– Мама в истерике. С Федором опять беда.
Голос Вероники в трубке был привычно-деловым, лишенным даже намека на сочувствие. Алевтина прикрыла глаза, откидываясь на спинку кухонного стула. Поздний солнечный луч, пробившись сквозь листву старого клена за окном, нарисовал на стене дрожащий золотой квадрат. Ярославская осень в этом году была на удивление щедрой на солнце и тепло, но звонок сестры мгновенно принес с собой ощущение промозглого ноябрьского ветра. Алевтине было пятьдесят восемь, она работала администратором в частном спортивном клубе и больше всего на свете ценила покой.
– Что на этот раз? – устало спросила она, глядя, как Станислав, ее гражданский муж, бесшумно ставит перед ней чашку с чаем. Он коснулся ее плеча, и от этого простого жеста по телу разлилось тепло, отодвигая ледяную хватку тревоги.
– Все то же, Аля, только хуже. Он наркоман. Настоящий.
Алевтина замерла. Слово ударило, как пощечина. Федор, ее младший брат… Да, он был непутевым. После развода и потери работы совсем сник, временами выпивал, занимал деньги. Но наркоман? Это казалось чудовищным, неправдоподобным.
– Вероника, ты в своем уме? Какой наркоман? Он мухи не обидит.
– Вот именно! – отрезала сестра. – Такие тихие – самые страшные. Он уже всю мать извел. Она нашла у него в комнате какие-то склянки, шприцы… Я не разбираюсь. Говорит, что для своих деревяшек, лак какой-то. Врет, конечно. Я уже все узнала. Есть хорошая частная клиника. Анонимная. Родители почти согласны. Мне нужна твоя поддержка. Мы должны его спасти.
Станислав сел напротив, его взгляд был внимательным и серьезным. Он слышал обрывки фраз, и его лицо помрачнело. Алевтина покачала головой, пытаясь отогнать дурные картины, которые рисовало воображение.
– Спасти? Или сдать? Вероника, с ним поговорить надо…
– С ним бесполезно говорить! – в голосе сестры зазвенел металл. – Он будет врать. Аля, я все организую. Тебе нужно только приехать завтра к родителям и поддержать меня. Ради мамы. Она этого не переживет.
Разговор закончился, оставив после себя гулкую пустоту. Алевтина сделала глоток горячего чая. За окном солнце садилось за крыши, окрашивая небо в нежные, романтичные оттенки розового и сиреневого. Такая красота, и такой мрак в душе.
– Что она задумала? – тихо спросил Станислав.
– Хочет упечь Федьку в наркологическую клинику. Говорит, нашла доказательства.
– А ты ей веришь?
Алевтина пожала плечами. Она не знала, чему верить. Вероника всегда была резкой, прагматичной, решала проблемы, как математические задачи. Она работала в сфере недвижимости, и ее мир состоял из сделок, выгоды и четких планов. Федор же был ее полной противоположностью – мягкий, творческий, не от мира сего. Он всю жизнь занимался резьбой по дереву, но это почти не приносило денег. «Неприспособленный», – как говорил отец. «Золотые руки, да голова дурная», – вздыхала мать. Алевтина была где-то посередине, вечный буфер, миротворец.
– Я… я не знаю, Стас. Вероника не стала бы так говорить на пустом месте. Мама в панике. Может, и правда все серьезно?
– А может, Веронике просто надоел «неприспособленный» брат? – мягко предположил он. – Ты когда с Федором последний раз говорила по-настоящему?
Вопрос застал ее врасплох. Она звонила ему, спрашивала, как дела. Он отвечал односложно: «Нормально». Она переводила ему немного денег. Но по-настоящему, по душам… давно. Очень давно. Ей было стыдно.
