– Тетя Нина, они меня продать хотят.
Голос в трубке был сдавленным, юношески ломающимся, хотя его обладателю, Алексею, шел уже двадцать второй год. Нина замерла с кистью в руке. За окном, в густеющих синих сумерках, догорал холодный, неправдоподобно яркий для краснодарского января закат. Солнце, весь день слепившее отраженным от редких замерзших луж светом, наконец сдалось, оставив на небе пронзительно-оранжевые мазки. Меланхолия, весь день висевшая в воздухе квартиры тонкой пылью, сгустилась.
– Алеша, что за глупости? Кто тебя продать хочет? – Нина поставила кисть в банку с разбавителем. Запах скипидара и масляных красок, ее личный запах покоя, показался вдруг неуместным.
– Родители, кто еще… Тетя Рая сказала. Она все слышала.
Нина прикрыла глаза. Рая. Ее старшая сестра, Раиса. Конечно. Кто же еще.
– Алеша, послушай меня. Твоя тетя Рая… она любит преувеличивать. Ты же знаешь. Давай ты успокоишься, и мы поговорим. Где ты сейчас?
– Я у нее. Она говорит, мне нельзя домой. Они все уже решили. Какой-то контракт в Эмиратах, они меня туда как специалиста… продают. А деньги себе заберут. Тетя Рая говорит, это современное рабство.
Нина провела ладонью по лицу. Ей было пятьдесят восемь, она была вдовой уже десять лет, и последние годы научили ее ценить тишину превыше всего. Сегодняшний день и так выдался напряженным. Синхронный перевод для делегации из Германии, обсуждавшей инвестиции в агрокомплекс под Тимашевском. Немцы, педантичные до скрежета зубов, сыпали терминами из почвоведения и логистики, а принимающая сторона отвечала цветистыми оборотами про «кубанское гостеприимство» и «небывалый урожай». Весь день она была мостом между двумя мирами, пропуская через себя чужие мысли, чужие амбиции, чужое напряжение. К вечеру голова гудела, как трансформаторная будка.
Она мечтала только об одном: холст, краски и тишина. Ее маленькая однокомнатная квартира на последнем этаже сталинки в центре Краснодара была ее крепостью. После смерти мужа она продала их большую, шумную трешку на Гидрострое и купила эту. С высокими потолками и широкими подоконниками, на которых она собиралась разводить фиалки, но вместо этого заставила их банками с кистями и тюбиками с краской. Живопись была ее отдушиной, ее непроизнесенным монологом. Сейчас на мольберте стоял почти законченный пейзаж: вид с ее балкона на заснеженные крыши и пронзительно-синее зимнее небо. Холодный, чистый, спокойный мир.
И в этот мир сейчас врывалась Раиса со своим очередным театром абсурда.
– Алеша, это бред. Твой отец и мать любят тебя больше жизни. Какой еще контракт, какое рабство? Ты же умный парень.
– Тетя Рая говорит, они даже машину продают… Чтобы билеты купить и взятку дать, чтоб меня взяли.
– Они продают машину, потому что твой отец хочет новую, – терпеливо, как маленькому, объяснила Нина. – Он мне еще осенью говорил.
В трубке послышался шепот, неразборчивый, но настойчивый. Голос Раисы. Затем снова Алексей, уже более уверенно:
– Нет. Она все слышала. Она говорит, вы все в сговоре. И вы, тетя Нина, тоже.
Сердце неприятно кольнуло. Она, привыкшая к выходкам сестры, все же не могла смириться с тем, как легко та вплетает ее в свои интриги.
– Хорошо. Я сейчас приеду. Сиди там и жди меня. И не делай глупостей.
Она положила трубку и несколько секунд просто стояла, глядя на свой неоконченный пейзаж. Спокойствие, которое она так тщательно выписывала ультрамарином и белилами, рассыпалось. Мир за окном больше не казался умиротворенным. Длинные тени от деревьев на чистом снегу выглядели зловещими, а последние лучи заката – кровавыми.
Телефон снова зазвонил. На экране высветилось «Федор». Уголки губ Нины невольно дрогнули в улыбке. Федор. Он появился в ее жизни полгода назад, на выставке местного художника. Архитектор, тоже вдовец, спокойный, основательный, с умными глазами и тихим юмором. Он был похож на старый, добротный дом, в котором не скрипят половицы и всегда пахнет кофе. С ним было легко. Он не требовал, не торопил, он просто был рядом, и его присутствие делало меланхолию не такой всеобъемлющей.
