Пасмурный томский вечер навалился на город влажной прохладой, прибив к земле пыль и тополиный пух. В открытое окно квартиры на проспекте Ленина тянуло запахом мокрого асфальта и цветущих лип из Лагерного сада. Нина, прикрыв глаза, прислонилась к плечу Валерия. Ей было пятьдесят восемь, и последние два года она училась заново дышать полной грудью, чувствовать себя не функцией, а женщиной.
«Хорошо-то как, Валера», — прошептала она, вдыхая его запах, смесь дорогого парфюма и чего-то неуловимо своего, надежного.
Валерий, отставной физик-ядерщик, человек основательный и немногословный, мягко погладил её по волосам. «Хорошо, Ниночка. День сегодня был… напряжённый».
Они сидели на широком подоконнике в его профессорской квартире, глядя на огни проплывающих мимо машин. Весь день они провели на кортах. Теннис был их общей страстью, местом, где уходила усталость и забывались все тревоги. Нина, учительница русского языка и литературы, ценила в игре не только физическую нагрузку, но и её честность. Здесь не соврёшь, не притворишься. Каждый твой удар, каждая ошибка – всё на виду. Сегодня Валерий играл рассеянно, то и дело отправляя мяч в сетку.
«Что-то случилось?» — спросила Нина, уже зная ответ. Тревога тонкой иголкой колола её с самого утра, с того момента, как Валерий закончил телефонный разговор со своей дочерью Анастасией.
Он вздохнул, его пальцы на её плече замерли. «Настя звонила. Опять».
Нина молчала. Анастасия, тридцатипятилетняя, дважды разведённая и вечно ищущая себя, была единственным тёмным пятном на их безоблачном горизонте. Она не приняла Нину, видя в ней хитрую провинциальную хищницу, посягнувшую на святое — отцовскую квартиру в центре и дачу под Басандайкой.
«Она снова про медали», — глухо произнёс Валерий.
Сердце Нины ухнуло вниз. Вот оно. Началось снова.
Коллекция наград Валерия была его гордостью. Не боевых — научных. Медали Академии наук СССР, знаки лауреата государственных премий, редкие памятные знаки с международных симпозиумов в Гейдельберге и Киото. Они хранились в специальном застеклённом шкафчике в его кабинете, начищенные до блеска. Для Валерия это была не просто груда металла, а материализованная история его жизни, его открытий, его бессонных ночей в лаборатории.
«Что на этот раз?» — голос Нины стал немного резче, чем она хотела.
«Спрашивает, где медаль имени Курчатова. Золотая. Говорит, не видит её на месте. Спрашивает, не перекладывал ли я… или ты». Последние два слова он произнёс почти шёпотом, словно обжигаясь.
Нина отстранилась и посмотрела ему в глаза. В полумраке вечера его лицо казалось измученным. «Валера, мы же это обсуждали. Две недели назад она искала серебряный знак Новосибирского академгородка. Мы нашли его задвинутым за другие. Она просто нагнетает. Она хочет, чтобы ты мне не доверял».
«Я знаю, Ниночка, знаю… Но она так… убедительно беспокоится. Говорит, у тебя сын, Константин. Что у него могут быть проблемы, долги. Что ты мать, и ты…» Он не договорил, но Нина закончила за него.
«…и я, как любая мать, пойду на всё, даже на воровство у любимого мужчины, чтобы спасти непутёвого сына? Так?»
В её голосе зазвенел металл. Это было несправедливо и больно. Её сын, Костя, жил своей жизнью в Кемерове, да, не слишком удачно, но он никогда не просил у неё ничего, кроме совета. Анастасия же методично, капля за каплей, вливала яд в уши отца.
Валерий виновато отвёл взгляд. «Прости. Это её слова, не мои. Но я… я пошёл и проверил. Медали действительно нет на её месте».