На следующий день Алевтина после работы поехала к родителям. Их квартира в старом доме в центре Ярославля встретила ее запахом валокордина и застарелой тревоги. Мать, маленькая, высохшая женщина, сидела в кресле, укутавшись в платок. Отец, угрюмый и молчаливый, смотрел в окно на купола церквей, золотившиеся в лучах заходящего солнца. Вероника уже была здесь. На журнальном столике лежала яркая брошюра клиники.
– Вот, – Вероника ткнула пальцем в глянцевую страницу. – Лучшие специалисты. Полная изоляция, никаких контактов. Через три месяца получим нового человека.
– А если он не захочет? – тихо спросила Алевтина.
– А кто его спрашивать будет? – фыркнула Вероника. – Он недееспособен. Мы же для его блага стараемся. Мама, покажи Але то, что нашла.
Мать, всхлипывая, принесла из комнаты небольшую коробку. Внутри лежали несколько маленьких бутылочек с маслянистыми жидкостями, пара медицинских шприцев без игл и какие-то порошки в пакетиках. Алевтина взяла в руки бутылочку. «Масло тунговое», – прочитала она на этикетке. Она вспомнила, как Федор увлеченно рассказывал ей о пропитке для дерева, о том, как разные масла выявляют текстуру.
– Это… это для дерева, – неуверенно произнесла она. – Он мне рассказывал.
– А шприцы? Тоже для дерева? – язвительно спросила Вероника. – Аля, не будь наивной. Он смешивает всякую дрянь! Я говорила с людьми, все сходится. Потеря веса, скрытность, постоянная нужда в деньгах. Хватит его выгораживать!
Отец, до этого молчавший, повернулся.
– Вероника права. С этим надо кончать. Позор на всю семью.
Давление было невыносимым. Аргументы Вероники звучали весомо. Материнские слезы разрывали сердце. Алевтина чувствовала, как ее собственная уверенность тает. Может, она и правда идеализирует брата? Может, не хочет видеть очевидного?
– Я… я не знаю, – прошептала она. – Мне надо подумать.
– Думать некогда! – отрезала Вероника. – Я уже договорилась. В пятницу вечером приедут люди. Мы скажем ему, что это врач для консультации. Заберут его тихо. Все, вопрос решен.
Алевтина вышла из родительской квартиры оглушенная. План Вероники был не спасением, а заговором. Обманом забрать человека, родного брата, и упрятать его за решетку, пусть и в дорогой клинике. Она шла по вечерней Волжской набережной. Солнце уже село, но небо над рекой еще светилось нежной пастелью. Люди гуляли, смеялись, целовались. Эта мирная, романтичная атмосфера казалась издевательством. Она чувствовала себя предательницей.
Вернувшись домой, она рассказала все Станиславу. Он слушал молча, не перебивая, а потом взял ее за руки.
– Аля, послушай меня. Ты работаешь администратором в элитном клубе. У тебя каждый день десятки ситуаций, где нужно разбираться, кто прав, кто виноват. Вспомни ту клиентку, которая утверждала, что у нее украли из шкафчика браслет, а потом нашла его в кармане пальто. Ты же не стала сразу вызывать полицию и увольнять персонал. Ты спокойно все проверила. Почему здесь ты готова поверить на слово, даже не попытавшись разобраться?
– Здесь другое… Это семья.
– Семья – это не повод отключать мозг и совесть. Вероника давит на тебя, манипулирует родителями. Но у тебя есть своя голова на плечах. И есть одно место, где ты всегда принимаешь правильные решения.
Она знала, о чем он. Бассейн.
На следующий день у нее был выходной. Утром, пока город еще спал, она пришла в свой клуб. Пустой бассейн, подсвеченный изнутри голубым светом, был похож на портал в другой мир. Вода была ее стихией, ее убежищем. Здесь, в размеренном ритме гребков, в прохладных объятиях воды, мысли прояснялись, а эмоции утихали.
