– Твоя жена изменяет тебе с твоим лучшим другом каждую пятницу! – клеветал сосед.
Ветер налетел с Камы, злой, по-весеннему бесцеремонный. Он швырнул в лицо Григорию горсть ледяной крупы, заставил плотнее запахнуть воротник пальто и продрался под дверь подъезда, с воем пронесясь по лестничной клетке. Дверь за Григорием захлопнулась с грохотом, похожим на выстрел. На площадке второго этажа, под тусклой, моргающей лампочкой, его поджидала Наталья, соседка из квартиры напротив.
Ее слова, произнесенные вкрадчивым, полным фальшивого сочувствия шепотом, повисли в гулком воздухе, пропитанном запахом сырости и вчерашних щей. Григорий замер с ключом в руке, в миллиметре от замочной скважины.
– Что вы сказали, Наталья Петровна?
Она была вдовой лет пятидесяти, с лицом, которое время и одиночество испещрили сетью недовольных морщин. Она поджала губы, придавая лицу выражение мученицы, вынужденной нести людям горькую правду.
– Говорю, Гриша, глаза бы твои разуть. Нина-то твоя… с Ромкой твоим… Каждую пятницу, как по расписанию. Он ее у подъезда подбирает, и уезжают. А тебе-то, поди, говорит, что с подружками в кафе?
Григорий смотрел на нее, и мозг, привыкший к точности цифр и безупречной логике бухгалтерских отчетов, отказывался обрабатывать информацию. Нина. Его Нина, его тихая, уютная гавань. И Роман. Ромка, друг со школьной скамьи, крестный их так и не родившегося ребенка, человек, которому он доверял больше, чем себе. Это было не просто абсурдно. Это было похоже на ошибку в годовом балансе – невозможно, немыслимо, но если она есть, то рушит всю конструкцию.
– Вы… вы ошибаетесь, – выдавил он. Голос прозвучал глухо, чужим.
– Ошибаюсь? – Наталья Петровна картинно всплеснула руками. – Да я своими глазами видела! Я ж в окне сижу вечерами, вышиваю. Все вижу. Он на своей машине подъезжает, ровно в семь. Она выпархивает, вся нарядная, и к нему в машину – прыг! И до полуночи их нет. Ты думаешь, чего это я? Душа за тебя болит, Гриша. Мужик ты хороший, правильный. А она…
Ветер за окном снова завыл, и лампочка над головой Натальи заморгала в последний раз и погасла, погрузив площадку в полумрак. В темноте ее лицо казалось злобной маской.
– Спасибо за заботу, Наталья Петровна, – отчеканил Григорий, наконец попав ключом в скважину. – Но вы зря тратите время. И свое, и мое.
Он юркнул в квартиру и захлопнул дверь, отрезая себя от ее ядовитого шепота. Но яд уже был впрыснут. Он медленно растекался по венам, холодный и липкий.
В квартире пахло печеными яблоками и корицей. Нина, в своем любимом домашнем халате с васильками, колдовала на кухне. Она обернулась, и ее лицо озарила та самая улыбка, которая двадцать лет назад заставила его, замкнутого и немногословного парня, подойти к ней на студенческой вечеринке.
– Гришенька, ты чего так долго? Замерз? Ветер сегодня какой-то бешеный. Иди мой руки, сейчас ужинать будем.
Он смотрел на нее, на ее светлые волосы, собранные в небрежный пучок, на легкую морщинку у губ, и пытался увидеть в ней ту, другую женщину. Предательницу. Лгунью. Не получалось. Перед ним была его Нина, родная до последней реснички.
– На работе задержался, – солгал он, и ложь легла на язык тяжелым камнем. – Сводил отчет по одному проблемному ИП.
Весь ужин он был молчалив. Нина рассказывала что-то про свою работу в библиотеке, про новую книгу, которая ей понравилась, про то, что надо бы на выходных съездить к ее маме. Он кивал, вставлял односложные ответы, а сам, как самый дотошный аудитор, искал в ее поведении несоответствия, скрытые проводки, двойную бухгалтерию. Но все было чисто. Безупречно. И эта безупречность пугала еще больше.
Ночью он лежал без сна, вслушиваясь в ровное дыхание Нины. Пятница. Да, по пятницам она уезжала «к девочкам». Уже месяца три. Он никогда не придавал этому значения. В свои сорок три года Нина имела право на маленькие женские радости. Он даже радовался за нее. Но теперь… Каждую пятницу. Ровно в семь.
Его мозг бухгалтера включился на полную мощность. Он начал анализировать. Факты: 1. Нина уезжает каждую пятницу. 2. Говорит, что к подругам. 3. Наталья утверждает, что ее забирает Роман. Вывод? Вывода не было. Была только тошнотворная, разъедающая душу неизвестность.
На следующий день на работе он не мог сосредоточиться. Перед ним лежал сложнейший случай – аудит крупной строительной компании, где подозревали вывод средств через фирмы-однодневки. Это была его стихия. Распутывать хитросплетения фиктивных договоров, выявлять аномалии в движении средств, находить ту единственную цифру, которая обрушивала всю мошенническую схему – в этом Григорий был гением. Он любил свою работу за ее кристальную логику. Дебет всегда сходился с кредитом. Любое отклонение имело причину.