– Привет, – его голос, низкий и бархатный, сразу успокаивал. – Не отвлекаю, художница?
– Уже отвлеклась, – вздохнула она. – Привет.
– Я тут недалеко, на Красной. Подумал, может, поужинаем? Есть одно новое место, говорят, там форшмак почти как в Одессе.
Предложение было таким соблазнительным, таким… нормальным. Ужин, разговоры ни о чем, его теплая ладонь, которая накроет ее руку поверх скатерти. Обычное человеческое счастье. Но в ушах все еще звучал панический шепот Алексея.
– Федор, прости, не могу сегодня. У меня… семейные обстоятельства. Срочные.
В трубке повисла короткая пауза. Федор знал о ее сестре. Нина, не вдаваясь в подробности, как-то обмолвилась, что у них сложные отношения.
– Раиса? – мягко спросил он.
– Она и племянник, – Нина потерла висок. – Все сложно. Я должна ехать.
– Понимаю, – в его голосе не было и тени обиды, только сочувствие. – Если нужна будет помощь… или просто трезвый взгляд со стороны, ты знаешь мой номер.
– Спасибо, Федь. Правда.
Она сбросила вызов и почувствовала себя так, будто сама, собственными руками, отодвинула от себя тарелку с самым желанным лакомством. Конфликт, который всегда зрел где-то на периферии ее жизни, сегодня выходил на авансцену, требуя ее полного участия и отодвигая на задний план ее собственную, только-только начавшую налаживаться жизнь. Она накинула пальто, взяла ключи и вышла из своей тихой крепости навстречу холодному ветру и чужому безумию.
***
Квартира Раисы в старом доме на улице Коммунаров встретила Нину запахом валокордина и жареного лука. Сама Раиса, невысокая, полная, с вечно страдальческим выражением на лице, тут же вцепилась в рукав ее пальто.
– Ниночка, приехала! Слава богу! Я уж думала, ты нас бросила на произвол судьбы! Ребенок в истерике, я сама на пределе!
Она говорила с характерным южным «гхэканьем», которое у нее в моменты волнения становилось почти карикатурным.
Алексей сидел на старом диване, ссутулившись. Бледный, с красными глазами, он выглядел напуганным подростком, а не студентом-программистом.
– Что здесь происходит? – Нина сняла пальто и прошла в комнату, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо.
– А то ты не знаешь! – всплеснула руками Раиса. – Они его продают! Про-да-ют! Как вещь! В этот ихний Дубай! Сбагрить хотят, чтобы квартиру его себе забрать!
– Какую квартиру? У него нет квартиры, – устало сказала Нина.
– А родительская? Они ее разменяют, как только он уедет! Я все знаю! Мне птичка на хвосте принесла!
Нина посмотрела на Алексея.
– Алеша, твои родители – мои родные брат и невестка. Я знаю их всю жизнь. Они бы никогда…
– А тетя Рая говорит, что деньги людей меняют! – выпалил он. – Она говорит, вы все заодно. Вы всегда ее не любили, потому что она правду говорит!
Нина села рядом с ним.
– Алеша, давай по фактам. Что именно ты слышал? Что именно они говорили?
– Они… они говорили, что это «отличный шанс избавиться от проблемы». Тетя Рая слышала!
Раиса тут же подхватила:
– Слышала! Собственными ушами! Я к ним за солью зашла, а дверь не заперта была. Стою в прихожей, а они на кухне шепчутся. Мол, контракт на три года, хорошая зарплата, но первые полгода почти все будет уходить компании. И этот, отец-то его, говорит: «Зато от нас съедет, избавимся от проблемы». От сына! Как от проблемы!
Нина вздохнула. Она знала эту историю. Брат жаловался ей, что Алексей после института сел дома за компьютер, никуда не ходит, не работает, целыми днями играет в онлайн-игры. «Проблема», о которой он говорил, была в его апатии, в нежелании начинать взрослую жизнь. А возможность в Дубае – это была стажировка в крупной IT-компании, которую отец с трудом для него нашел. Это был шанс вытащить его из болота.
– Рая, ты же вырываешь слова из контекста! – не выдержала Нина. – Ты прекрасно знаешь, о какой «проблеме» шла речь!
– Ах, я вырываю? – Раиса картинно прижала руку к сердцу. – Я, значит, все придумываю? А то, что они машину продают втихаря? А то, что шушукаются по углам? Я спасаю ребенка, а ты… ты на стороне этих торгашей!