Она плыла, дорожка за дорожкой, чувствуя, как напряжение уходит из тела. Она вспоминала Федора. Вспоминала не осунувшегося мужчину последних лет, а мальчишку, который часами мог вырезать из коры кораблики. Вспоминала, как он подарил ей на день рождения деревянную шкатулку с невероятно тонким узором. Он был талантлив, но раним. Его мир был хрупким, и любой удар выбивал его из колеи. Развод стал таким ударом. А равнодушие семьи, вечные упреки в «неприспособленности» – добили.
Она вынырнула у бортика, тяжело дыша. Хлорированная вода пахла чистотой и определенностью. И решение пришло само собой, ясное и неоспоримое, как геометрия плитки на дне бассейна. Она не может этого допустить. Она должна поговорить с Федором. Сама.
Она не стала звонить и предупреждать. После бассейна, приняв душ и переодевшись, она поехала к нему. Он жил в старой отцовской «двушке» на окраине, в Заволжском районе. Дверь он открыл не сразу. На пороге стоял высокий, худой мужчина с всклокоченными волосами и потухшим взглядом. Он был в старом свитере, от него пахло не алкоголем или наркотиками, а пылью и скипидаром.
– Аля? Что-то случилось?
– Ничего, Федя. В гости пришла. Чаем напоишь?
Он удивленно посмотрел на нее, но впустил. В квартире был творческий беспорядок. На столе в большой комнате, превращенной в мастерскую, лежали инструменты, куски дерева, эскизы. Пахло деревом, лаком и еще чем-то терпким, но приятным. Это был мир Федора.
Алевтина села на единственный свободный стул. Она смотрела на его работы: незаконченная фигурка птицы с тончайшей проработкой перьев, резная рама для зеркала, шкатулка со сложным геометрическим орнаментом.
– Красиво, – искренне сказала она.
Он дернул плечом.
– Кому это нужно…
– Мне нужно. Федя, скажи мне честно. Что происходит? Вероника говорит… она говорит, что ты на наркотиках.
Он горько усмехнулся. Взгляд его стал ясным и злым.
– Вероника… Конечно. Ей же нужно как-то объяснить родителям, почему я «позор семьи». Проще списать все на наркотики, чем признать, что я просто сломался.
Он подошел к столу и взял в руки коробку, точь-в-точь такую же, как у матери.
– Вот мои «наркотики». – Он начал доставать бутылочки. – Это масло тунговое. Это льняное. Это датское. Они по-разному древесину проявляют. А это, – он взял пакетик с белым порошком, – пемзовая пудра. Для полировки. Чтобы блестело, как стекло. А шприцами я смешиваю морилки в точных пропорциях, чтобы получить нужный оттенок. Без игл, заметь.
Все было так просто и логично. Алевтина почувствовала, как по щекам текут слезы. Слезы стыда за свое сомнение, слезы жалости к брату, слезы ярости на сестру.
– Но деньги? Ты занимал у всех…
– Занимал, – не стал отрицать он. – После развода я Ленке все оставил. Работу потерял, заказов не было. Жить на что-то надо было. Плюс инструменты, материалы… они дорогие. Я пытался новый станок купить, маленький, для тонкой работы. Почти накопил. А Веронике я давно кость в горле. Я ей мешаю.
– Мешаешь? Чем?
Федор помолчал, глядя в окно.
– Она давно родителям намекает, что эту квартиру надо продать. А меня – в дом престарелых, раз я такой никчемный. А если я «наркоман», то это идеальный повод от меня избавиться. Отправить в клинику, признать недееспособным… и все. Квартирка свободна. Можно делать бизнес.
Пазл сложился. Холодный, циничный план Вероники стал очевиден. Дело было не в заботе. Дело было в квадратных метрах и в раздражении, которое вызывал у нее «неудачливый» брат.
– В пятницу, – тихо сказала Алевтина. – В пятницу вечером они приедут за тобой.
Федор побледнел.
– Что?
– Вероника все устроила. Она сказала родителям, что придет врач для консультации. А на самом деле это санитары из частной клиники. Они тебя заберут.
