Ветер в Казани этой зимой был злым, с приволжским акцентом – он не просто дул, а будто выговаривал, цеплялся за одежду ледяными пальцами, забивался в щели старых оконных рам и выл в вентиляции тоскливую песню о бесконечном феврале. Ирина застегнула молнию пуховика до самого подбородка, ощущая, как пробирает усталость после двенадцатичасовой смены. В пятьдесят восемь лет ночные дежурства в отделении кардиологии давались все тяжелее. Ноги гудели, а в голове стоял монотонный писк больничных мониторов.
– Ирина Петровна, до завтра! – крикнула ей вслед молоденькая медсестра Лена, выскочив на крыльцо без шапки.
– И тебе, Леночка, не простудись! – машинально ответила Ирина, плотнее запахивая шарф.
Телефон в кармане завибрировал. Брат. Владимир звонил в это время только по одной причине. Она вздохнула, приняла вызов и сунула телефон между плечом и ухом, продолжая идти к остановке.
– Ира, я опять говорил с юристом, – без предисловий начал он. – Он говорит, дела плохи. Твоя тётя хочет отсудить у тебя наследство через фальшивое завещание! Наталья совсем с ума сошла. Она утверждает, что мама в последние дни была не в себе и подписала всё ей. Ты же была с мамой, ты же медсестра, ты должна была видеть!
Ирина остановилась. Ветер рванул полы ее пуховика. Фары проезжающей машины на миг выхватили ее лицо – уставшее, с сеткой морщин у глаз, которые сейчас казались темнее обычного.
– Володя, мы это уже сто раз обсуждали. Мама была в здравом уме. Завещание настоящее. Наталью просто жадность душит.
– Жадность? Да она готова пойти на подлог! Юрист говорит, она может подкупить свидетелей, которые скажут, что мама была невменяема. А ты… ты же работаешь в этой системе! Ты должна понимать, как это делается!
«В этой системе», – мысленно повторила Ирина. Ее система – это капельницы, кардиограммы, экстренные вызовы и тихие разговоры с пациентами, которые боятся не дожить до утра. А не подложные документы и лжесвидетели.
– Я понимаю только одно, Володя. Я устала. У меня была тяжелая смена. Давай завтра.
– Завтра! – взорвался он. – Завтра она подаст иск, и нашу квартиру, мамину квартиру, отберут! А ты будешь хлопать глазами!
Ирина молча нажала отбой. Тревога, которую принес звонок брата, смешалась с другой, более свежей и липкой, оставшейся после смены. Она села в холодный, полупустой автобус. За окном проносились огни вечерней Казани: подсвеченный Кремль, огни на мосту Миллениум. Красиво. Но красота не радовала. Мысли снова и снова возвращались к Виталию.
Виталий пришел в их отделение полгода назад. Молодой, тридцатилетний, с модной стрижкой и дорогим парфюмом, который никак не вязался с запахом хлорки и лекарств. Он был обаятелен, сыпал комплиментами заведующей, Раисе Марковне, и поначалу казался просто немного неопытным. Ирина, как самая старшая и уважаемая медсестра, взяла его под крыло. Показывала, объясняла, исправляла мелкие ошибки в картах. «Спасибо, Ирина Петровна, вы мой ангел-хранитель», – говорил он с обезоруживающей улыбкой.
А потом началось. Сначала – «забытая» запись о введенном препарате у тяжелого пациента. Ирина заметила это глубокой ночью, сверяя листы назначений. Сама сделала запись, списав на усталость парня. Потом – перепутанные анализы. Слава богу, тоже вовремя поймала. Она сделала ему замечание, мягко, по-матерински. Виталий побледнел, закивал, поблагодарил. Но в его глазах промелькнуло что-то холодное, чего она раньше не замечала.
Сегодняшний случай был хуже. Пациент из седьмой палаты, пожилой профессор, пожаловался на сильное головокружение после капельницы, которую ставил Виталий. В его карте назначения стоял препарат для снижения давления, но симптомы были странные. Ирина, взглянув на пустой флакон в процедурном кабинете, похолодела. Это было не то лекарство. Совсем не то. Она быстро сориентировалась, позвала дежурного врача, профессору оказали помощь. Когда она подошла к Виталию, он разводил руками.