Напряжение в маленькой комнате стало почти физически ощутимым. Алексей смотрел то на одну тетку, то на другую, его лицо выражало полную растерянность. Он был на распутье, и обе женщины тянули его в разные стороны. С одной стороны – привычная, с детства вбиваемая в голову Раисина «правда» о враждебном мире и неблагодарных родственниках. С другой – тихий голос разума, который пыталась донести Нина.
– Алеша, – Нина снова повернулась к племяннику, игнорируя сестру. – Подумай сам. Зачем им это? Они всю жизнь в тебе души не чаяли. Помнишь, как отец тебе первый компьютер купил? Он тогда в долги залез. Помнишь, как мама с тобой ночами сидела, когда ты болел? Люди так не меняются за один день.
Алексей молчал, обхватив голову руками. В его душе явно шла борьба. Аргументы Нины были логичны, но яд, которым Раиса поила его годами, уже пустил глубокие корни.
В этот момент у Нины снова зазвонил телефон. Федор.
– Да, – ответила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Нин, извини за назойливость. Все в порядке? Ты звучишь… не очень.
– Все… сложно, – она вышла в тесную прихожую, чтобы сестра не слышала.
– Я могу приехать? – неожиданно предложил он. – Не для того, чтобы вмешиваться. Просто буду рядом. В машине посижу. Если что, я тут.
Его предложение было таким простым и таким важным. Это была не просто забота. Это была декларация: «Твои проблемы – не только твои. Я готов их разделить».
– Не нужно, Федь, правда. Я справлюсь. Но спасибо. Это… очень много для меня значит.
Она закончила разговор и вернулась в комнату. Раиса смотрела на нее с торжествующей усмешкой.
– Что, любовник твой звонит? На свиданку зовет? Ну да, тебе-то что… У тебя своя жизнь, любовь-морковь. А тут ребенок страдает, судьба его решается! Могла бы и пожертвовать своими развлечениями ради семьи!
Это был удар ниже пояса. Раиса намеренно обесценивала ее чувства, ее новую, хрупкую надежду на счастье, противопоставляя ее «священному» семейному долгу.
И тут Нина поняла. Раисе был не важен Алексей. Ей не важны были его родители. Ей нужна была драма. Ей нужно было внимание. А еще… она завидовала. Завидовала брату, у которого был сын. Завидовала Нине, у которой, несмотря на вдовство и одиночество, появилась перспектива личного счастья. Федор был угрозой для ее мира, построенного на несчастьях и обидах. Если Нина будет счастлива, кто же будет выслушивать ее бесконечные жалобы?
– Знаешь что, Рая, – голос Нины стал ледяным. – Ты сейчас перешла черту.
Она достала свой телефон, нашла номер брата и нажала на кнопку громкой связи.
– Валера, привет. Это Нина. У меня к тебе один вопрос. Вы с Леной продаете Алешу в рабство в Дубай?
На том конце провода на несколько секунд воцарилась гробовая тишина. Раиса застыла с открытым ртом. Алексей вжал голову в плечи.
– Что? – наконец переспросил брат. – Нин, ты выпила? Какое рабство?
– Я абсолютно трезва. Просто твоя старшая сестра убедила в этом твоего сына. Он сейчас у нее. И он в панике.
– Ах ты ж… – голос брата стал жестким. – Раиска! Опять за свое! Алеша, сынок, если ты слышишь, это все бред! Какое рабство? Это стажировка, я тебе сто раз объяснял! Я еле договорился! Дай трубку этой…
– Не нужно, – спокойно прервала его Нина. – Я думаю, он все понял. Я привезу его домой.
Она отключила звонок. В комнате стояла мертвая тишина. Раиса смотрела на нее с ненавистью. Маска страдающей спасительницы спала, и под ней оказалось злое, искаженное завистью лицо.
– Предательница, – прошипела она. – Всегда была такой. Подлиза. Им подмахиваешь, а родную сестру в грязь втоптала!
Но ее слова больше не ранили. Нина смотрела на нее как на чужого, больного человека. Она подошла к Алексею и положила ему руку на плечо.
– Пойдем домой, Алеша.
Он поднял на нее глаза. В них больше не было паники. Только усталость и стыд. Он молча встал и пошел за ней в прихожую.
Когда они уже стояли на пороге, Раиса крикнула им в спину:
– Пожалеете еще! Они тебя все равно обманут! Я одна тебе добра желаю! Один-одинешенек останешься!
