С Алиной.
— Садитесь, — скомандовала она. — Буду говорить. Слушайте внимательно.
Людмила вскинулась:
— Мама, я не понимаю, зачем весь этот цирк?!
— Затем, что ты, дочка, совсем ополоумела, — спокойно ответила Прасковья. — Решила молодым жизнь испортить.
— Я?! — Людмила побледнела. — Я хотела помочь!
— Вот именно — хотела. А они тебя просили?
Тишина.
— Не просили, — продолжала бабушка. — Ты сама приехала. Сама решила, что знаешь, как им жить. Сама переставила мебель, выбросила цветы, учила Алину готовить. А теперь обижаешься, что она взбунтовалась?!
— Но я же мать! — Людмила прижала руки к груди. — Я имею право.
— Не имеешь! — гаркнула Прасковья так, что все вздрогнули. — Нет у тебя такого права! Павел — взрослый мужчина. У него своя семья, своя жена, своя жизнь! А ты в неё лезешь, как танк!
Людмила заплакала.
— Слушай меня, Людмила, — Прасковья подсела к дочери. — Помнишь, как ты сама в молодости жаловалась на свекровь? На Петрову мать? Как она тебя доставала советами, придирками?
— Помню, — всхлипнула Людмила.
— И как ты себя чувствовала?
Прасковья стукнула кулаком по столу.
— А теперь ты сама делаешь то же самое! С Алиной! Неужели не понимаешь?!
Людмила замолчала. Смотрела в пол, всхлипывала.
— Бабуль, — тихо сказала Оля, — может, не надо так.
— Надо! — отрезала Прасковья. — Потому, что если сейчас не остановить — Павел с Алиной разведутся. И внуков ты, Людмила, не увидишь. Потому что Алина уйдёт. Навсегда. И будет права!
Павел вскинул голову:
— Баб, ты серьёзно?
— Серьёзнее некуда.
Людмила подняла голову:
— Значит, я теперь чужая?!
— Не чужая. Но и не хозяйка их жизни. Людмила, у тебя своя квартира есть. Своя жизнь. Ты ещё молодая, здоровая. Найди себе занятие! Кружок какой, подружек, хобби! А сына оставь в покое!
— Мам, — прошептала Людмила, — хватит.
— Вот именно — хватит, — ответила Прасковья мягче. — Дочка, я тебя люблю. Но ты ошибаешься. И если не остановишься — потеряешь сына. Навсегда. Оно тебе надо?
Людмила помотала головой.
— Тогда собирай вещи. Поедешь ко мне. На пару недель. Отдохнёшь, подумаешь. А Павел с Алиной пусть сами живут.
Людмила встала. Пошла в комнату. Вернулась с сумкой.
— Алина, — сказала она глухо, — прости. Я не думала, что так получится.
Алина кивнула. Не улыбнулась. Но кивнула.
И этого было достаточно.
Друзья, не забудьте подписаться, чтобы не пропустить новые публикации!
Рекомендую почитать: