Поздний вечер окутывал Екатеринбург плотной, сырой пеленой. Весна в этом году выдалась затяжная, серая, и редкие проблески солнца тонули в низких, набрякших тучах. Лариса закрыла за собой дверь квартиры и с наслаждением прислонилась к ней спиной. Приятная усталость разливалась по телу после часа в бассейне. На коже еще остался едва уловимый запах хлорки, который она, вопреки всему, любила — он был запахом чистоты, обнуления, сброшенной за день суеты. В свои сорок восемь она выглядела подтянутой и энергичной, и плавание было не просто хобби, а ритуалом, позволявшим держать в тонусе и тело, и мысли.
Она прошла на кухню, поставила чайник и бросила взгляд в окно. Внизу, в размытом свете фонарей, блестел мокрый асфальт. Город жил своей неспешной вечерней жизнью. Лариса работала администратором в элитном жилом комплексе «Аметист» — высотке с «умным домом», консьерж-сервисом и жильцами, привыкшими, что любая их проблема решается по щелчку пальцев. Работа требовала стальных нервов, дипломатии уровня посла и умения сохранять олимпийское спокойствие, когда у кого-то из владельцев пентхауса не работает подогрев полов в ванной, а это, разумеется, катастрофа вселенского масштаба. Плавание помогало смыть это напряжение, оставляя лишь ясную, чуть отстраненную логику.
Чайник щелкнул. Лариса как раз заливала кипятком чашку с мятой, когда телефон на столе завибрировал и запел тревожной трелью, специально установленной на звонки от лучшей подруги. Она взяла трубку.
— Лида? Что-то случилось?
В ответ раздался сдавленный всхлип, переходящий вбившееся в истерике бормотание.
— Он… он умер, Лариса! Умер! И это… это не самое страшное! Это просто… подлость! Какая же подлость!
— Лида, дыши, — спокойно произнесла Лариса, инстинктивно переключаясь в рабочий режим «успокоить и решить проблему». — Слышишь? Глубокий вдох. Кто умер?
— Владимир… дядя Лешин… — голос Лидии срывался. — Три года… три года жизни парня! И он… он завещал дом соседям! Соседям, Лариса! Ты представляешь?!
Лариса на мгновение замерла. Ситуация была из тех, что не решаются по телефону.
— Так. Я снова ставлю чайник. У тебя есть минут пятнадцать, чтобы доехать. Бери такси. Жду.
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Лидии сейчас нужны были не слова утешения по проводам, а крепкий чай, плед и живой человек рядом, который выслушает весь этот ураган эмоций. Она достала вторую чашку. Пасмурный вечер обещал стать долгим.
Минут через двадцать в дверь отчаянно забарабанили. Лариса открыла. На пороге стояла Лидия — маленькая, растрепанная, с размазанной по лицу тушью и глазами, полными отчаяния и гнева. Мокрый плащ она сбросила прямо в коридоре, словно скидывая змеиную кожу.
— Ты представляешь?! — с порога выпалила она, проходя на кухню и плюхаясь на стул. — Я просто не могу… У меня в голове не укладывается!
Лариса молча поставила перед ней чашку дымящегося чая с ложкой меда.
— Рассказывай. С самого начала.
Лидия вцепилась в горячую чашку обеими руками, словно пытаясь согреться изнутри.
— Началось все три года назад. Помнишь, у меня муж, Царствие ему Небесное, у него был старший брат, Владимир? Такой… вечно недовольный жизнью мужик. Жил один в своем доме на Уралмаше. Старый дом, еще от их родителей остался. Жена умерла давно, детей не было. И вот три года назад он совсем сдал. Ноги болят, сердце шалит. Позвонил мне, плачется в трубку, мол, помираю один, стакан воды некому подать.
Она сделала большой глоток чая, обжигаясь.
— А Лешка мой… ты же его знаешь. Сердце доброе, душа нараспашку. Ему тогда двадцать два было, только-только институт закончил. Пожалел дядю. Стал к нему ездить. Сначала раз в неделю, продукты привезти, в аптеку сбегать. Владимир этот так радовался! «Спаситель ты мой, Алешенька! Не дал пропасть старому человеку!» Лешка приедет, а он ему — то кран почини, то в огороде помоги, то забор поправь. И все с присказкой: «Все тебе же останется, родной! Кому ж еще? Ты у меня один наследник».
Лариса молча слушала, подперев подбородок рукой. Она видела эту картину так ясно, будто смотрела кино. Типичная манипуляция одинокого старика, жаждущего внимания и бесплатной рабочей силы.
— Лешка втянулся, — продолжала Лидия, и в ее голосе зазвучали горькие нотки. — Он же парень ответственный. Раз дядя просит — надо помочь. Потом Владимир начал болеть чаще. Или делать вид, что болеет. Звонит Лешке в десять вечера: «Алеша, сердце прихватило, приезжай». Сын срывается, летит через весь город на этот Уралмаш. Приезжает — а дядя Володя сидит перед телевизором, чай пьет. «Ой, — говорит, — а уже отпустило. Ну, раз уж приехал, может, посмотрим, что там с проводкой в сарае коротит?»
Лариса тихо вздохнула. Классика жанра. Она с таким сталкивалась в «Аметисте»: пожилая дама из седьмого подъезда вызывала сантехника три раза в неделю, потому что ей было одиноко и нравилось, как молодой парень вежливо с ней разговаривал.
— Я ему говорила: «Леша, он тобой манипулирует!» А он на меня чуть ли не обижался. «Мам, ну ты чего? Это же дядя Володя. Родной человек. Кто ему еще поможет?» А дядя Володя, значит, подливал масла в огонь. Начал Лешке нашептывать, что я, мол, злая, только о наследстве и думаю, а он, Лешка, — единственный свет в окошке. Изолировал его от нас потихоньку. Если Лешка с друзьями куда-то собирался — у дяди тут же приступ. Если хотел на выходные со своей девушкой уехать — у дяди прорывало трубу. Та девушка, кстати, его в итоге и бросила. Сказала: «Я не могу конкурировать с твоим дядей».
Лидия отставила чашку. Руки ее дрожали.
— Самое страшное началось, когда Лешка нашел хорошую работу. Программист, его звали в Москву, в крутую компанию. Зарплата — ого-го! Перспективы! Он пришел к дяде, мол, так и так, дядя Володя, уезжаю. Что тут началось! Владимир закатил истерику. Схватился за сердце, упал на диван, начал задыхаться. «Бросаешь меня! На верную смерть бросаешь! Я ж без тебя и недели не проживу! А дом? Дом на кого оставлю? Чужим людям, что ли?»
Она замолчала, переводя дух.
— И Лешка… остался. Отказался от Москвы. Нашел работу здесь, в Екатеринбурге. Не такую денежную, конечно. Снял квартиру поближе к Уралмашу, чтобы дяде было удобнее его дергать. И все. Последние два года его жизнь превратилась в обслуживание одного капризного старика. Он похудел, стал нервным. Приезжал ко мне раз в месяц, серый, как эта погода за окном. Я смотрю на него — и сердце кровью обливается. Ему двадцать пять, а выглядит на тридцать пять. «Выжатый лимон», вот кто он. А дядя Володя цвел и пах. Командовал, требовал, устраивал разносы. То суп ему не такой сварили, то рубашку не так погладили.
Лариса представила этого парня, которого помнила еще веселым студентом, и ей стало не по себе. Это была уже не помощь, а настоящее рабство, добровольное и оттого еще более страшное.
— А потом появились соседи, — процедила Лидия, и ее глаза снова вспыхнули гневом. — Семья молодая, с ребенком. Въехали в дом напротив. Владимир сначала на них жаловался. Мол, шумят, музыка у них. А потом, видимо, смекнул, как их можно использовать. Начал Лешке про них рассказывать. «А вот соседи-то у меня какие хорошие! И пирогом угостили, и во дворе у себя прибрались, приятно посмотреть! Не то что некоторые…» Он начал сталкивать их лбами! Лешка, чтобы доказать, что он лучше, упахивался еще сильнее. А соседи, не будь дураки, подыгрывали. Принесут старику тарелку борща, послушают его жалобы на жизнь полчаса — и все, они уже «золотые люди». А то, что мой сын ему три года жизнь отдал, — это так, в порядке вещей.