Сейчас он смотрел на колонки цифр, а видел лицо Романа. Ромка. Они вместе ходили на рыбалку на Чусовую, вместе строили дачу, вместе… Он помнил, как несколько лет назад у них с Ниной был тяжелый период. Недопонимание, усталость. И именно Роман тогда приехал, сел с ним на кухне, налил по сто грамм и сказал: «Гриша, ты дурак. У тебя лучшая женщина на свете. Борись за нее». И он послушал. И все наладилось. Мог ли этот же человек… Нет. Мозг отказывался это принять.
Он открыл ящик стола и достал лупу. Его хобби, его отдушина – коллекционирование старинных открыток с видами Перми. Он собирал их много лет. У него были редчайшие экземпляры: вид на Мотовилихинские заводы начала века, деревянный театр в саду Общественного собрания, затопленные пристани во время половодья. Каждая открытка была для него не просто куском картона, а окном в прошлое, в мир, где все было прочно, основательно и понятно.
Он взял свою любимую – «Пермский городской театр оперы и балета. Ночная иллюминация». Здание, залитое светом, казалось сказочным дворцом. Чистые линии, гармония, красота. Он смотрел на нее, и боль в груди немного утихала. Это было настоящее. А слова Натальи – просто злой ветер, который скоро утихнет.
Но он не утихал. Всю неделю Григорий жил как на иголках. Он стал замечать мелочи, на которые раньше не обращал внимания. Как Нина прячет телефон, когда он входит в комнату. Как она задумчиво улыбается своим мыслям. Как однажды вечером, говоря с кем-то по телефону, она прошептала: «Да, в пятницу все в силе. Не забудь».
В четверг он столкнулся с Романом в магазине. Тот выглядел уставшим, но довольным.
– Гриня, привет! Сто лет не виделись. Как ты?
– Нормально, – буркнул Григорий, разглядывая полку с консервами. – Работа.
– Слушай, я тут это… – Роман замялся. – У меня к тебе просьба будет, но позже. Очень деликатная. Ты уж не откажи.
Григорий похолодел. Деликатная просьба? Сказать, что он уходит к его жене?
– Посмотрим, – бросил он и, схватив первую попавшуюся банку горошка, пошел к кассе.
Наступила пятница. День, который Григорий одновременно ждал и боялся. Утром Нина была особенно веселой. Она напевала, собираясь на работу, поцеловала его дольше обычного.
– У меня сегодня вечером снова «девочки», так что ты ужинай без меня, хорошо? Я поздно буду.
– Хорошо, – сказал он, и вкус кофе показался ему горьким, как полынь.
Весь день на работе он был автоматом. Механически проверял счета, сверял накладные, но мысли его были далеко. Он нашел ошибку в отчете строителей. Хитроумную, почти гениальную схему. Деньги уходили через субподрядчика, который закупал материалы по завышенной втрое цене у другой фирмы, принадлежавшей жене директора. Красиво. Логично. Разоблачение принесло ему лишь мимолетное удовлетворение. Его собственная жизнь превратилась в такую же запутанную схему, где он никак не мог найти ключевую проводку.
В шесть вечера он уже был дома. Он не раздевался. Сел в кресло у окна, из которого была видна парковка у подъезда. Он чувствовал себя предателем, шпионом в собственном доме. Но червь сомнения, вскормленный Натальей, вырос в уродливого монстра, который пожирал его изнутри. Он должен был знать.
Без десяти семь он увидел, как во двор медленно въехала знакомая машина Романа. Сердце ухнуло куда-то в район желудка. Все было правдой. Все до последнего слова.
Он наблюдал, как хлопнула дверь подъезда. Через минуту из нее вышла Нина. Она была нарядной – новое платье, которое он ей подарил на годовщину, легкий шарф на шее. Она быстро огляделась по сторонам – как показалось Григорию, воровато – и скользнула на переднее сиденье машины Романа. Автомобиль плавно тронулся и выехал со двора.
Григорий сидел не двигаясь. Комната наполнилась тишиной, густой и вязкой. Он чувствовал себя так, будто из здания его жизни вынули несущую стену. Все рушилось. Двадцать лет. Двадцать лет были ложью.
Он встал. Механически подошел к столу, где лежали его альбомы с открытками. Он открыл первый попавшийся. Старая Пермь. Кунгурская улица, дом Грибушина, набережная. Лица людей из прошлого смотрели на него с укором. Он захлопнул альбом.
Что теперь? Устроить скандал? Собрать вещи? Позвонить Роману и сказать ему все, что он о нем думает? Мысли путались. Он, человек цифр и порядка, оказался в эпицентре хаоса.
И тут он принял решение. Нелогичное, импульсивное, совсем не в его духе. Он должен увидеть все своими глазами. Он не мог больше жить в этом тумане подозрений.