– Ирина Петровна, да вы что? Я всё по назначению делал. Наверное, флаконы на складе перепутали. Или это индивидуальная реакция.
Он говорил так уверенно, так спокойно, что на мгновение она сама усомнилась. Но она работала здесь двадцать пять лет. Она знала, что флаконы перепутать не могли. И она видела страх в глазах профессора.
Дома, в тихой двухкомнатной квартире на улице Адоратского, пахнущей мамиными книгами и сухими травами, тревога не отпускала. Эта квартира была ее крепостью и ее болью. Здесь она ухаживала за мамой до последнего дня. Здесь мама, ясным, твердым голосом, диктовала нотариусу свою волю. И мысль о том, что Наталья, ее двоюродная сестра, пытается оспорить это, казалась кощунством.
«Твоя тётя хочет отсудить у тебя наследство…» – звенел в ушах голос брата. А в голове всплывало лицо Виталия: «Наверное, флаконы перепутали».
Две лжи. Одна – семейная, замешанная на старых обидах и зависти. Другая – профессиональная, холодная и расчетливая. И обе были направлены против нее.
На следующий день она проснулась с тяжелой головой. Единственным спасением был теннис. Два раза в неделю, в любую погоду, она шла в крытый корт. Ракетка в руке, упругий мяч, скрип кроссовок по покрытию – это был ее мир, где всё зависело только от силы удара, точности подачи и быстрой реакции.
– Ты какая-то сама не своя, – заметила ее партнерша Ольга, когда Ирина в третий раз отправила мяч в сетку. – Опять брат достает с наследством?
Ольга была юристом и знала всю ситуацию.
– И брат, и на работе… – Ирина подошла к сетке, оперлась на нее. – У меня коллега, кажется, специально ошибки делает. Серьезные ошибки. А я крайняя остаюсь.
– «Кажется»? – Ольга прищурилась. – Ира, тебе не шестнадцать лет, чтобы в «кажется» играть. Факты есть?
– Есть. Но он всё отрицает. И заведующая ему верит. Он ей кофе носит и «Раисой Марковной, вы сегодня как кинозвезда» говорит. А я что? Я просто работаю.
– Вот именно. Ты работаешь, а он делает карьеру. Прекращай быть матерью Терезой для всех. Собери доказательства. Записи, свидетельства пациентов. Иначе тебя же и подставят. Знаешь, сколько таких дел у меня было? Увольняли заслуженных людей перед пенсией, чтобы своего человечка пристроить.
Ирина ударила по мячу. Сильно, зло. Точно в угол корта.
– Я не хочу воевать, Оля. Я просто хочу спокойно доработать.
– Спокойно уже не будет, – отрезала Ольга, отбивая мяч. – Твой покой закончился в тот момент, когда этот твой Виталий понял, что ты будешь за ним подтирать. А теперь подача. Соберись!
Слова Ольги застряли в голове. «Спокойно уже не будет». Вечером, придя на смену, она чувствовала себя иначе. Не уставшей жертвой обстоятельств, а наблюдателем. Она смотрела на Виталия другими глазами. На его быстрые, суетливые движения, когда он думал, что никто не видит. На то, как он заискивающе улыбался Раисе Марковне и как бросал на Ирину короткие, оценивающие взгляды.
Она начала действовать. Тихо, методично. После каждой своей манипуляции она просила пациентов расписаться в ее личном блокноте – время, дата, процедура. «Новая форма отчетности, для внутреннего контроля», – поясняла она. Пожилые пациенты, доверявшие ей безоговорочно, кивали и ставили свои старческие подписи. Она делала копии листов назначений до начала смены и после. Она фиксировала всё. Это было унизительно и отнимало силы, но слова Ольги про «заслуженных людей перед пенсией» жгли изнутри.
Напряжение нарастало. Виталий, заметив ее новую дотошность, стал нервничать.
– Ирина Петровна, вы мне не доверяете? – спросил он однажды с фальшивой обидой в голосе, когда она перепроверила за ним дозировку в шприце.
– Я доверяю инструкции, Виталий, – спокойно ответила она, не глядя на него. – И своей совести.
В тот вечер позвонил Владимир. Его голос был паническим.
