— Повтори.
Голос Анны прозвучал тихо, но в этой тишине было что-то такое, что остановило Степана, словно он вдруг налетел на стеклянную дверь, которую не заметил.
— Повторяю, — ухмыльнулся он, стараясь не показать заминки, — карту. Мне. Я мужик. Я решаю.
В его ухмылке проступило нечто из далёкого, с липкими запахами пыльной деревни, где мальчишек растили под лозунгом: «Мужик — хозяин». Но Анна смотрела на него так, будто он сейчас не требовал её деньги, а хвастался, что умеет чиркать спичкой.
Она поднялась, закрыла ноутбук, и щелчок крышки прозвучал как удар гонга.
— Стёпа, — сказала она, всё так же ровно и тихо, — давай сразу договоримся: я тебе не курица из твоего села. У меня своя жизнь, своя работа, свои деньги. Если тебе хочется командовать — езжай обратно, строй там хлев, хоть над козами верховодствуй. А тут не получится.
Он почувствовал, как на щеках разливается жар, но не сказал ничего. Он привык, что женщины или молчат, или плачут, или терпят. А тут — тишина с ножами внутри.
В ту ночь он долго ворочался на диване, пытаясь придумать, как вернуть утраченное ощущение власти. Ссора его не испугала. Ему стало обидно, что его план, такой простой и, как он считал, мужской, не сработал. И он решил: война. Не драка, не скандал — война.
Наутро он включил телевизор. Рёв утреннего шоу обрушился на квартиру. Анна вышла в халате, прошла мимо, поставила вариться кашу. Он ждал, что она сорвётся, а она двигалась так, словно вокруг был лес, а не кухня, словно вместо его шумного оружия звучали лишь птицы.
— Что-то твоя кофемашина тихо работает, — с кривой улыбкой сказал он. — Неправильно это. Щас поправлю.
Он засучил рукава, достал отвёртку и полез внутрь машины. Анна смотрела на это ровно столько, чтобы убедиться: он не починит, а сломает. Потом повернулась и пошла мешать кашу.
Когда он «закончил», машина выдала мутную жидкость, похожую на отвар из гвоздей. Он ждал крика. Но Анна лишь молча вылила бурду, достала растворимый кофе и ушла.
Его скулы свело от бессилия. Впервые он понял: одного против неё мало. И тогда в голове прозвучал голос — тёплый, родной, материнский: «Сыночек, не давай себя в обиду. Я тебя вырастила мужиком».
Через два дня в дверь позвонили.
Анна открыла и увидела женщину с клетчатой сумкой, тяжёлую, как мешок картошки. На её лице было столько уверенности, что даже воздух в прихожей потемнел.
— Здравствуй, Анечка, — сказала она, проталкиваясь внутрь. — Сыночка проведать приехала.
Степан сиял. Его план сработал: мать была его тяжёлой артиллерией.
Валентина Павловна сразу пошла на кухню, распахнула холодильник и вынесла приговор:
— Господи! Да тут мышь повесилась. Мужику чем ты его кормишь? Йогуртами? Мужику мясо надо, картошку, жаркое. А не эта ваша городская трава.
Она выгружала сало, колбасу, банки с огурцами. Запах деревни ворвался в Аннин дом, вытесняя её тонкий уют.
Степан сиял, как школьник, которого наконец похвалили. Он сидел за столом и повторял мамины слова.
Анна стояла у дверного косяка и понимала: это не визит. Это вторжение. И главное оружие против неё — не слова, а мясо, картошка, запахи прошлого, в которых Степан растворялся, становился снова мальчишкой.
Вечером они ели картошку на сале. Степан чавкал, мать улыбалась, Анна молчала. Каждый кусок был ей как пуля.
— Ешь, дочка, — мягко сказала Валентина Павловна. — А то прозрачная вся. Мужику жена нужна в теле.
Анна подняла глаза и впервые за день заговорила:
— Спасибо, я сама решу, что мне есть.
Она знала: впереди будет хуже. Это было только начало.
На следующий день, когда Анна работала за ноутбуком, из кухни доносились голоса.
