Серый, как мокрый асфальт, свет новосибирского октября сочился сквозь жалюзи, расчерчивая стол Ларисы унылыми полосами. Пятьдесят три. Экономист в крупном агрохолдинге. Одинока. Эти три факта, как три кита, держали её мир на плаву в мутных водах повседневности. Воздух в опенспейсе пах остывшим кофе и тихим офисным отчаянием. На экране застыли столбцы цифр – прогноз рентабельности по новому сорту рапса. Сухая, бездушная поэзия чисел, единственная, что не предавала.
Вибрация телефона на краю стола вырвала её из расчётов. Олег. Сердце сделало привычный, усталый кульбит. Бывший муж звонил только по одному поводу.
– Лар, привет, – его голос в трубке был вязким, как осенняя слякоть. – Ты не у мамы была сегодня?
– Была, утром, – Лариса потёрла виски. – Завозила продукты. Творог, кефир, всё по списку. А что?
Пауза. Длинная, наполненная его нерешительностью и её предчувствием.
– Она… В общем, у неё опять. Сиделка звонит, Раиса Ивановна кричит, что ты у неё таблетки украла.
Лариса закрыла глаза. Холодная игла привычной боли кольнула где-то под рёбрами. Деменция Раисы Ивановны, её бывшей свекрови, была изобретательна на пытки. То она видела в сиделке шпионку, то утверждала, что Олег хочет сдать её в сумасшедший дом. Но Ларису до этого дня болезнь щадила, оставляя в статусе единственного светлого пятна в гаснущем сознании.
– Украла? Олег, какие таблетки? Я ей только давление померила и хлеб нарезала.
– Я не знаю, Лар. Она что-то… что-то ужасное говорит. – Олег запнулся, подбирая слова. Он всегда был таким – мягким, обтекаемым, избегающим острых углов, из-за чего их жизнь в итоге и развалилась на части. – Ты только не волнуйся.
– Говори уже, – потребовала она, чувствуя, как леденеют пальцы.
– Она кричит… – он понизил голос до шёпота, будто боялся, что их подслушает весь Новосибирск. – Она кричит, что твоя невестка крадёт мои таблетки и продаёт наркоманам!
Мир качнулся. Невестка. Даже в бреду Раиса Ивановна не могла отпустить её, не могла перевести в категорию «бывших». Для неё Лариса так и осталась женой её сына, частью семьи. И вот эта часть семьи теперь барыжит таблетками. Абсурдность обвинения была настолько чудовищной, что на мгновение стало смешно. А потом – невыносимо горько.
– Понятно, – выдохнула она. – Сиделку успокой. Скажи, пусть даст ей валерьянки. Я после работы… я подумаю.
Она нажала отбой, не дослушав его благодарных бормотаний. Опенспейс гудел ровным гулом компьютеров. Напротив, за стеклянной перегородкой своего кабинета, сидел Константин, её молодой и амбициозный заместитель. Он не смотрел на неё, но она чувствовала его взгляд кожей. Константин ждал. Ждал её ошибки, её промаха, её слабости. А она только что получила такой удар под дых, что цифры на экране расплылись, превратившись в чёрных плачущих насекомых.
«Продаёт наркоманам». Фраза билась в черепе, как запертая птица. Она, Лариса, которая всю жизнь боялась перейти дорогу на жёлтый свет. Она, которая сверяла каждую цифру в отчёте по три раза.
– Лариса Витальевна, – голос Константина прозвучал неожиданно близко. Он стоял у её стола, держа в руках распечатку. Его лицо выражало безупречную корпоративную озабоченность. – Я тут посмотрел предварительные выкладки по рентабельности. У вас в четвёртом квартале амортизация оборудования для сушки зерна рассчитана по старым коэффициентам. Минсельхоз же новые нормативы ввёл. Ошибка почти на полтора миллиона.
Она уставилась на лист. Он был прав. Глупая, детская ошибка, которую она не допустила бы даже на первом курсе института. Телефонный звонок выбил её из колеи, стёр из памяти недавний приказ, который она сама же и рассылала по отделам.
– Да, Костя, спасибо, – её голос прозвучал ровно, но стоил ей неимоверных усилий. – Заработалась. Сейчас поправлю.
– Конечно, – он улыбнулся одними губами. – Хорошо, что я заметил до того, как отчёт ушёл наверх. А то знаете, какая сейчас обстановка… Каждый миллион на счету.
Он ушёл, оставив за собой шлейф дорогого парфюма и плохо скрытого триумфа. Лариса смотрела ему вслед. Этот мальчик, годившийся ей в сыновья, планомерно выдавливал её с места, которое она занимала последние пятнадцать лет. Он был умён, быстр и безжалостен. А она… она устала. Устала от цифр, от бывших мужей, от больных свекровей, от пасмурного неба над левым берегом Оби.