Он накинул пальто, выбежал на улицу. Его старенькая машина завелась с недовольным кашлем. Куда они могли поехать? Ресторан? Гостиница? Он поехал в сторону центра, наугад, всматриваясь в поток машин.
Безнадежно. Он потерял их. Он катался по вечернему городу, мимо сияющих витрин и спешащих прохожих. Ветер не унимался, раскачивая провода и срывая с рекламных щитов плакаты. Город жил своей жизнью, и никому не было дела до его маленькой личной катастрофы.
Он уже собирался повернуть домой, когда на одном из перекрестков в Закамске, в довольно глухом промышленном районе, он увидел машину Романа. Она была припаркована у неприметного двухэтажного здания из серого кирпича, бывшего заводоуправления какого-то захиревшего заводика. Из окон на втором этаже лился яркий белый свет.
Сердце снова забилось в бешеном ритме. Что это за место? Он припарковался поодаль, заглушил мотор. Вышел из машины. Холодный ветер пробирал до костей. Он подошел к зданию. На двери не было никакой вывески. Только облупившаяся табличка «Вход со двора».
Он обошел здание. Во дворе стояло несколько машин. Окна второго этажа были без штор. Григорий подошел ближе, встал на какой-то бетонный блок, чтобы заглянуть внутрь.
То, что он увидел, заставило его замереть.
Это была большая, просторная студия. Вдоль стен стояли верстаки, инструменты, листы цветного стекла. В центре, на огромном столе с подсветкой, лежала какая-то конструкция. Над ней, склонившись, стояли двое. Нина и Роман.
Они не обнимались. Они не целовались. Они работали. Роман, в защитных очках, аккуратно вел паяльником по металлическим швам. Нина, сосредоточенно нахмурив брови, подбирала кусочки стекла из ящика, прикладывала их к эскизу. Они о чем-то тихо переговаривались, иногда смеялись. Это был смех товарищей, увлеченных общим делом.
И тогда Григорий увидел, что именно они делают.
На столе, переливаясь в свете лампы, рождалось чудо. Из сотен разноцветных стеклышек, скрепленных свинцовыми прожилками, складывалась картина. Картина, знакомая ему до боли, до каждого изгиба.
Это был Пермский театр оперы и балета. С его ночной иллюминацией. Его любимая открытка.
Он сполз с бетонного блока. Ноги не держали. Он прислонился к холодной кирпичной стене. Ветер трепал его волосы, но он его не чувствовал. Он чувствовал только, как по щекам текут горячие слезы. Слезы стыда, облегчения и какой-то невероятной, всепоглощающей нежности.
Дурак. Какой же он дурак. Деликатная просьба Романа… Он все понял. Его день рождения был через месяц. Сорок пять лет. Они готовили ему подарок. Невероятный, сумасшедший, требующий месяцев тайной работы. Поэтому Нина прятала телефон. Поэтому Роман был таким загадочным.
Он простоял так минут десять, глядя на светящееся окно. Потом развернулся и побрел к своей машине. Он не стал их ждать. Не стал портить сюрприз.
Когда он вернулся домой, квартира встретила его тишиной и запахом остывших печеных яблок. Он прошел на кухню, налил себе стакан воды. На столе лежала записка, написанная почерком Нины: «Гришенька, я буду очень поздно, не жди. Разогрей пирог. Целую».
Он улыбнулся. Он сел за стол и достал из кармана телефон. Набрал номер Романа. Тот ответил не сразу. На фоне были слышны какие-то странные скрежещущие звуки.
– Алло? Гриня? Что-то случилось?
– Да нет, Ромка, все в порядке, – сказал Григорий, и голос его был спокоен и уверен. – Просто хотел сказать… Помнишь, ты говорил про деликатную просьбу? Я согласен. Заранее. На все, что попросишь.
В трубке повисла пауза.
– Гриш, ты чего? Все нормально?
– Более чем, – ответил Григорий. – Просто настроение хорошее. Оптимистичное. Весна все-таки.
Он положил трубку. Подошел к окну. Ветер, казалось, начал стихать. Внизу, на скамейке у подъезда, сидела одинокая фигура Натальи. Она смотрела на его светящееся окно. Григорию стало ее невыносимо жаль. Ее мир состоял из вышивки, чужих окон и яда, которым она пыталась отравить чужое счастье, потому что своего у нее не было.
Он вернулся к столу, к своим открыткам. Снова взял в руки ту, с театром. Теперь она выглядела иначе. Это была не просто картинка из прошлого. Это было обещание будущего. Будущего, где в их гостиной будет висеть огромное витражное панно, пропуская сквозь себя солнечные лучи и наполняя дом цветным светом. Светом их общей тайны. Светом любви, которая оказалась сложнее, красивее и прочнее, чем любая бухгалтерская отчетность.
Он дождался Нину. Она вошла уставшая, со следами краски на пальцах, но с сияющими глазами.
– Ты чего не спишь? – удивилась она.
Он подошел к ней, обнял ее крепко-крепко и уткнулся носом в ее пахнущие канифолью и весной волосы.
– Решил проверить баланс, – прошептал он. – Все сошлось. Копейка в копейку.