– Ира, Наталья подала в суд! Первое заседание через месяц! Она нашла двух «подруг» мамы, которые готовы подтвердить, что мама заговаривалась! Это катастрофа!
Ирина сидела на кухне, ветер за окном раскачивал старый тополь. Она смотрела на его голые, мечущиеся ветви.
– Хорошо, – сказала она так тихо, что брат переспросил.
– Что «хорошо»?!
– Я сказала: хорошо, Володя. Я найму адвоката. Оля мне посоветует. Мы будем бороться.
В ее голосе не было паники. Только холодная, как февральский ветер, решимость. Она вдруг поняла, что эти две битвы – за мамину квартиру и за свое профессиональное достоинство – на самом деле одна и та же. Битва против лжи, подлости и несправедливости. И она больше не собиралась в ней проигрывать.
Точка невозврата наступила через неделю. Ирина задержалась после смены, чтобы закончить свои записи. Отделение погрузилось в ночную тишину, прерываемую лишь покашливанием в палатах. Она проходила мимо кабинета заведующей и услышала голоса. Дверь была приоткрыта. Говорил Виталий.
– Раиса Марковна, ну вы же видите, она неадекватна. Она за мной по пятам ходит, какие-то блокноты сует пациентам. У нее паранойя на фоне климакса и судебных тяжб. Мне ребята из регистратуры сказали, ее сестра в суд подает, оспаривает дееспособность их матери. Может, и у Ирины Петровны что-то наследственное? Она скоро сама начнет лекарства путать. Опасно ее с людьми оставлять.
Сердце Ирины ухнуло куда-то вниз, а потом бешено заколотилось. Она прислонилась к холодной стене, боясь дышать.
– Виталик, не кипятись, – устало ответила Раиса Марковна. – Я поговорю с главврачом. Может, и правда, пора ей на покой. Место освободится. Ты парень толковый, перспективный. Сделаем тебя старшим медбратом.
Ирина отшатнулась от двери. Воздуха не хватало. Климакс. Паранойя. Наследственное. Они не просто хотели ее выжить. Они хотели ее уничтожить, растоптать, списать как негодный материал. Она медленно пошла по коридору, шаги отдавались гулким эхом в ее голове. В раздевалке она села на скамейку, не в силах даже снять белый халат.
Взгляд упал на ее шкафчик. На дверце висела открытка от пациентки, которую она выходила после тяжелейшего инфаркта. «Спасибо Вам, Ирина Петровна, за Ваши золотые руки и доброе сердце. Вы вернули мне жизнь».
Она смотрела на эти кривоватые буквы и вдруг почувствовала не боль, не страх, а ярость. Чистую, холодную ярость. Не за себя. За эту пациентку. За профессора из седьмой палаты. За всех, кому она помогала эти двадцать пять лет. За свою маму, память которой пытались очернить.
Она встала. Движения стали резкими и точными, как на теннисном корте перед решающим ударом. Дома она достала свой блокнот, копии документов, сложила всё в папку. Потом позвонила Ольге.
– Оля, ты была права. Спокойно не будет. Мне нужен лучший адвокат по трудовым спорам. И лучший по наследственным делам. Я иду в атаку.
Утром она не пошла на смену. Она пошла прямо к главврачу. Владимир Николаевич, седовласый, строгий мужчина, работавший здесь еще дольше нее, принял ее сразу. Он был удивлен ее визитом.
– Ирина Петровна? Что-то случилось?
Она молча положила перед ним папку.
– Владимир Николаевич, я работаю в этой больнице двадцать пять лет. Я прошу вас уделить мне пятнадцать минут и просто посмотреть эти документы. А потом выслушать запись, которую я сделала вчера вечером.
Она включила диктофон на телефоне. Из динамика полились знакомые голоса Виталия и Раисы Марковны. Главврач слушал, его лицо становилось все более жестким. Он пролистал ее блокнот, сравнил копии листов назначений. Когда запись кончилась, в кабинете повисла тяжелая тишина.
– Значит, так, – наконец сказал он, поднимая на нее глаза. В них не было жалости. Было уважение. – Вы сейчас идете домой и отдыхаете. Официально – у вас отгул. В больнице будет проведена внутренняя проверка. Немедленно.