— Деньги она на тряпки тратит, — говорила Валентина Павловна. — А у нас дача разваливается. Крыша течёт. А эти кофеварки её... смешно. Надо в семью вкладывать, в общее.
— Точно, мам, — поддакнул Степан. — Я уже ей говорил. Либо она бюджет отдаёт, либо будем решать по-другому.
Они обсуждали её, как будто её не было.
Анна закрыла ноутбук и встала. Тихо. Пошла в прихожую. Сняла ботинки Валентины Павловны, аккуратно вынесла их за дверь. Пальто положила сверху. Потом вернулась и взяла сумку с едой.
— Ты что делаешь?! — закричала Валентина Павловна.
Анна поставила сумку к пальто и ботинкам. Обернулась и сказала:
— Я всё слышала. Ваш дом — там, в деревне. Это мой дом. И я решаю, кто здесь живёт.
Степан покраснел. Валентина Павловна ахнула.
Анна открыла дверь настежь и тихо произнесла:
— Вышли оба.
Они стояли, ошарашенные. Потом Степан, бледный, схватил сумку и пальто. Они ушли.
Анна закрыла дверь. Щёлкнул замок. Потом другой.
— Так просто ты меня не вышвырнешь, — сказал Степан в телефон, сидя у подъезда с матерью и их клетчатой сумкой. Его голос дрожал, но не от холода. — Я ещё вернусь.
— Возвращайся, сынок, — подхватила мать, — но не один. Сходи к брату, к Витьке. Он мужик с кулаком, он ей быстро мозги вправит. А то разошлась тут, хозяйка.
Им обоим было стыдно стоять на улице, с сумкой, как с котомкой изгнанников. Но в голове уже созревал план. Степан впервые понял, что мать права: сам он Анну не одолеет. Нужна поддержка.
Анна же сидела на кухне и пила свой растворимый кофе. Руки её дрожали, но не от страха. Она впервые за долгие годы почувствовала, что стены её квартиры — её крепость. Но крепость после боя всегда пахнет гарью. Она понимала: Степан не сдастся. Он слишком обижен.
И правда. Уже на следующий день он явился. Один. Без сумки, без матери. С лицом покаянного мужа.
— Ань, — начал он, не проходя вглубь, — я погорячился. Мама тоже. Ты права. Твои деньги — твои. Я не буду больше…
Анна слушала его, как слушают соседский телевизор сквозь стенку: звуки доносятся, но смысла нет. Она молчала, только смотрела, и это молчание было сильнее любых слов.
— Можно я вещи заберу? — наконец сказал он, не дождавшись ответа.
Она кивнула. И он вошёл. Слишком быстро, слишком легко.
Через неделю он поселился у брата Витьки, того самого, о котором говорила мать. Витька был похож на Степана, только шире в плечах и грубее в словах. Работал на стройке, пил без меры, но умел бить так, что долго помнить будут.
— Ты что, — сказал он, выслушав рассказ, — баба тобой вертит? Ты же мужик. Мы её научим.
Степан кивал, чувствуя, что брат рядом — как щит.
Анна жила спокойно, но ненадолго. В подъезде начали происходить мелкие неприятности. То в замочную скважину налили клей, то на коврик под дверью высыпали мусор, то дверь поцарапали чем-то острым. Соседи отводили глаза, будто не замечали. Анна понимала: это Степан или его новые союзники.
Она не стала устраивать истерик. Она вызвала мастера, поставила второй замок, видеоглазок, а в подъезде повесила камеру.
Когда Степан узнал об этом, он взбесился.
— Ты что, за мной следить решила? — закричал он у Витьки. — Я тебе покажу!
Витька усмехнулся:
— Да ну, не трать нервы. Мы по-другому сделаем.
И «по-другому» случилось в пятницу вечером. Анна возвращалась домой поздно, после совещания. В подъезде было темно — лампочку выкрутили. Она достала телефон, включила фонарик. И увидела: на стене у её двери красной краской выведено одно слово — «ШЛЮХА».
Буквы были кривые, но крупные, будто их писали злые подростки.
