Солнце, низкое и беспощадное, било в витрину «Галереи Уюта», заставляя хрустальные бокалы гореть холодным огнем. Людмила поправила кашемировый палантин на манекене, машинально отметив, как идеально его графитовый оттенок сочетается с дубовой столешницей. В свои сорок четыре она знала толк в гармонии. Её мир состоял из выверенных цветовых палитр, правильных фактур и тихой, устоявшейся жизни, похожей на один из скандинавских интерьеров, которые она продавала: минималистично, функционально, без лишних эмоций. Зимний Липецк за окном, с его припорошенными снегом крышами и далеким силуэтом заводских труб НЛМК на горизонте, казался лишь частью этой продуманной композиции.
Дверной колокольчик звякнул особенно пронзительно на фоне игравшего в зале лаунжа. На пороге стояла Елена, её племянница. Ворвалась, как порыв ледяного ветра, вся в розовом пуховике и с паникой в огромных, как у совы, глазах.
«Тёть Люд, привет! Я на минутку, замерзла, как цуцик!»
Людмила улыбнулась. Лена всегда была ураганом. «Проходи, грейся. Чаю хочешь?»
«Да не, я бегом. Просто шла мимо, думаю, дай забегу. Как ты тут?» – Лена обвела взглядом зал, но смотрела не на дорогие диваны, а куда-то сквозь них. Её пальцы нервно теребили ремешок сумки.
«Как обычно. Работаем. Вот, новую коллекцию приняли. Датчане. Смотри, какая линия», – Людмила с профессиональной гордостью провела рукой по изгибу кресла.
«Красиво…» – рассеянно протянула Лена. Она подошла ближе, понизив голос до заговорщицкого шепота, хотя в зале, кроме них, была лишь одна состоятельная пара, увлеченно изучавшая торшеры. «Тёть Люд, я вообще-то по делу. Серьезному».
Людмила напряглась. Серьезные дела у Лены обычно означали просьбу в долг. «Что случилось?»
«Ты только не пугайся, ладно? И не думай, что я сумасшедшая. Я просто… я беспокоюсь за тебя». Она сделала паузу, вглядываясь в лицо Людмилы. «Я вчера случайно разговор Валеры с другом слышала. Они в машине сидели, а я мимо проходила. Дверь была приоткрыта…»
Валера, сын Людмилы. Двадцатидвухлетний оболтус, вечно витающий в облаках и меняющий работы как перчатки.
«И что ты слышала?» – спросила Людмила, чувствуя, как внутри зарождается холодное, неприятное предчувствие.
«Он говорил… – Лена закусила губу, – он говорил, что “вопрос с матерью надо решать кардинально”. И что “её этот Виталий всё усложняет”. А потом друг его спросил, мол, не боится ли он, а Валерка ответил: “А чего бояться? Всё будет чисто. Главное, чтобы выглядело как несчастный случай”».
Мир Людмилы, такой выверенный и гармоничный, треснул. Хрустальные бокалы на полке вдруг показались хрупкими и беззащитными. Лаунж затих, и единственным звуком остался стук её собственного сердца.
«Лена, ты… ты уверена? Может, ты не так поняла? Валера вечно выражается как бандит из сериала, “решать вопросы”… Он мог говорить о чем угодно. О переезде…»
«Тёть Люд, он говорил про твою квартиру! Про то, что она большая, и что Виталий на неё глаз положил. Говорил, что ты на своей йоге совсем с катушек съехала, ничего не соображаешь, и что если они сейчас не подсуетятся, то останутся с носом. “Она же ему всё отпишет”, – вот его слова! Они считают, что Виталий тебя обрабатывает!»
Людмила прислонилась к столу. Ноги стали ватными. Виталий. Её Виталий, с которым они жили душа в душу последние пять лет в гражданском браке. Спокойный, надежный, пахнущий древесной стружкой и кофе. Он был её тихой гаванью после тяжелого развода. Мысль о том, что её собственный сын может видеть в нём угрозу… и планировать… Нет. Это было абсурдно. Дико.
«Это бред, Лена. Какая-то ошибка», – прошептала она, но голос её дрогнул.
«Я тоже так хочу думать! – с жаром воскликнула племянница. – Но я потом зашла на его страницу ВКонтакте. Он там в группах состоит… “Быстрые деньги”, “Решение финансовых проблем”… Тёть Люд, он в долгах, как в шелках! А у тебя квартира, дача… Ты для него просто… ресурс».
Лена схватила её за руку. Ладонь была ледяной и липкой. «Пожалуйста, будь осторожна. Не ешь ничего, что они принесут. Проверяй замки. И ради бога, не говори им, что я тебе рассказала! Валера меня убьет. Я просто… я не могла молчать. Ты мне как вторая мама».