Выйдя из кабинета главврача, Ирина почувствовала не облегчение, а странную пустоту. Будто она только что сыграла самый важный матч в своей жизни, и теперь, после финального свистка, мышцы еще дрожат от напряжения, а результат неизвестен.
Ветер на улице все так же рвал и метал. Но теперь он не казался ей враждебным. Он был просто ветром. Сильным, свободным. Она глубоко вдохнула морозный воздух и впервые за много недель почувствовала не тревогу, а твердую почву под ногами.
Через два дня ей позвонил сам главврач.
– Ирина Петровна, проверка подтвердила ваши слова. Были выявлены грубейшие нарушения со стороны медбрата Самойлова и факт преступного сговора с заведующей отделением Раисой Марковной. Оба уволены по статье. Я приношу вам свои извинения от лица руководства больницы. И… я хотел бы предложить вам должность заведующей отделением. Вы ее заслужили как никто другой.
Ирина слушала, прислонившись к окну. За стеклом кружился снег. Заведующая отделением. Она? Пятидесятивосьмилетняя медсестра, которую пять минут назад хотели списать за профнепригодностью.
– Я подумаю, Владимир Николаевич, – ответила она, сама удивляясь своему спокойствию. – Спасибо.
Проверка, увольнения, новое назначение – все это всколыхнуло больницу. Одни шептались у нее за спиной, другие подходили и смущенно жали руку. Та самая молоденькая Лена посмотрела на нее с восхищением: «Ирина Петровна, вы такая смелая!». Ирина только улыбнулась. Смелость пришла не от хорошей жизни.
На следующей неделе она встретилась с адвокатом по делу о наследстве. Спокойно, без паники брата, она изложила все факты. Адвокат, внимательно ее выслушав, кивнул.
– Шансы у вашей тети практически нулевые. Свидетельства «подруг» легко разбить. У нас есть выписка от нотариуса, есть ваше свидетельство как медработника, ухаживавшего за матерью. Не волнуйтесь, Ирина Петровна. Мы выиграем это дело.
Вечером она позвонила Наталье.
– Наташа, здравствуй. Это Ира.
На том конце провода помолчали.
– Я знаю, что ты подала в суд, – продолжила Ирина ровным голосом. – Я не буду тебя ни в чем убеждать. Просто хочу, чтобы ты знала: я буду бороться. За мамину память и за ее последнюю волю. И я выиграю. А после этого, Наташа, мы с тобой больше никогда не будем общаться. Подумай, стоит ли эта квартира того.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа.
Прошел месяц. Февраль сменился мартом. Ветер стал мягче, в воздухе запахло весной и талым снегом. Ирина приняла предложение главврача. Ходить в белом халате по отделению в новой должности было непривычно. Ответственности стало больше, бумажной работы тоже. Но теперь никто не дышал ей в спину. Молодые медсестры смотрели на нее с уважением и немного со страхом. Она была строга, но справедлива. Она требовала одного – безупречного выполнения инструкций и человеческого отношения к пациентам.
Виталия она больше никогда не видела. Раиса Марковна, по слухам, уехала из Казани.
Суд с теткой состоялся. Наталья, увидев решимость Ирины и услышав аргументы ее адвоката, выглядела жалкой. Ее «свидетельницы» путались в показаниях. Иск был отклонен. Владимир звонил, кричал в трубку слова благодарности и восхищения. Ирина слушала его спокойно. Битва была выиграна.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, она шла по набережной Казанки. Ветер был теплым, он ласково трепал волосы. Огни Кремля отражались в темной воде, освободившейся ото льда. Она остановилась, глядя на город. Не было ни эйфории, ни чувства триумфа. Была тихая, глубокая уверенность в себе. Она не стала другой. Она просто позволила себе быть собой – сильной, компетентной, не терпящей лжи.
Телефон завибрировал. Ольга.
– Ну что, заведующая, на теннис завтра идешь? Или теперь статус не позволяет? – весело спросила она.
– Иду, – улыбнулась Ирина. – В семь, как обычно. Подача моя.
Она пошла дальше, в сторону дома. Впереди была новая жизнь. Непростая, полная забот, но ее собственная. И она знала, что какой бы сильный ветер ни дул, она устоит.