Комнату заполнила звенящая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых часов. Нина встала и включила торшер. Мягкий свет выхватил из полумрака её лицо — с сеточкой морщин у глаз, гордой линией подбородка и внезапно появившейся жёсткой складкой у губ. Она подошла к книжному шкафу, её пальцы машинально провели по корешкам книг. Сколько раз она объясняла своим ученикам на примере героев Достоевского и Толстого, как легко разрушить человека подозрением, как страшно жить в мире, где нет веры. И вот теперь она сама оказалась в этом мире.
«Я её не брала, Валера», — сказала она тихо, но твёрдо. «Я не знаю, где она».
Он смотрел на неё, и в его взгляде она видела мучительную борьбу. Он хотел верить ей, всем сердцем хотел. Но Анастасия была его плотью и кровью, его единственной дочерью. И её «забота» была такой искусной, такой обволакивающей. «Папочка, ты же знаешь, я только о тебе думаю. Ты такой доверчивый. А люди сейчас… сама знаешь, какие».
Нина вспомнила свой развод. Её бывший муж, тоже Константин, высосал из неё все соки, все деньги, всю веру в людей. Он был той самой «ломовой лошадью», которая тянула лямку, пока он реализовывал свои бесконечные «бизнес-проекты». А когда она, выжатая как лимон, больше не могла давать, он подал на развод с формулировкой «пока есть, что делить». Анастасия, сама того не зная, била в самое больное место, в старую, незажившую рану. Она снова превращала Нину в подозреваемую, в человека, от которого ждут подвоха.
«Я поищу завтра утром, при свете», — сказал Валерий, пытаясь сгладить неловкость. «Наверняка опять куда-нибудь завалилась».
Но романтический вечер был безнадёжно испорчен. Пасмурное небо за окном казалось отражением того холода, что поселился между ними. Нина легла спать на самом краю широкой кровати, чувствуя себя бесконечно одинокой. Она поняла, что это только начало. Анастасия не остановится.
***
Следующие недели превратились в тихую пытку. Анастасия звонила почти каждый день. Пропал редкий значок с какой-то конференции в ГДР. Исчезла памятная монета, которую Валерию подарили японские коллеги. Каждый раз Валерий с виноватым и несчастным видом пересказывал Нине слова дочери. Он обыскивал кабинет, перетряхивал ящики стола, заглядывал под шкаф. Иногда пропажа находилась в самом неожиданном месте. Иногда — нет.
Их отношения дали трещину. Утренний кофе проходил в молчании. Вечерние прогулки вдоль Томи стали короче и напряжённее. На теннисном корте Валерий играл теперь не с ней, а против неё. Его удары стали злыми, резкими, он словно вымещал на ней свою внутреннюю сумятицу. Нина отбивала мячи с холодной точностью, её учительская привычка к методичности и самоконтролю помогала держать лицо. Но внутри всё горело.
Она с головой ушла в работу. Её лучший ученик, тихий и гениальный мальчик Миша, готовился к Всероссийской олимпиаде по литературе. Нина видела в нём не просто талант, а родственную душу, человека, для которого мир идей и смыслов был важнее материального. Они часами сидели в её маленькой, заставленной книгами кухне, разбирая «Преступление и наказание».
«Нина Петровна, а почему Раскольников так легко поверил Свидригайлову насчёт Дуни?» — спросил как-то Миша.
«Потому что подозрение уже жило в нём, Миша», — ответила Нина, глядя куда-то в пустоту. «Когда в душе есть червоточина сомнения, любой, даже самый абсурдный домысел кажется правдой. Человек начинает искать подтверждение своим страхам, а не истине».
Она говорила о Раскольникове, а думала о Валерии.
Однажды, возвращаясь с занятий с Мишей, она столкнулась у подъезда со своим бывшим мужем. Константин выглядел плохо. Осунувшийся, с серым лицом и бегающими глазками, в потёртой куртке. Он был полной противоположностью статного, уверенного в себе Валерия. «Выжатый лимон», — с горечью подумала Нина.
«Нина, привет», — промямлил он. «Я тут… мимо шёл. Слушай, не займёшь до получки пару тысяч? Совсем на мели».