Она постояла, подышала и — не стерла. Сфотографировала. Потом зашла в квартиру и первым делом вызвала полицию.
Двое молодых участковых приехали быстро. Один зевал, другой писал что-то в блокнот.
— Ну, классика, — сказал тот, что зевал. — Семейный конфликт?
— Бывший муж, — поправила Анна. — Или почти бывший.
— Разберёмся, — сказал второй, не глядя на неё. — Фото оставьте, заявление напишите.
Анна написала. Она знала: толку будет мало. Но это был ход. Если война началась, нужно оружие. И её оружием были документы, факты, официальные бумаги.
Тем временем Валентина Павловна уговаривала Степана:
— Жениться надо снова. Та, видно, с ума сошла. Найдём тебе девку нормальную, из деревни. Работящую. А эта… она городская, у неё свои замашки.
Но Степан не хотел новой. Он хотел ту, старую, но сломанную, чтобы сидела тихо и боялась.
Через пару дней у Анны на пороге появилась новая фигура. Соседка с пятого этажа, Галина Петровна. Женщина лет семидесяти, с лицом, измученным прожитыми годами, но с глазами, которые видели слишком многое.
— Доченька, — сказала она, входя без приглашения, — я всё знаю. Камеру твою видела. Записи гляди не вздумай отдавать просто так. У нас тут свои порядки.
Анна удивилась:
— Какие ещё порядки?
— Такие, что твой Степан с братцем у подъезда шныряют. Я видела. Запись у тебя есть?
Анна кивнула.
— Так вот, — сказала старуха, — если хочешь жить спокойно, не играй в чистую. У меня в молодости муж такой же был. Я его не словами, а делом остановила. Хочешь — помогу.
И в её глазах блеснуло что-то такое, что Анна поняла: у этой женщины тоже была война. И она её выиграла.
Степан с братом в тот вечер решили «припугнуть». Подкараулили Анну у магазина.
— Ну что, звезда, — сказал Витька, перегородив ей дорогу, — думаешь, умная?
Анна посмотрела прямо ему в глаза. Страха не было. Только усталость и злость.
— Попробуешь тронуть — сядешь. У меня записи, заявления.
Витька хмыкнул, но руку не поднял. Степан стоял рядом, сжав кулаки, но не решался.
И тут из-за угла появилась Галина Петровна. С палкой.
— А ну пошли вон, уроды! — закричала она неожиданно громко. — Я всё вижу, я всё расскажу!
Мужики растерялись. Отступили.
Анна впервые улыбнулась за последние недели. У неё появился неожиданный союзник.
Но война только накалялась. Степан и Витька не собирались сдаваться. Они задумали план пострашнее.
— Пусть она знает, что не хозяйка, — сказал Степан. — Мы её из квартиры выкурим. Пусть поймёт, что без мужика не выжить.
И в его глазах появился тот самый блеск, который Анна видела однажды, когда он напился и кинул стакан в стену.
Анна впервые проснулась от тишины. Такая тишина бывает только перед бедой — когда город ещё дремлет, но воздух уже натянут, как струна. Часы показывали без двадцати три. Она сидела за ноутбуком, работала, но вдруг почувствовала: за дверью кто-то есть.
Звонка не было. Только лёгкое шуршание. Она подошла к глазку — и увидела силуэт. Два. Три.
Они стояли молча, словно проверяли, не дрогнет ли она.
Анна отступила вглубь квартиры. Сердце било в горле. Она понимала: Степан не уйдёт. Сегодня — решающая ночь.
Сначала был стук. Не звонок, не удар — стук. Ровный, размеренный. Будто кто-то вбивает гвозди. Потом голос:
— Аннушка, открой. Нам поговорить надо.
Это был Витька. Угрюмо, лениво, но с нажимом.
Анна не ответила. Она включила камеру в прихожей и взяла телефон.
— Если не уйдёте, я вызываю полицию, — сказала она громко.
За дверью раздался смех.
— Вызывай, — сказал Степан. — Пока они приедут — мы тут всё сделаем.