Она заломила руки.
— Сегодня утром он умер. Просто не проснулся. Соседка зашла проведать, увидела, вызвала скорую, позвонила Лешке. Сын мой, как положено, примчался. Организация похорон, морг, все эти жуткие дела — все на нем. Я ему помогала, конечно. Весь день на ногах. А вечером он поехал к нотариусу. Дядя ему давно сказал, что завещание составлено, лежит у нотариуса такого-то. Лешка ехал туда… знаешь, он был уставший, но даже какой-то облегченный. Будто груз с плеч свалился. Он не о доме думал, Ларис, я точно знаю! Он думал о том, что этот ад закончился. Что он наконец-то свободен.
Лидия замолчала, и в наступившей тишине было слышно, как капли дождя барабанят по подоконнику.
— И вот нотариус вскрывает конверт, — ее голос стал тихим и звенящим, как натянутая струна. — И зачитывает. «Все мое имущество, включая дом и земельный участок по адресу… завещаю моим соседям, семье такой-то… в благодарность за их душевную теплоту и бескорыстную заботу в последние месяцы моей жизни». Бескорыстную! Лариса, ты слышишь? А про Лешку — ни слова. Будто его и не было. Будто не было этих трех лет каторги.
Она закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Лариса встала, подошла к ней и обняла за плечи. Она не говорила банальностей вроде «успокойся» или «какой подлец». Она просто стояла рядом, давая подруге выплакаться.
Когда всхлипы стали тише, Лариса вернулась на свое место и заговорила, спокойно и ровно, как будто обсуждала рабочую смету.
— Помнишь, у меня в «Аметисте» есть жилец, Владимир Алексеевич? Профессор на пенсии. Очень интеллигентный, но с причудами. У него пунктик — парковочное место. Оно должно быть идеально чистым. И вот он начал вызывать клининг по три раза в день. Писал жалобы, что место недостаточно чистое. Требовал, чтобы его мыли каким-то специальным немецким шампунем для автомобилей. Наши уборщицы с ног сбились. Я пошла с ним разговаривать. Долго мы с ним беседовали. И знаешь, что выяснилось?
Лидия подняла заплаканные глаза, непонимающе глядя на подругу.
— Ему было абсолютно плевать на это парковочное место. Просто за месяц до этого от него съехала дочь с внуками. В другой город. И он остался один в своей огромной квартире. Ему было невыносимо одиноко. А эти вызовы клининга, скандалы, требования — это был единственный доступный ему способ получить хоть какое-то внимание. Заставить мир вертеться вокруг него. Когда мы это поняли, я договорилась с его дочерью, чтобы она звонила ему каждый день по видеосвязи. И еще попросила одну из наших консьержек, милую женщину, просто заходить к нему на пять минут поболтать, когда у нее смена. Все. Жалобы на парковку прекратились.
— При чем тут это? — устало спросила Лидия.
— А при том, Лида, что твой дядя Владимир не дом продавал. Он покупал себе жизнь. Чужую жизнь. Жизнь твоего сына. И цена, которую он назначил, была непомерно высока. Дом на Уралмаше — это была просто наживка, морковка перед носом ослика. Он не собирался ее отдавать. Потому что как только ослик съест морковку, он перестанет идти вперед. Понимаешь?
Лидия молчала, обдумывая ее слова.
— Алексей три года платил за этот дом, — продолжала Лариса. — Он платил своим временем, своими нервами, своей молодостью, своей карьерой, своими отношениями. Он вносил платежи каждый день. И знаешь что? Он выплатил его полную стоимость с огромными процентами. А сегодня… сегодня сделка просто сорвалась. Продавец оказался мошенником.
Она наклонилась вперед, заглядывая подруге в глаза.
— Представь, что ты плывешь. Длинную дистанцию, несколько километров в открытой воде. Вода холодная, мутная, волны бьют в лицо. Ты не думаешь о финише, который где-то там, за горизонтом. Ты думаешь только о следующем гребке. Вдох-выдох. Гребок. Еще один. Твои мышцы горят, легкие разрываются. Ты плывешь и плывешь, и этому нет конца. И вот в какой-то момент тебя просто выбрасывает на берег. Ты лежишь на песке, обессиленный, замерзший, не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Но ты на берегу. Ты дышишь. Вокруг — воздух, а не вода.