Вечером, вместо того чтобы ехать к Раисе Ивановне, Лариса свернула на Красный проспект, а оттуда – в тихий дворик, где в подвале сталинского дома ютилась танцевальная студия. Танцы. Аргентинское танго. Это было её тайное убежище, её личный сорт антидепрессанта, куда более действенный, чем любые таблетки.
Сырой подвальный воздух пах пылью, потом и женскими духами. Она переоделась в удобное платье и специальные туфли на каблуке. Здесь она была не экономистом Ларисой Витальевной, не «невесткой-наркодилером», а просто женщиной. Женщиной, которая учится доверять партнёру, слушать музыку телом и выражать в движении то, для чего не находилось слов.
Её партнёр, молчаливый инженер лет шестидесяти, уже ждал её. Они не разговаривали о жизни. Их диалог происходил на языке шагов, поворотов и объятий. Мелодия Пьяццоллы заполнила зал. Лариса закрыла глаза и позволила музыке унести себя. Шаг, ещё шаг. Поворот. Её тело помнило всё. В этом чётком, выверенном ритуале была своя логика, своя математика, куда более живая и страстная, чем её квартальные отчёты. Каждый шаг был утверждением, каждый поворот – выбором. Здесь, в тесном объятии, она не была одинока. Она была ведома, она была частью чего-то большего. И на эти полтора часа мир за пределами зала переставал существовать. Обвинения Раисы Ивановны, хищная улыбка Константина, усталый голос Олега – всё это растворялось в тягучих, меланхоличных аккордах бандонеона.
Но когда музыка смолкла, и она, разгорячённая и опустошённая, вышла на улицу, реальность навалилась с новой силой. Мелкий дождь моросил, превращая огни города в расплывчатые акварельные пятна. Она села в машину и поняла, что не может ехать домой. Ноги сами привели её в старый двор на улице Станиславского.
Квартира Олега и его матери встретила её запахом корвалола и жареного лука. Олег сидел на кухне, осунувшийся и серый.
– Приехала всё-таки, – он поднял на неё глаза, полные вины. – Спасибо.
– Где она? – спросила Лариса, снимая плащ.
– Спит. Сиделка ей укол сделала. Успокоительное. Ларис, ты прости её. Она не понимает, что говорит.
– Я знаю, Олег. Я не на неё злюсь.
Она прошла в комнату Раисы Ивановны. Старушка спала, съёжившись под одеялом. На тумбочке стоял стакан с водой и лежали рассыпанные таблетки – дешёвые витамины, таблетки для давления. Ничего сильнодействующего. Лариса посмотрела на это жалкое «богатство» и почувствовала, как спазм сжимает горло. Вот оно, сокровище, которое она якобы ворует.
Она вернулась на кухню. Олег заваривал чай.
– Сиделка, Галина, нашла твои таблетки, – сказал он, не глядя на неё. – Ну, те, которые ты для неё покупала. От головы. Сильные. Ты их в шкафчик убирала, помнишь?
Лариса кивнула. Она специально прятала их, чтобы Раиса Ивановна не выпила лишнего.
– Так вот, мама, видимо, видела, как ты их убираешь. А потом забыла. И в голове у неё всё смешалось. Что ты их прячешь, значит, воруешь. А раз воруешь, то… ну, дальше ты знаешь. Галина говорит, она телевизор смотрела, передачу про аптечную наркоманию. Вот и сложилось.
Он поставил перед ней чашку. Его руки слегка дрожали.
– Я понимаю, Олег. Всё я понимаю.
– Ты на меня не злись. Я… я просто не знал, что делать. Она так кричала.
Лариса смотрела на него. Когда-то она любила этого человека. Любила его мягкость, его неконфликтность. А потом эта мягкость превратилась в бесхребетность, в нежелание брать на себя ответственность – за их семью, за больную мать, за что-либо. Ей пришлось стать сильной за двоих. А потом она устала и ушла. Но вычеркнуть их из жизни так и не смогла. Жалость. Проклятая, всепоглощающая жалость.
– Я не злюсь, – сказала она тихо. – Я просто… Олег, я больше не могу.
Он поднял на неё испуганный взгляд.
– В смысле?
– В прямом. Я больше не буду приезжать. Я не буду покупать лекарства и продукты. Это твоя мама. Ты должен сам о ней заботиться. Найми вторую сиделку. Приезжай сам каждый день. Я… я всё.
Она произнесла это и сама удивилась своему спокойствию. Будто нарыв, который зрел годами, наконец прорвался.
– Но, Лар… как же так? Она же к тебе привыкла. Ты же…
– Я – твоя бывшая жена, Олег. Не сиделка и не член вашей семьи. Я десять лет после развода играла эту роль. Хватит.
Она встала. На этот раз она не чувствовала ни боли, ни горечи. Только огромное, всепоглощающее облегчение. Будто с плеч свалился невидимый груз, который она тащила годами.
– Мне пора, – сказала она и, не дожидаясь ответа, вышла из квартиры.