Она быстро чмокнула Людмилу в щеку и, не оглядываясь, выскочила за дверь. Колокольчик звякнул сиротливо и печально. Солнце уже садилось, окрашивая снег в розовые и лиловые тона. Красиво. И страшно. Людмила смотрела на игру света и тени, и ей казалось, что тени сгущаются прямо у неё в душе.
Вечером дома всё было как обычно. Виталий, широкоплечий и уютный в своем старом свитере, колдовал на кухне. Пахло жареным луком и базиликом. Он обернулся, когда она вошла, и его лицо осветилось улыбкой, от которой в уголках глаз разбегались морщинки.
«О, Людочка, а я тебе сюрприз готовлю. Паста с грибным соусом, как ты любишь. Устал сегодня?»
«Немного», – её голос прозвучал глухо. Она смотрела на его руки. Сильные, работящие руки плотника. Сейчас он держал в одной из них большой кухонный нож, ловко кромсая шампиньоны. Нож блеснул в свете лампы. «Решать вопрос кардинально».
«Что-то случилось? Ты бледная какая-то», – он отложил нож и подошел, коснулся лба тыльной стороной ладони. Его кожа была сухой и теплой. Людмила невольно отшатнулась.
Обида и недоумение промелькнули в его глазах. «Люда?»
«Прости. Просто… голова болит. День тяжелый». Она заставила себя улыбнуться. «Пойду переоденусь».
В спальне она закрыла дверь на шпингалет. Раньше они никогда не закрывались друг от друга. Она подошла к окну. Внизу, во дворе, горели фонари, выхватывая из темноты заснеженные машины и детскую площадку, похожую на скелет доисторического животного. Мир за стеклом был тихим и мирным. А внутри неё бушевала буря.
Она расстелила коврик для йоги. Это всегда помогало. Найти центр. Успокоить дыхание. «Вдох, – мысленно скомандовала она себе, становясь в позу дерева. – Выдох». Но тело не слушалось. Нога дрожала, равновесие не держалось. Мысли метались, цепляясь одна за другую. Валера… её мальчик. Неужели он мог? Он был ленив, безответственен, но не зол. Не жесток. Или она, в своей слепой материнской любви, просто не хотела этого видеть? А Виталий? Пять лет. Пять лет заботы, нежности, общих рассветов и закатов. Неужели всё это было игрой? Расчетом?
«Люда, ужин готов! Иди есть!» – его голос за дверью заставил её вздрогнуть.
За ужином она едва ковыряла вилкой в тарелке. Паста, её любимая, казалась безвкусной.
«Ты точно себя нормально чувствуешь? – не выдержал Виталий. – Может, врача? Или просто поговорим? Я же вижу, что-то не так».
«Всё так», – отрезала она резче, чем хотела.
«Ну, как скажешь». Он поджал губы и отвернулся. Между ними выросла стена. Холодная, как январское стекло. Впервые за пять лет.
Следующие несколько дней превратились в ад. Людмила жила в коконе из страха и подозрений. Каждый звонок от сына заставлял её сердце уходить в пятки. «Мам, привет. Как дела? Слушай, у меня тут это… небольшая проблема…» – начинал он, и она, холодея, бросала трубку, бормоча про занятость. Она перестала есть еду, приготовленную Виталием, ссылаясь на диету. По ночам она лежала без сна, прислушиваясь к его ровному дыханию, и думала: он спит или притворяется?
Елена звонила каждый день, подливая масла в огонь.
«Тёть Люд, он мне сегодня звонил! Валерка! Спрашивал, когда ты будешь одна дома. Якобы заехать хочет, поговорить. Я сказала, что не знаю. Тётя, он что-то задумал, я чувствую!»
«Лена, прекрати…»
«Нет, не прекращу! Я не дам тебя в обиду! Кстати, я тут узнала… Он недавно страховку на жизнь смотрел. В интернете. Понимаешь? Искал информацию, как оформляется выгодоприобретатель…»
После этого звонка Людмила почувствовала, что задыхается. Она заперлась в ванной и включила воду, чтобы Виталий не слышал её рыданий. Это было слишком. Слишком реально. Страховка. «Несчастный случай». Фразы складывались в чудовищную картину.
Её отношения с Виталием рушились на глазах. Он ходил мрачный, почти не разговаривал. Однажды вечером он сел напротив неё на кухне, сложив на столе свои большие, натруженные руки.
«Людмила, я так больше не могу. Это не жизнь. Что происходит? Если ты хочешь, чтобы я ушел, – скажи прямо. Я соберу вещи и уйду. Я не буду навязываться. Но я заслуживаю знать причину».