Дверь захлопнулась, отрезая ее вопли. На лестничной клетке, в тусклом свете лампочки, они постояли молча. Потом Алексей тихо сказал:
– Простите, тетя Нина.
– Не извиняйся, – мягко ответила она. – Просто в следующий раз, когда тетя Рая начнет тебе что-то рассказывать, попробуй подумать своей головой. Хорошо?
Он кивнул.
Пока они ехали в такси, Нина смотрела на пролетающие мимо огни ночного Краснодара. Она чувствовала опустошение, но вместе с ним – и странное облегчение. Сегодня она не просто разрешила семейный конфликт. Она дала отпор тому болоту, которое десятилетиями засасывало ее семью. Она защитила не только племянника, но и свое собственное право на жизнь. На свою тихую квартиру, на запах красок, на звонки Федора.
Внезапно она поняла, что хочет рисовать. Не холодный зимний пейзаж. А что-то другое. Теплое. Может быть, натюрморт с гранатами и хурмой, лежащими на яркой ткани. Или портрет Федора, его спокойное лицо с морщинками-лучиками у глаз.
Она достала телефон и написала ему короткое сообщение: «Форшмак еще в силе? Может, не сегодня, а завтра?»
Ответ пришел почти мгновенно: «Для тебя – хоть каждый день».
Нина улыбнулась. За окном такси все так же лежал холодный январский снег, но ей вдруг стало очень тепло. Она возвращалась домой, в свою крепость, которая сегодня выдержала осаду. И впервые за долгое время она чувствовала, что готова опустить подъемный мост.
***
На следующий день Нина проснулась с ощущением чистоты и пустоты одновременно. Солнечные лучи, холодные и яркие, снова заливали комнату, преломляясь в гранях стакана с водой на прикроватной тумбочке. Вчерашний скандал казался дурным сном, но оставшееся послевкусие горечи и усталости было вполне реальным.
Она подошла к мольберту. Зимний пейзаж смотрел на нее своей безупречной, холодной синевой. Картина была почти закончена, но теперь казалась ей чужой, безжизненной. Она поняла, что не сможет сделать больше ни одного мазка. Этот холод, эта отстраненность – все это было про ее прошлую жизнь, про глухую оборону, которую она держала годами.
Вчера что-то сломалось. Или, наоборот, прорвалось.
Она аккуратно сняла холст с мольберта и поставила его к стене, лицом. Взяла новый, чистый, загрунтованный. И долго просто смотрела на его белую, девственную поверхность. Чего она хочет на самом деле? Этот вопрос, который она боялась себе задавать, теперь звучал в голове настойчиво и ясно.
Она хотела тепла. Живых, сложных цветов. Хотела перестать быть просто переводчиком чужих слов и художником отстраненных пейзажей. Хотела стать автором своей собственной истории.
Ее руки сами потянулись к краскам. Кадмий оранжевый, краплак, охра золотистая. Она работала быстро, почти лихорадочно, не делая предварительного рисунка. Это был не разум, а чистое чувство. Мастихин сгребал густую краску, оставляя на холсте фактурные, живые следы. Она не думала о композиции или перспективе. Она писала ощущение. Ощущение тепла, пробивающегося сквозь холод, ощущение надежды, хрупкой и упрямой.
Она не слышала, как телефон завибрировал на столе. Она вся была там, на холсте, в буйстве цвета, который выплескивался из нее, как долго сдерживаемый крик. Когда она наконец отступила на шаг, чтобы посмотреть, что получилось, она сама удивилась. Это было абстрактное полотно, пятна теплого оранжевого, глубокого бордового и золотого спорили с вкраплениями холодного голубого и фиолетового. Это была борьба. И победа тепла.
Только тогда она заметила несколько пропущенных звонков. Один от брата, другой от Лены, его жены. И три – от Раисы.
Перезванивать сестре она не стала. Она набрала брата.
– Нин, привет. Спасибо тебе за вчерашнее, – его голос звучал виновато. – Мы с Лехой поговорили. Долго. Кажется, он все понял. Я… я не знаю, как мы это допустили. Что Райка так ему мозги запудрила.
– Это не ваша вина, Валера. Она этим занимается всю жизнь. Просто раньше объектом была я или мама, а теперь… он стал старше, и она переключилась на него.
– Он просил передать тебе извинения. Стыдно ему. Мы решили, что ему нужно пожить отдельно. Снимем ему пока квартиру. Чтобы он научился сам решения принимать, без подсказчиков.
– Это хорошая мысль, – согласилась Нина.
