Зимний ветер с Каспия бился в окна квартиры на проспекте Гамидова, принося с собой промозглую сырость и запах йода. За стеклом Махачкала казалась серой, размытой, будто набросок, сделанный мокрым углем. Но здесь, в гостиной Алевтины, царила своя атмосфера. Вдоль стен тянулись стеллажи, заставленные горшками с фикусами, монстерами и какими-то причудливыми суккулентами, которые она с нежностью называла своими «каменными розами». Воздух был теплым, пахнущим влажной землей, кофе и едва уловимой ноткой цитруса от специального удобрения. В свои сорок три Алевтина научилась создавать оазисы – и в чужих домах, работая дизайнером, и в собственной душе.
Дверной звонок прозвучал резко, неуместно, нарушая умиротворенное мурлыканье посудомойки. Алевтина нахмурилась. Она никого не ждала. Виталий был в университете, Марина – в школе. Мама должна была прийти позже.
На пороге стоял Станислав. Бывший муж. Пять лет она его почти не видела, не считая редких, формальных встреч, когда он передавал алименты. Он выглядел старше, чем на фотографиях, которые иногда мелькали в общих чатах. Ветер трепал его поредевшие волосы, а в глазах плескалась незнакомая ей, почти заискивающая тревога. В руках он держал огромный бумажный пакет из дорогого спортивного магазина.
– Аля, привет. Не ждала? – он попытался улыбнуться, но вышло натянуто. – Я тут мимо ехал, решил заглянуть. Это вот, Виталику. Куртка последней модели, мембрана, все дела.
Алевтина молча отступила, пропуская его в прихожую. Она не чувствовала ничего – ни злости, ни обиды. Только легкое недоумение, как при виде давно забытой вещи, внезапно найденной на антресолях. Пустота. Выжженная земля, на которой она, вопреки всему, сумела разбить свой сад.
– Раздевайся, проходи. Кофе будешь? – ее голос звучал ровно, может, чуть более прохладно, чем обычно. Это была броня, выкованная в бессонных ночах у больничной койки сына.
– Да, давай, – с готовностью согласился Стас, сбрасывая пальто. Он с любопытством оглядел прихожую, потом гостиную. – У тебя... зелено так. Прямо оранжерея.
– Хобби, – коротко ответила она, проходя на кухню.
Она слышала, как он ходит по комнате, трогает листья растений, рассматривает фотографии на стене. Там были они с детьми: на море, в горах, на дне рождения Марины. На всех снимках последних лет его не было.
Когда она вернулась с двумя чашками, Стас сидел на диване, нервно теребя край подушки.
– Слушай, Аля... Я вот еще Маришке планшет новый привез. Для учебы, жи есть. Пусть не отстает от других.
Он поставил на стол еще одну коробку. Алевтина опустила взгляд на свои руки. Пальцы, привыкшие к карандашу и стилусу, к фактуре тканей и прохладе мраморных образцов, сейчас казались чужими. Она была профессионалом в создании гармонии из хаоса, но этот человек был дисгармонией в чистом виде.
– Спасибо, Стас. Они обрадуются.
– Я знаю, что деньгами не откупишься, – торопливо заговорил он, словно боясь, что она его прервет. – Я понимаю, что я... ну, тогда... Я виноват, сильно виноват. Но время прошло. Дети растут. Может, начнем как-то... общаться нормально? Ради них.
«Нормально». Какое странное слово. Нормально – это когда твой пятнадцатилетний сын срывается с заброшенной стройки, куда полез с друзьями на спор. Нормально – это когда врачи в реанимации разводят руками и говорят «прогнозы делать рано». Нормально – это когда ты полгода живешь между домом и больницей, забыв, как спать больше трех часов подряд. И нормально – это когда муж, опора и каменная стена, в один из вечеров говорит тебе, глядя в сторону: «Я так больше не могу. Этот ваш больничный мрак, он меня душит. Мне нужно жить, а не выживать».
Эта фраза стала тем самым скальпелем, который отрезал его от ее жизни. Не развод, не раздел имущества, а именно эти слова. Он ушел не от болезни сына. Он ушел от ее «уныния и сплошной черноты». От ее лица без косметики, от запаха лекарств, от ее бесконечных разговоров о динамике, реабилитации и операциях. Он сбежал от чужой беды, как с тонущего корабля.
Алевтина подняла на него глаза. Взгляд у нее был спокойный, изучающий, как у дизайнера, оценивающего неудачный проект.
– Мы общаемся нормально, Стас. Ты платишь алименты. Видишься с детьми, когда хочешь. Что еще?
– Я хочу... чаще. Хочу быть в курсе их жизни. Помогать. Вот у тебя с работой как? Я слышал, ты там для одного крутого проект делаешь. Если что, у меня есть выходы на поставщиков, скидки пробью...