В его голосе была такая неприкрытая боль, что у неё защемило сердце. Она посмотрела в его уставшие глаза и увидела в них всё то, что полюбила пять лет назад: честность, прямоту, бездну нежности. И в этот момент она отчаянно захотела ему поверить. Но голос Лены в голове шептал: «Они считают, что Виталий тебя обрабатывает… Он всё усложняет…»
«Я… я не знаю, Виталий. Мне нужно время. Подумать».
«Подумать? – он горько усмехнулся. – Мы пять лет вместе живём, Люда. О чём тут думать? Ты либо доверяешь мне, либо нет. Третьего не дано».
Он встал и вышел из кухни. В ту ночь он спал на диване в гостиной. Людмила лежала одна в их большой кровати, и постель казалась огромной и ледяной. Она поняла, что теряет его. Теряет всё. И виной тому её собственный сын. Ненависть и страх боролись в ней, разрывая на части.
Развязка наступила через два дня. В субботу. Утром позвонил Валера. Его голос был странно торжественным.
«Мам, привет. Слушай, мы тут с Виталием… в общем, у нас для тебя сюрприз. Будь дома сегодня в семь вечера. И нарядись, ладно?»
«Какой сюрприз?» – ледяным голосом спросила Людмила. Кровь отхлынула от её лица. Вот оно. Началось. Они вместе. Виталий и Валера.
«Ну какой я сюрприз, если скажу? Жди. Всё, пока, мне некогда!» – и он повесил трубку.
Людмила медленно опустила телефон. Руки тряслись. Она тут же набрала Лену.
«Они заодно! – почти кричала она в трубку. – Они готовят сюрприз сегодня в семь! Валера и Виталий! Лена, что мне делать?!»
«Так, спокойно, тёть Люд, спокойно! – голос племянницы был на удивление собранным. – Во-первых, никуда не выходи из квартиры. Во-вторых, запри все замки. Я сейчас вызову полицию. Скажу, что тебе угрожают. Только анонимно. А сама приеду к тебе, буду под окнами в машине сидеть. Не бойся, я с тобой».
«Хорошо, – прошептала Людмила. – Хорошо».
Следующие несколько часов она провела как в тумане. Механически ходила по квартире, проверяя замки. Она задвинула тяжелым комодом входную дверь. Взяла с кухни самый большой и тяжелый чугунный сотейник. С ним она села в кресло в коридоре, лицом к двери. Ждать.
Она не смотрела на часы, но чувствовала, как приближается роковой час. Семь вечера. За окном было уже совсем темно. Город сиял огнями. В животе скручивался тугой узел страха. Она пыталась дышать, как учили на йоге. Вдох через нос, выдох через рот. Но воздух застревал в горле.
Ровно в семь раздался звонок в дверь. Короткий, настойчивый. Людмила вцепилась в ручку сотейника так, что побелели костяшки.
«Люда! Людочка, открывай! Это мы!» – голос Виталия. Веселый. Слишком веселый.
Она молчала.
«Мам, ты дома? Открой, тяжело же!» – это Валера.
Звонок повторился. Потом в дверь начали стучать. Сначала осторожно, потом сильнее.
«Людмила, что за чертовщина?! Открой дверь!» – в голосе Виталия появилась тревога.
«Мам, с тобой всё в порядке?!»
Людмила сидела не дыша. В её голове была одна мысль: «Они хотят, чтобы я открыла. А потом…»
Вдруг она услышала, как в замке ковыряются ключом. Её ключ! У Виталия был свой комплект. Щелчок. Еще один. Дверь подалась внутрь, но уперлась в комод.
«Что за… Она забаррикадировалась!» – крикнул Валера.
«Люда, господи, что случилось?!» – Виталий уже не просил, а требовал. Они вдвоем навалились на дверь. Комод с ужасным скрежетом поехал по паркету. В образовавшуюся щель просунулась голова Виталия. Его глаза расширились от ужаса, когда он увидел её – сжавшуюся в кресле, с сотейником в руках и безумным взглядом.
«Люда…»
За ним в щель протиснулся Валера. В руках у него был огромный букет белых роз. А у Виталия – коробка с тортом.
«Мам, ты чего?» – ошарашенно спросил сын, глядя на сотейник.
Они вдвоем с усилием отодвинули комод и вошли в квартиру. Виталий поставил торт на пол, подошел к ней и очень осторожно, как к дикому зверьку, взял её за руку, разжимая пальцы. Сотейник с глухим стуком упал на ковер.
«Что происходит?» – тихо спросил он.
И тут её прорвало. Сквозь рыдания, заикаясь, она выплеснула всё. Про подслушанный разговор. Про страховку. Про «решать вопрос кардинально». Про «несчастный случай». Про свой животный ужас последних дней.
Валера слушал её, и его лицо из удивленного становилось сначала растерянным, а потом багровым от ярости. Виталий просто смотрел на неё, и в его взгляде была бездна боли и сострадания.