Это было так предсказуемо, так жалко. Десять лет назад она бы отдала последнее. Сейчас она посмотрела на него холодно и спокойно.
«Нет, Костя. Не займу».
Он опешил. «Как это? Мы же не чужие люди…»
«Именно потому, что не чужие, я знаю, что эти деньги не решат твоих проблем, а лишь создадут новые. У меня другая жизнь, Костя. И другие правила».
Она обошла его и вошла в подъезд, чувствуя на спине его растерянный взгляд. Этот короткий разговор придал ей сил. Она больше не была той покорной жертвой. Она прошла свою трансформацию. И она не позволит какой-то избалованной девчонке разрушить её новое, выстраданное счастье. Она будет бороться. Не оправдываться, а бороться.
Вечером позвонила Анастасия. На этот раз она перешла в прямое наступление. Её голос дрожал от праведного гнева.
«Папа, я говорила с одним коллекционером… чисто случайно! И он рассказал, что ему недавно предлагали купить очень редкую медаль. По описанию — точь-в-точь твоя Курчатовская! Ты понимаешь, что это значит?! Она её продаёт! Она распродаёт твою жизнь по частям!»
Нина, стоявшая рядом, слышала каждое слово из трубки. Она увидела, как лицо Валерия стало пепельным. Он медленно опустил трубку и посмотрел на неё. В его глазах больше не было борьбы. Там была глухая, тупая боль и… приговор.
«Нина…» — начал он.
«Нет», — перебила она его. Её голос был спокоен, но в нём появилась сталь, которую он никогда раньше не слышал. «Никаких «Нина». Теперь говорить буду я. Садись, Валерий».
Он, ошеломлённый её тоном, послушно опустился в кресло.
«Ты учёный. Физик. Человек, который всю жизнь имел дело с фактами, доказательствами, экспериментами. Так?», — она стояла перед ним, как учительница перед нерадивым учеником.
Он кивнул.
«Так вот, давай разберём факты. Твоя дочь, которая ни дня в своей жизни не работала по-настоящему, вдруг начинает проявлять чудеса осведомлённости о твоей коллекции. Она «помнит» каждую медальку. Она «случайно» встречает коллекционеров, которые «случайно» рассказывают ей о продаже именно твоих наград. Тебе это не кажется… слишком идеальным совпадением?»
Она говорила чётко, разделяя слова, вбивая их, как гвозди.
«Она говорит, что я продаю их, чтобы помочь сыну. Хорошо. Допустим. Где доказательства? Где переводы денег? Где хоть какие-то следы? Ты же знаешь, я почти не пользуюсь наличными. Все мои траты — по карте. Ты можешь взять выписку из банка. Ты этого не сделал, потому что боишься не найти там ничего и оказаться виноватым передо мной. Но ещё больше ты боишься поссориться с дочерью».
Валерий молчал, сжав голову руками.
«Идём дальше», — Нина не давала ему передышки. «Самое интересное. Коллекционер. Какой коллекционер? Имя? Телефон? Где он находится? В Томске не так много людей, занимающихся фалеристикой на серьёзном уровне. Их все знают. Почему Анастасия не дала тебе его контакты, чтобы ты сам мог с ним поговорить и убедиться? А я тебе скажу, почему. Потому что этого коллекционера не существует. Как и многих «пропавших» медалей».
Она сделала паузу, давая ему осознать сказанное.
«Две недели назад, Валера, когда ты был на даче, я сделала кое-что. Я взяла одну из твоих наград — не самую ценную, знак «Отличник атомной промышленности» — и спрятала её. Спрятала здесь, в квартире. Вчера я сказала тебе, что нашла в старой шкатулке очень редкую царскую монету, и что сегодня понесу её к оценщику. Я сказала это достаточно громко, зная, что ты вечером будешь говорить с Настей».
Она подошла к книжному шкафу, отодвинула стопку томов Блока и достала оттуда… медаль имени Курчатова. Ту самую, золотую. Она сияла в её руке.