Лариса сделала паузу, давая образу укорениться.
— Твой Алексей три года плыл в этой мутной, холодной воде. Сегодня его выбросило на берег. Да, он вымотан. Да, он в шоке. Но он свободен, Лида. Он вынырнул. Этот старик, сам того не желая, оказал ему последнюю, самую большую услугу. Он освободил его. Если бы он оставил ему этот дом, он бы приковал его к себе даже после смерти. Лешка бы жил в этом доме и чувствовал себя вечным должником. Он бы думал: «Я получил это за свои страдания». И это чувство вины и долга отравляло бы его всю оставшуюся жизнь.
Лидия смотрела на Ларису, и в ее глазах вместо гнева и отчаяния начало проступать удивление, а затем — понимание.
— Что он потерял? — задала вопрос Лариса и сама же на него ответила. — Старый, разваливающийся дом в не самом лучшем районе города? Дом, каждый гвоздь в котором кричал бы ему о потерянных годах? Это не приобретение, Лида, это клеймо. А что он приобрел сегодня? Он приобрел свободу. Он приобрел горький, но бесценный опыт. Он узнал цену человеческой подлости и цену собственной доброты. Он понял, что нельзя положить свою жизнь на алтарь чужих манипуляций. Он заплатил за этот урок тремя годами. Поверь мне, некоторые платят за него всей жизнью и так и не усваивают.
Она откинулась на спинку стула. Ее голос снова стал мягким.
— Соседи? Да бог с ними. Они получили старый дом с протекающей крышей и гнилыми полами. Чтобы привести его в порядок, им придется вложить в него столько же, сколько стоит новый. И они будут жить там, зная, какой ценой он им достался. Если у них есть хоть капля совести, этот борщ, который они носили старику, будет им долго икаться. А если совести нет — ну, таков их путь. Это уже не ваша история. Ваша история сегодня закончилась. Счастливо закончилась.
Лидия долго молчала. Она смотрела в окно, где дождь наконец-то прекратился, и на мокром небе даже показался робкий край луны.
— Значит… Лешка не проиграл? — тихо спросила она, скорее себя, чем Ларису.
— Он выиграл, Лида. Он выиграл самое главное — себя и свою будущую жизнь. Ему двадцать пять. У него все впереди. Москва, новая работа, новая любовь. Теперь ему ничто не мешает. Ему просто нужно время, чтобы прийти в себя на этом берегу. Отлежаться, согреться. И снова начать плыть. Но уже в чистой воде и к своей собственной цели.
Лидия медленно кивнула. На ее лице впервые за вечер появилось что-то похожее на спокойствие. Она посмотрела на подругу с благодарностью.
— Дак вот оно как… — произнесла она на уральский манер, и это прозвучало так обыденно и просто, что напряжение в комнате окончательно рассеялось. — А я-то, дура, реву… Про дом этот думаю…
— Дом — это просто стены, — сказала Лариса, вставая, чтобы забрать пустые чашки. — А жизнь — это то, что внутри этих стен. Или вне их. У Лешки теперь вся жизнь — впереди. И никаких стен. Позвони ему. Скажи, что ты им гордишься. Не потому, что он три года был хорошим мальчиком, а потому, что он выдержал это и остался человеком. И скажи, что он свободен.
Лидия достала телефон. Ее пальцы больше не дрожали.
— Спасибо, Ларис, — сказала она тихо. — Я… я даже не знаю, что бы я без тебя делала.
— Пила бы валерьянку и проклинала старого хрыча, — усмехнулась Лариса. — А так — выпила мятного чаю и сэкономила нервные клетки. И свои, и сына.
Она подошла к окну. Пасмурное небо над Екатеринбургом светлело. Впереди была ночь, а за ней — новый день. День, в котором для одного молодого человека больше не будет звонков от дяди Володи. И это, подумала Лариса, было куда ценнее любого наследства. Это было начало настоящей, своей собственной жизни. И она испытала то же чувство ясной, спокойной радости, какое всегда охватывало ее после хорошего, долгого заплыва. Чувство правильности и завершенности. Все встало на свои места.