Когда она замолчала, обессиленная, в коридоре повисла тишина. Её нарушил Валера.
«Какая страховка? Какой несчастный случай?! – заорал он так, что задрожали стекла. – Я… Мам, ты совсем, что ли?!»
«Но Лена слышала…» – пролепетала Людмила.
«Лена?!» – Валера схватился за голову. Он нервно заходил по коридору. «Ах вот оно что… Лена… Значит, это её рук дело. Понятно».
«Что понятно?» – не понял Виталий.
«Да то! – Валера остановился перед матерью. – Мам, я говорил с другом про твой переезд! Ты же сама жаловалась, что тебе тяжело на пятый этаж без лифта таскаться. Я нашел вариант обмена на квартиру в новом доме, на втором этаже, у Быханова сада! С доплатой. И я искал, где взять кредит на эту доплату! Вот что значит “решать вопрос кардинально”! А Виталий “усложняет”, потому что он был против, говорил, что ты привыкла к этой квартире, и не надо тебя дергать!»
Людмила смотрела на сына, и смысл его слов доходил до неё медленно, как талая вода.
«А… а “несчастный случай”?» – прошептала она.
«Да это мы про мою старую “девятку” говорили! – взорвался Валера. – Как от неё избавиться, чтобы не платить налог! Продать её нереально, только сдать в утиль! Друг и пошутил, мол, “устрой ей несчастный случай и спиши”! Господи, мама, ну как ты могла подумать?!»
«А Лена…»
«А Лена! – передразнил он. – Лене я месяц назад сболтнул по глупости, что хочу тебе с обменом помочь, ищу деньги. А она сама в долгах по уши, ей банки кредиты не дают! Видимо, решила, что если она тебя со мной и с Виталием рассорит, ты останешься одна, и она сможет из тебя деньги тянуть! Сделает из тебя единственную кормилицу! Изолировать тебя хотела, понимаешь? Сволочь…»
Он пнул носком ботинка несчастный комод.
Людмила сидела, обхватив себя руками. Пазл сложился. Чудовищный, уродливый пазл, построенный на лжи и манипуляции. Каждая фраза Лены, каждое её «беспокойство» теперь предстали в своем истинном свете. Она вспомнила липкую руку племянницы, её бегающие глаза. Как она могла быть такой слепой?
Виталий опустился перед ней на колени. Взял её холодные руки в свои.
«Людочка… Родная моя… Ну как же так?»
Она посмотрела на него, на сына, который в ярости и обиде мерил шагами коридор, на растоптанные розы на полу, на одинокий торт в коробке. И заплакала. Но это были уже другие слёзы. Слёзы стыда, облегчения и горького раскаяния.
Через час они сидели на кухне. Виталий заварил крепкий чай с мятой. Валера, уже остывший, неловко теребил скатерть.
«Мам, прости, что наорал. Я просто… я в шоке».
«Нет, сынок. Это ты меня прости. И ты, Виталя, – она повернулась к нему. – Простите меня. Я не знаю, как я могла…»
«Могла, – тихо сказал Виталий, накрывая её ладонь своей. – Страх – плохой советчик. А когда тебе в уши льют яд каждый день… кто угодно сломается».
В этот момент у Людмилы зазвонил телефон. На экране высветилось «Леночка». Она посмотрела на Виталия, потом на сына. В её взгляде появилась сталь, которую она так долго искала на своих занятиях йогой. Та самая внутренняя ось.
Она приняла вызов и включила громкую связь.
«Тёть Люд! Ну что там?! Полиция приехала?! Они ломятся?! Ты в порядке?!» – тараторил взволнованный голос.
Людмила сделала глубокий вдох.
«Лена, – сказала она спокойно и ровно, без единой дрогнувшей ноты. – У нас всё хорошо. Мы пьем чай. С тортом».
В трубке повисла оглушительная тишина.
«В… в смысле?» – пролепетала наконец Лена.
«В прямом, – продолжила Людмила тем же ледяным тоном. – Мой сын и мой мужчина только что подарили мне прекрасные белые розы. А ты, Лена, больше никогда не переступишь порог моего дома. И не звони мне. Никогда».
Она нажала отбой и заблокировала номер.
Валера посмотрел на неё с уважением. Виталий молча сжал её руку.
За окном падал редкий снег. Людмила смотрела на его медленный танец в свете фонарей. Впереди была долгая, холодная липецкая зима. Но впервые за последнюю неделю ей не было холодно. Она была дома. В своей крепости. С людьми, которые её любят. И это было только начало. Начало долгого пути к восстановлению доверия, которое она чуть было не разрушила навсегда. Она сделала еще один вдох, глубокий и полный. И впервые за много дней по-настоящему выдохнула.