Валерий поднял на неё глаза. В них был шок.
«Она не пропадала, Валера. Она всё это время была здесь. Анастасия солгала. Она устроила весь этот спектакль, чтобы ты поверил в её следующую ложь — про коллекционера. Она создавала фон, готовила почву. Это классическая манипуляция. Постепенное нагнетание тревоги, чтобы в нужный момент выдать главную ложь за правду».
Она положила медаль на стол перед ним.
«А теперь позвони своей дочери. И спроси у неё про царскую монету. Спроси, не «пропала» ли она тоже. Спроси, не предлагал ли её тот самый мифический коллекционер».
Её голос был абсолютно спокоен. Она сделала всё, что могла. Теперь ход был за ним.
Валерий смотрел то на медаль, то на Нину. В его сознании, привыкшем к строгой логике формул и законов физики, рушилась целая вселенная. Мир, где дочь любит отца бескорыстно. Он медленно взял телефон. Его пальцы дрожали, когда он набирал номер.
Нина вышла на балкон. Вечерний Томск жил своей жизнью. Студенты смеялись на набережной, где-то внизу играла музыка. Она сделала глубокий вдох. Независимо от того, чем закончится этот разговор, она знала одно: она больше никогда не позволит никому заставить себя чувствовать виноватой без вины.
Из комнаты донёсся сдавленный, полный боли и ярости крик Валерия: «Как ты могла, Настя?! Как ты могла так со мной?!»
А потом — тишина.
Через несколько минут он вышел на балкон. Лицо его было мокрым от слёз. Он подошёл к Нине и просто обнял её. Крепко, отчаянно, словно боясь, что она сейчас растворится в пасмурном воздухе.
«Прости меня», — прошептал он ей в волосы. «Прости, родная моя. Я был таким слепым идиотом».
Нина не ответила. Она просто гладила его по спине, чувствуя, как уходит напряжение последних недель. Она не чувствовала злорадства или триумфа. Только огромную усталость и тихую, горькую печаль за него, за его разрушенный мир.
Он рассказал ей всё. Анастасия, припёртая к стенке вопросом про несуществующую монету, раскололась. Она призналась, что прятала медали на даче, в старом сундуке. «Чтобы уберечь их от неё, папочка! Я же за тебя боялась!» — кричала она в трубку. Она не видела в своём поступке ничего предосудительного. В её потребительской картине мира это была лишь оправданная тактика для защиты своих будущих материальных интересов. Фраза «развестись, пока есть, что делить» была её жизненным кредо, которое она спроецировала на Нину.
На следующий день они поехали на дачу. В пыльном сундуке, под старым тряпьём, лежали все «пропавшие» награды. Валерий смотрел на них, и Нина видела, как в его глазах умирает что-то важное, детское — безграничная вера в своего ребёнка.
Вернувшись в город, он долго сидел в кабинете один. Нина не трогала его. Она понимала, что ему нужно пережить эту боль. Вечером он вышел, подошёл к ней и взял её за руки.
«Я завтра меняю замки. И в квартире, и на даче», — сказал он тихо. «Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь её простить. Но я знаю, что не хочу больше жить в этом вранье».
Он посмотрел на неё, и в его взгляде была не только боль, но и безграничная благодарность. И уважение. То самое взаимное уважение, которого ей так не хватало всю её прошлую жизнь и которое она едва не потеряла снова.
«Завтра в десять на кортах?» — спросил он.
Нина улыбнулась. Впервые за много недель — искренне, всем сердцем. «В десять. И, Валера… постарайся не бить в сетку. Играй чисто».
Он кивнул, понимая, что она говорит не только о теннисе.
За окном тучи, висевшие над городом несколько недель, начали расходиться. В разрывах показалось чистое, высокое небо, окрашенное нежными красками заката. Их ждал сложный путь восстановления доверия, но теперь они были в нём вдвоём. По-настоящему вдвоём. И это было главным.