И в этот момент удар. Сначала один, потом второй. Они били ногами в дверь, как в барабан. Дверь дрожала. Анна стояла внутри, спиной к стене, держа телефон, и в груди у неё уже поднимался крик.
— Ну что, долго ещё будешь прятаться? — крикнул Витька. — Или по-хорошему выйдешь?
И снова удар.
В квартире звякнуло стекло. Анна бросилась в спальню — окно распахнуто, на полу осколки. С улицы донёсся чей-то хриплый смех. Они окружили её со всех сторон.
Она позвонила в полицию. Голос диспетчера звучал вялым:
— Наряд направлен. Ожидайте.
Ожидать? В её доме ломают дверь.
Она вспомнила про Галину Петровну. Позвонила.
— Иду, — сказала старуха. И действительно: через пять минут её голос прозвучал в подъезде.
— Пошли вон, шакалы! — кричала она. — Я вас знаю! В камеру попали, уроды!
Гул ударов стих. За дверью послышался шёпот, потом шаги.
Анна выдохнула, но рано. Через минуту запах. Горький, едкий. Кто-то поджёг бумагу и сунул под дверь.
Анна схватила полотенце, залила водой, прижала к щели. Кашель разорвал горло. Она понимала: если не откроет окна — задохнётся. Но окна уже были выбиты.
Она метнулась на кухню, схватила нож. И впервые за всё это время ощутила: если они войдут — она ударит.
Полицейская сирена вдалеке прозвучала, как музыка. Гул шагов в подъезде — и мужские крики:
— Стоять! Руки вверх!
Удары прекратились. Шум отодвинулся. Потом тишина.
Анна сползла на пол в прихожей, всё ещё держа нож.
Через полчаса в квартиру вошли двое полицейских. Один молодой, с усталым лицом, другой старше.
— Жива? — спросил старший.
Она кивнула.
— Дверь цела?
Она указала на вмятины.
— Мы их взяли, — сказал младший. — Двоих. Один — твой муж бывший, второй — брат его. Третий успел убежать, но мы найдём.
Анна молча смотрела на следы копоти у двери, на воду, пропитавшую полотенце. В голове стояла одна мысль: «Они хотели меня сжечь».
Утром к ней пришла Галина Петровна.
— Видала? — сказала старуха. — Я же знала. Такие по-хорошему не уйдут. Тебе теперь держаться надо. До конца.
Анна посмотрела на неё. В её глазах не было ни слёз, ни страха. Только ледяная усталость.
— Я буду держаться, — сказала она. — Но не одна.
И впервые за много лет она решила: хватит тишины. Она напишет обо всём. Заявления, жалобы, петиции. Она поднимет соседей. Пусть знают, кто живёт среди них. Пусть видят, кто поджигает двери и пишет красной краской на стенах.
Степан сидел в камере. Витька рядом, матерился. Мать бегала по знакомым, пыталась «замять». Но уже не выходило.
— Она всё испортила, — шептал он брату. — Всё.
— Она тебя не испортила, — усмехнулся Витька. — Она тебя сломала.
И Степан впервые понял: да, сломала. Его привычный мир, где он мужик и хозяин, где баба должна подчиняться, рухнул. И в руинах он оказался жалким, беспомощным.
Анна тем временем сидела на своей кухне, пила уже не растворимый кофе — новую машину ей привёз курьер, оплаченную по страховке. Она включила её, и мягкое жужжание наполнило квартиру.
Она улыбнулась впервые за много недель.
Да, война была адской. Но её дом устоял. А главное — устояла она сама.
И теперь она знала: ни один «глава семьи» больше не сможет здесь командовать.
Но в этой уверенности было что-то тревожное. Она понимала: Степан не последний. В мире всегда будут те, кто решит, что имеет право ломать чужую жизнь.
И всё, что остаётся, — быть готовой снова встать. Снова защищать. Снова стоять на своём.
И Анна была готова.
Конец.
Погрузитесь в мир чувств, где каждая история — это жизнь. Наш телеграм
канал — это сборник самых пронзительных, нежных и страстных любовных
рассказов. Телеграм-канал.