Она усмехнулась про себя. Проект был действительно сложный. Заказчик, разбогатевший на строительных подрядах, хотел «чтобы все кричало о деньгах, но со вкусом». Алевтина уже третью неделю билась над тем, чтобы примирить в одном пространстве венецианскую штукатурку, позолоченную лепнину и минималистичную итальянскую мебель. Это была профессиональная эквилибристика, требовавшая всего ее терпения. Терпения, которого у нее, в отличие от Стаса, был бездонный колодец.
– У меня все в порядке с работой. И с поставщиками тоже.
– Ну, я просто предложил... – он сдулся, отхлебнул кофе. – Виталик как? Ходит уже совсем без палочки?
Вопрос был настолько неуместным, что Алевтина даже не сразу нашла, что ответить. Виталий уже два года занимался плаванием для реабилитации спины и даже брал медали на городских соревнованиях.
– Совсем без палочки, Стас. Уже два года как. Он в сборной университета по плаванию.
Стас моргнул, на его лице отразилось искреннее изумление, смешанное со стыдом. Он не знал. Он просто не знал. Пять лет он платил деньги, считая, что покупает себе индульгенцию, и даже не удосужился узнать, как на самом деле живет его сын, которого он когда-то бросил в «больничном мраке».
В этот момент вернулись дети. Марина, увидев отца и коробку с планшетом, взвизгнула от восторга и бросилась ему на шею. Она щебетала, показывала свои рисунки, рассказывала школьные новости. Стас ожил, расцвел, превращаясь в щедрого, любящего папу из воскресной сказки.
Виталий вошел следом. Он молча кивнул отцу, пожал протянутую руку. Взглянул на огромный пакет с курткой.
– О, спасибо, – его тон был ровным. – Моя как раз на последнем издыхании.
Он взял пакет и ушел в свою комнату. Ни объятий, ни радости. Только деловитая прагматичность двадцатилетнего парня, который рано понял, что от этого человека можно получить материальные блага, но не стоит ждать ничего большего. Он научился использовать его чувство вины, и Алевтина не видела причин его в этом упрекать. Каждый выживал, как умел.
Стас проводил сына взглядом, и его праздничное настроение снова угасло.
– Он все еще злится, да?
– Он не злится, Стас. Он просто живет своей жизнью. В которой тебя почти нет.
Она произнесла это беззлобно, как констатацию факта. Как если бы сказала, что за окном пасмурно. Он допил свой кофе, еще немного посидел, слушая восторги Марины, а потом, сославшись на дела, начал собираться.
– Ну, я пойду. Аля, ты подумай насчет общения. Я правда хочу все наладить.
Он ушел, оставив после себя дорогой парфюм в прихожей и ощущение чужеродности. Марина тут же уселась разбираться с новым планшетом. Алевтина подошла к своему любимому фикусу Бенджамина, который она когда-то выходила, купив полузасохшим прутиком на рынке. Она аккуратно обрезала пожелтевший листик. Растения были честнее людей. Они либо тянулись к свету, либо умирали. Они не умели предавать.
Вечером, когда пришла ее мама, сухонькая, но удивительно энергичная женщина, Марина уже вовсю освоила гаджет.
– Ба, смотри, что мне папа подарил! – хвасталась она.
– Хорошая вещь, – кивнула бабушка, проходя на кухню. – А папа твой... что хотел?
– Сказал, что хочет с нами общаться, – ответила за дочь Алевтина, ставя на стол тарелки с горячим чуду с творогом и зеленью.
Они поужинали. Мама, как всегда, помогла убрать со стола, несмотря на протесты Али. Потом они сидели в гостиной, пили чай с чабрецом и разговаривали о мелочах. Виталий вышел из своей комнаты, сел рядом, положил голову матери на плечо. В такие моменты Алевтина чувствовала себя абсолютно счастливой. Ее маленький мир, который она отстояла и выстроила заново, был крепок и надежен.
Позже, когда бабушка уже ушла, а Виталий снова засел за курсовую, Марина подошла к ней. Она мялась, пряча глаза.
– Мам...
– Что, солнышко?
– Ты на папу не злись, ладно?
– Я не злюсь, – честно ответила Алевтина.
– Он просто волнуется. Он сказал... он сказал, что ты бабушку используешь, как служанку. Что она к нам ходит каждый день, потому что ты ее заставляешь, и она из-за этого здоровье свое гробит... Он сказал, что ты совсем одна не справляешься и всех вокруг мучаешь.
Мир качнулся. Зеленые листья ее растений на мгновение смазались в одно сплошное пятно. Алевтина сделала глубокий вдох, заставляя себя сохранить спокойствие. Ложь. Мерзкая, липкая ложь, рассчитанная на то, чтобы вбить клин между самыми близкими ей людьми. Чтобы оправдать себя в глазах дочери, выставив ее, Алевтину, эгоисткой и тираном. Он не просто ушел. Он продолжал отравлять колодец даже спустя пять лет.
Она опустилась на колени перед дочерью, взяла ее за руки.