– А с Райкой я поговорю. Жестко. Хватит.
Нина не верила, что разговор поможет, но промолчала. Главное, что они защищают своего сына. Это было важнее всего.
Вечером пришел Федор. Он вошел не с цветами, а с бумажным пакетом, из которого пахло свежим хлебом и сыром.
– Решил, что ужин с форшмаком отменять нельзя, – улыбнулся он. – Принес все с собой.
Пока он хозяйничал на ее крохотной кухне, что-то колдуя со щукой и луком, Нина сидела в кресле и наблюдала за ним. В его неторопливых, уверенных движениях было столько спокойствия, столько надежности. Он не задавал лишних вопросов о вчерашнем, не лез в душу. Он просто был здесь, наполняя ее квартиру запахами еды и своим тихим присутствием.
– Что это у тебя? – спросил он, кивнув на новый холст, стоявший на мольберте.
– Не знаю. Просто… вылилось, – ответила она.
Он подошел ближе, долго рассматривал буйство красок.
– По-моему, это рассвет, – наконец сказал он. – Очень бурный, огненный рассвет после долгой ночи.
Нина посмотрела на картину его глазами. И правда. Рассвет. Она улыбнулась.
Они ужинали при свете торшера, говорили о книгах, о старом Краснодаре, о том, как смешно иногда скрипят новые мосты. И в какой-то момент Нина поймала себя на мысли, что она абсолютно счастлива. Не экзальтированным, восторженным счастьем юности, а тихим, глубоким счастьем зрелого человека, который знает цену покою.
– Знаешь, – сказала она, глядя, как он намазывает форшмак на кусочек бородинского хлеба, – я ведь очень долго жила, как будто в скорлупе. После смерти Игоря… я решила, что так безопаснее. Никого не впускать, ничего не ждать. Только работа и мои краски.
– Это не скорлупа, – мягко возразил он. – Это был лед. А сейчас в Краснодаре зима, но солнце светит так, что лед начинает трескаться.
Он накрыл ее руку своей. Его ладонь была теплой и сильной.
– Нин, я не собираюсь ничего ломать. Я просто… буду рядом. И если захочешь, мы вместе посмотрим, что там, подо льдом.
В этот момент в дверь настойчиво позвонили. Звонок был долгим, требовательным, почти истеричным.
Нина и Федор переглянулись. Оба поняли, кто это.
– Не открывай, – тихо сказал Федор.
Но Нина уже поднялась.
– Нет. Это нужно закончить. Раз и навсегда.
Она открыла дверь. На пороге стояла Раиса. Лицо красное, заплаканное, но в глазах – знакомый стальной блеск.
– Я так и знала, что он у тебя! – закричала она, пытаясь заглянуть Нине за плечо. – Променяла семью на мужика! Я к тебе с душой, хотела помириться, а ты!
– Рая, уходи, – спокойно сказала Нина.
– Не уйду! Пока ты не поймешь! Он тебя использует! Все они такие! Бросит, как и все! А я, сестра родная, я останусь! Я тебя прощу!
Из комнаты вышел Федор. Он молча встал рядом с Ниной. Его присутствие было весомее любых слов.
Раиса перевела взгляд на него, потом снова на Нину. Ее лицо исказилось.
– Так вот оно что… Ну что ж. Выбирай. Или он, или я. Твоя семья.
Нина посмотрела на сестру. На эту несчастную, ядовитую женщину, которая всю жизнь питалась чужими страданиями. И впервые за много лет она не почувствовала ни жалости, ни вины. Только холодную, звенящую пустоту.
– Я выбираю себя, Рая, – тихо, но твердо сказала она. – Я выбираю свою жизнь. Свою мастерскую. Свои картины. Своего мужчину. Свой покой. А в твоих войнах я больше не участвую. Прощай.
И она медленно, без злости и без сожаления, закрыла перед ней дверь. Заперла замок.
На лестничной клетке еще несколько секунд слышались какие-то выкрики, потом шаги затихли.
Нина прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Тишина. Благословенная, полновесная тишина.
Федор подошел и обнял ее за плечи.
– Все правильно сделала, – прошептал он.
Она повернулась к нему, уткнулась лицом в его свитер, пахнущий шерстью и чем-то неуловимо родным. Она не плакала. Она просто дышала.
В ее квартире пахло скипидаром, свежим хлебом и надеждой. На мольберте полыхал рассвет. Зима в Краснодаре продолжалась, но для Нины она только что закончилась.