На следующий день на работе она была другой. Спокойной, собранной, непроницаемой. Утром она пришла на час раньше, ещё раз перепроверила все расчёты и нашла источник ошибки, на которую указал Константин. Это была не её ошибка. Данные по амортизации поступили из технического отдела уже с неверным коэффициентом. А она, Лариса, в суматохе из-за звонка Олега, не проверила входящую информацию. Формально – её недосмотр. Фактически – подстава.
Она распечатала входящее письмо из техотдела с датой и временем и положила его на свой стол.
В обед её вызвал начальник. В кабинете уже сидел Константин с видом оскорблённой добродетели.
– Лариса Витальевна, присаживайтесь, – начальник, грузный мужчина предпенсионного возраста, выглядел уставшим. – Тут Константин Сергеевич выражает обеспокоенность по поводу квартального отчёта. Говорит, вы допустили серьёзную ошибку, которая могла стоить компании…
– Ошибки не было, – спокойно прервала его Лариса. Она положила перед ним распечатку. – Вот письмо из технического отдела от вчерашнего утра. Данные по амортизации поступили уже с неверным коэффициентом. Моя единственная вина в том, что я не перепроверила их за коллегами, так как была отвлечена срочным личным звонком. Я уже внесла исправления. Отчёт будет готов в срок.
Начальник посмотрел на письмо, потом на побагровевшего Константина.
– Костя, ты видел это письмо? – спросил он тихо.
– Я… я смотрел итоговую сводку, Пётр Николаевич, – заюлил тот. – Я не обязан проверять первичную документацию смежных отделов. Я увидел ошибку в финальном документе Ларисы Витальевны и, как ответственный сотрудник, счёл своим долгом доложить.
– Ответственный сотрудник, – повторил начальник, и в его голосе прозвучал металл. – Ответственный сотрудник, Костя, сначала бы подошёл к коллеге и уточнил, в чём дело. А не бежал бы ко мне, размахивая бумажкой. Лариса Витальевна здесь работает дольше, чем ты живёшь на свете. И если она допустила недосмотр, значит, на то были веские причины. Иди работай. Оба.
Константин выскочил из кабинета, как ошпаренный. Лариса осталась сидеть.
– Простите, Пётр Николаевич, – сказала она. – Я действительно должна была проверить.
– Все мы должны, Витальевна, – вздохнул он. – Но мы не роботы. У всех бывают… обстоятельства. Ты это, отгул возьми, если надо. Вижу же, сама не своя ходишь.
– Спасибо. Я справлюсь.
Она вышла из кабинета с высоко поднятой головой. В опенспейсе стояла тишина. Константин сидел, уткнувшись в монитор, и она чувствовала, как от него исходят волны бессильной ярости. Она победила. Негромко, без фанфар, но это была чистая победа. Победа опыта над наглостью, порядочности над интриганством.
Вечером она снова пошла на танцы. Но сегодня всё было иначе. Она не пряталась в музыке от проблем. Она праздновала. Её тело было лёгким и послушным. Движения – уверенными и свободными. В перерыве к ней подошёл её партнёр, тот самый молчаливый инженер.
– Вы сегодня танцуете по-другому, – сказал он. Его голос оказался неожиданно приятным баритоном. – Словно… освободились.
– Может быть, – улыбнулась Лариса. Впервые за долгое время это была искренняя улыбка.
– Меня зовут Игорь, – представился он.
– Лариса.
Они проговорили весь перерыв. О какой-то ерунде – о погоде, о новой мелодии, которую разучивали. Но за этой болтовнёй было что-то ещё – взаимный интерес двух взрослых, одиноких людей, которые внезапно увидели друг в друге не просто партнёров по танцам.
Когда она ехала домой, телефон снова зазвонил. Олег. Она смотрела на экран несколько секунд, а потом, с холодной решимостью, сбросила вызов и добавила номер в чёрный список. Всё. Занавес.
Дома она налила себе бокал красного вина и подошла к окну. Пасмурный день сменился ясной, холодной ночью. В тёмном стекле отражалась она – женщина пятидесяти трёх лет, экономист. Но к этим сухим фактам добавилось что-то новое, невесомое, но очень важное. Она больше не была «одинокой». Она была свободной.
Она сделала глоток. Терпкое вино обожгло горло. Впереди была новая жизнь. Возможно, сложная. Возможно, всё такая же меланхоличная, как новосибирская осень. Но теперь это была только её жизнь. И впервые за много лет она была готова принять её без оглядки на прошлое. Она включила музыку на телефоне – ту самую мелодию Пьяццоллы. И, сделав шаг по паркету своей гостиной, начала танцевать. Одна. В тишине пустой квартиры. И в этом одиноком танце было больше силы и надежды, чем во всех её квартальных отчётах и прошлых привязанностях. Она танцевала, и огни ночного города за окном, казалось, аплодировали ей.