– Мариша, посмотри на меня. Твой папа очень сильно ошибается. Бабушка – моя мама. Она приходит, потому что любит нас. А я люблю ее. Мы помогаем друг другу, потому что мы семья. Настоящая семья. А то, что говорит папа... это его способ справиться с тем, что он когда-то поступил очень плохо. Он пытается сделать плохой меня, чтобы самому казаться лучше. Ты это понимаешь?
Марина неуверенно кивнула, в ее глазах стояли слезы.
– Но он сказал... так убедительно...
– Люди, которые лгут, часто бывают очень убедительны, милая. Важно не то, что говорят, а то, что делают. Что видишь ты? Я заставляю бабушку?
– Нет... – тихо прошептала Марина. – Она сама всегда... и хинкал готовит, говорит, что соскучилась...
– Вот и верь своим глазам, а не чужим словам. Даже если это слова твоего папы.
Она обняла дочь, чувствуя, как та дрожит. Это был еще один ядовитый осколок, который ей придется вытаскивать из души своего ребенка. Но она справится. Она всегда справлялась.
Прошло три дня. Пасмурная погода сменилась ледяным дождем, покрывшим город тонкой коркой льда. Алевтина работала из дома, доводя до ума капризный проект. Она была полностью поглощена чертежами и 3D-визуализациями, когда ее телефон зазвонил. Номер Стаса. Она поморщилась, но ответила.
– Аля! Аля, ты слышишь меня?! – его голос в трубке срывался на истерический крик. На фоне слышались какие-то шумы, голоса, сирена.
– Слышу, Стас. Что случилось?
– Я разбился! Аля, я упал! Я был на объекте... там стройка, лед... Я со второго этажа улетел! Нога... нога вся в крови, я ее не чувствую! Врач говорит, что раздроблена пятка и голеностоп... сложный перелом со смещением! Они везут меня в травматологию!
Алевтина молчала, слушая его сбивчивый, панический рассказ. Перед ее глазами непроизвольно встала другая картина: палата, белый потолок, писк аппаратуры и бледное, неподвижное лицо Виталика.
– Аля, ты должна приехать! – продолжал вопить он. – У меня тут никого нет! Моя... Марина... она в Москве у подруг! Она не прилетит! Мне нужна помощь! Нужно с врачами поговорить, узнать, что и как! Они что-то бормочут про инвалидность, про то, что ногу могут не собрать! Ты же знаешь, как с ними говорить! Ты же все это проходила! Пожалуйста, Аля!
Он задыхался от страха и боли. Он звал ее. Ту самую женщину, от «уныния и сплошной черноты» которой он сбежал, чтобы «жить, а не выживать». Теперь он сам был эпицентром этого мрака, этой боли, этой неизвестности. И он требовал, чтобы она нырнула в это вместе с ним.
Алевтина подошла к окну. На ветке замерзшего абрикоса сидела одинокая ворона. Вселенная обладала поразительным, почти жестоким чувством юмора. Зеркало, которое она убрала подальше в чулан, внезапно оказалось прямо перед ней, отражая прошлое с пугающей точностью.
Она поднесла трубку ближе ко рту. Ее голос был совершенно спокойным, без тени злорадства или мстительности. Просто голос человека, который делает окончательный выбор.
– Стас.
– Да! Да, Аля, ты приедешь?
Она сделала паузу, давая словам набрать вес.
– Прости. Я не могу.
– Что? Почему?! – в его голосе прорезалось недоумение, переходящее в ярость. – Ты не можешь так со мной поступить! Я отец твоих детей!
– Стас, я не могу, – повторила она тем же ровным тоном, в котором не было места для спора. – Этот твой... больничный мрак... он меня задушит.
Он замолчал на том конце провода. Кажется, он даже перестал дышать.
Алевтина закончила его же фразу, слово в слово, как заученную роль.
– Мне нужен перерыв от этого твоего уныния и сплошной черноты. Мне нужно жить, а не выживать.
В трубке повисла оглушительная тишина, густая, как махачкалинский туман. Она услышала его сдавленный, неверящий вздох. Он понял. До него наконец дошло. Бумеранг, запущенный пять лет назад, описал свой круг и вернулся, ударив его прямо в солнечное сплетение.
Она нажала кнопку отбоя, не дожидаясь ответа.
Телефон тут же зазвонил снова. И снова. И снова. Она не брала трубку. Потом посыпались сообщения, полные мольбы, угроз, обвинений. Она, не читая, заблокировала его номер.
Все было кончено. На этот раз – по-настоящему.
Алевтина медленно прошла в гостиную. За окном сквозь серую хмарь робко пробивался солнечный луч, зажигая на мокрых ветках бриллиантовые капли. Она подошла к стеллажу, провела пальцем по глянцевому листу монстеры. Растение было живым, сильным. Оно пережило зиму. Как и она. Впереди была весна, новые проекты, новые побеги на ее цветах. Впереди была жизнь. Ее собственная, выстраданная, яркая и полная света жизнь, в которой больше не было места для чужого мрака.