Он сел на стул, обхватив голову руками. Впервые за долгое время Алевтина увидела в нем не тень, а живого, напуганного человека.
– Что же делать? – прошептал он.
В этот момент Алевтина почувствовала небывалую ясность и твердость. Роль миротворца и буфера закончилась.
– Собирай вещи, – сказала она. – Самое необходимое. И инструменты. Поживешь пока у нас со Стасом.
Это была точка невозврата. Она шла против всей семьи. Против воли родителей, против плана сестры. Она выбирала не покой, а правду.
Вечером, когда Федор со своими немногочисленными пожитками уже был у них дома, в маленькой комнате, которую Станислав без лишних слов помог обустроить, раздался звонок. Вероника.
– Ну что, ты надумала? – ее голос был нетерпеливым.
– Надумала, – спокойно ответила Алевтина. В ее голосе не было ни робости, ни сомнений. – Я не буду в этом участвовать.
– Что?! – вскричала Вероника. – Аля, ты с ума сошла? Ты хочешь, чтобы мать с отцом с ума сошли от горя? Он же себя в могилу сведет!
– Нет, Вероника. В могилу его сведешь ты со своими планами. Я была у него. Я все видела. Никакой он не наркоман. Он просто раздавлен. И знаешь что? Я ему верю больше, чем тебе.
На том конце провода повисла оглушительная тишина.
– Ах вот как, – наконец прошипела Вероника. – Ты его покрываешь. Понятно. Значит, ты заодно с ним. Ну что ж. Тогда не удивляйся последствиям. Ты больше мне не сестра.
Трубка была брошена.
Алевтина стояла посреди своей уютной гостиной. За окном сгущались сумерки, но в комнате горел теплый свет торшера. Станислав подошел и обнял ее. Из соседней комнаты доносился тихий стук – Федор разбирал свои инструменты. Это был звук зарождающейся жизни, а не угасания.
– Все правильно сделала, – тихо сказал Станислав, целуя ее в макушку.
В пятницу вечером Алевтина и Станислав сидели с Федором на кухне и пили чай с пирогом. Телефон Алевтины разрывался от звонков родителей, но она не брала трубку. Она знала, что там – упреки, слезы, обвинения. Она ответит им позже. Когда они немного остынут. Когда она найдет правильные слова, чтобы объяснить им, что спасать нужно не от вымышленных пороков, а от реального равнодушия и жестокости.
Через несколько недель Федор, живя у них, понемногу пришел в себя. Станислав через своих знакомых помог ему найти пару заказов. Увидев его работы, люди были в восторге. Появились и другие клиенты. Федор перестал сутулиться, в его глазах снова появился блеск. Он много говорил, смеялся, строил планы.
Отношения с родителями и сестрой были разрушены. Вероника с ней не разговаривала. Родители звонили, плакали, умоляли «вернуть все как было», но Алевтина была непреклонна. Она привозила им продукты, помогала по хозяйству, но разговоры о Федоре пресекала. «Он в порядке. Он работает. Когда будете готовы его увидеть, а не осуждать, он приедет».
Однажды солнечным октябрьским днем, таким же ясным, как тот, когда все началось, Алевтина, Станислав и Федор гуляли по Стрелке – месту, где Которосль впадает в Волгу. Федор с восторгом рассказывал о новом сорте груши, который он заказал для работы, о его невероятной плотности и цвете. Он выглядел помолодевшим лет на десять.
Алевтина смотрела на спокойную гладь великой русской реки, на золотые маковки церквей на том берегу, на счастливое лицо брата и чувствовала не горечь от разрыва с семьей, а тихую, глубокую радость. Радость от того, что в самый важный момент она не поплыла по течению, а сделала гребок против него. Она обрела не просто спокойствие – она обрела себя. И рядом с ней были те, для кого любовь была не манипуляцией, а поддержкой. Ее тихая, романтичная осень продолжалась, наполненная не иллюзией покоя, а настоящим, выстраданным счастьем.