Солнце заливало кабинет Елены сквозь широкие окна, превращая пылинки, танцующие в воздухе, в мимолетные бриллианты. За стеклом шумел Красный проспект, но здесь, на седьмом этаже современного бизнес-центра, царила тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг и тихим гулом компьютера. Елена, подперев подбородок изящной рукой с безупречным маникюром, в пятьдесят восьмой раз перечитывала заключение эксперта. Дело об оспаривании наследства между двумя братьями, не поделившими отцовский завод металлоконструкций, завязло в узле взаимных обид, тянувшихся еще с детства. Она знала такие узлы. Иногда их можно было распутать, терпеливо потянув за нужную ниточку. Иногда – только разрубить.
Телефон на столе завибрировал, высветив фотографию сына. Валерий. Улыбающийся, сноуборд за спиной, где-то в Шерегеше. Елена улыбнулась в ответ и провела пальцем по экрану.
– Лер, привет. Я немного занята, что-то срочное?
– Мам, привет, – голос в трубке был напряженным, лишенным обычной беззаботности. – Я... я у тети Раи был. Заезжал там по делам, ну и заскочил.
– У Раисы? – Елена удивилась. Отношения ее младшей сестры и взрослого сына никогда не были особенно теплыми. – Что-то случилось?
– Случилось, – Валерий помолчал, собираясь с мыслями. В трубке послышался глубокий вздох. – Мам, ты только не волнуйся, ладно? Она… она сказала, что папа тебя в роддоме хотел бросить. Когда я родился. Сказала, что ты ей сама жаловалась, плакала, что он уйти хотел. Это правда?
Мир за окном на мгновение замер. Шум проспекта исчез, солнце погасло. Елена смотрела на папку с делом братьев-врагов, и строчки плыли перед глазами. Ложь была настолько абсурдной, настолько нелепой и чудовищной, что в первую секунду хотелось рассмеяться. Ее покойный муж, ее тихий, надежный Костя, который носил ей в больницу не цветы, а термосы с куриным бульоном и забирал ее с сыном на руках, боясь, что она поскользнется на крыльце… он?
– Лера, это бред, – сказала она так ровно, как только могла. Голос юриста, привыкшего к контролю над эмоциями. – Полный, абсолютный бред. Твоя тетя… она не в себе.
– Я так и подумал, – с облегчением выдохнул сын. – Но она так говорила… убедительно. С подробностями. Что он испугался ответственности, что ты ее умоляла с ним поговорить. Я разозлился, сказал ей, что она врет, и ушел. Но… осадок остался, понимаешь? Зачем ей это?
«Зачем?» – мысленно повторила Елена. Она знала ответ. Знала так же хорошо, как статьи Гражданского кодекса. Зависть. Мелкая, едкая, многолетняя зависть, которая разъедала душу Раисы, как ржавчина – металл.
– Я разберусь, сынок. Не бери в голову. Это старые счеты, которые к тебе не имеют никакого отношения.
– Ладно, мам. Просто… неприятно это все.
Она положила трубку и долго сидела неподвижно. Папка с делом братьев казалась насмешкой. Два взрослых мужчины делили станки и цеха, а две взрослые женщины не могли поделить прошлое, которого даже не было. Солнечный день за окном казался фальшивым, декорацией. Внутри все похолодело.
Ей было пятьдесят восемь. Через два месяца у нее была назначена свадьба с Алексеем. Свадьба! В ее возрасте. После десяти лет вдовства она встретила человека, с которым было легко дышать, говорить и молчать. Алексей, геолог с сединой на висках и мальчишескими морщинками у глаз, не пытался заменить ей Костю. Он просто был рядом. И это было именно то, чего ей не хватало. Они собирались расписаться и уехать на Алтай, в маленькую гостиницу у Катуни. Раиса, узнав о помолвке, скривила губы в ядовитой усмешке: «Ну, Леночка, ты даешь. В твоем-то возрасте. Не стыдно перед памятью Кости?»
Тогда Елена лишь отмахнулась. Теперь она поняла – это был первый выстрел. Удар по сыну – это уже была прицельная артиллерия.
Секретарь заглянула в кабинет:
– Елена Викторовна, братья Сорокины приехали. Приглашать?
Елена глубоко вздохнула, собирая себя по частям.
– Да, конечно, пусть заходят. И кофе, пожалуйста. Два черных.
Братья, как всегда, вошли, источая взаимную неприязнь. Старший, грузный и краснолицый, сел в кресло, будто вдавливая его в пол. Младший, поджарый и нервный, остался стоять у окна, скрестив руки на груди.
– Мы не договорились, – буркнул старший. – Он хочет контрольный пакет. Отец бы в гробу перевернулся.
– Отец хотел, чтобы завод работал, а не чтобы ты его пропивал со своими дружками! – огрызнулся младший от окна. – С твоим «управлением» мы через год обанкротимся!
Елена смотрела на них и видела не клиентов. Она видела свою собственную ситуацию, доведенную до абсурда. Тот же узел из старых обид, недосказанности, детской ревности.
– Послушайте, – ее голос прозвучал неожиданно резко. Братья удивленно замолчали. – Вашему отцу принадлежал завод. Это актив. А еще ему принадлежали ваши детские воспоминания, его любовь к вам и ваша к нему. Это – пассив. Нематериальный. Вы пытаетесь разделить актив, используя в качестве аргументов пассив. Это юридически и по-человечески некорректно. Давайте отделим одно от другого. Обида на то, что кого-то в детстве больше любили, не может быть аргументом в споре о долях в уставном капитале.
Она говорила им, а слышала себя. Каждое слово отдавалось эхом в ее собственной голове. Отделить прошлое от настоящего. Обиды от фактов. Ложь от правды.
Братья переглянулись. Впервые за все время консультаций они смотрели не друг на друга с ненавистью, а на нее – с задумчивым уважением.
Вечером, после работы, Елена не поехала домой в свой тихий Академгородок. Она набрала номер Раисы.
– Рая, привет.
– О, Леночка! Вспомнила о сестре? А то как замуж собралась, так и не звонишь, – голос сочился фальшивой сладостью.
– Раиса, зачем ты наврала Валере про отца?
Сладость мгновенно испарилась.
– Я ничего не врала! Ты сама мне жаловалась! Память отшибло на старости лет от любви?
– Никогда. Этого. Не было. – Елена чеканила каждое слово. – Я хочу услышать от тебя, зачем ты это сделала.
– А ты приезжай и услышишь! – взвизгнула Раиса. – На дачу приезжай! Заодно и вещички свои заберешь, которые тут годами пылятся. А то новая жизнь у тебя, новый мужик, зачем тебе старый хлам?
В трубке запищали короткие гудки.
Елена опустила телефон. Дача. Их общая с сестрой дача под Новосибирском, недалеко от Обского моря. Место всех детских лет, всех семейных праздников. Идеальная сцена для финального акта драмы.
Она поехала в бильярдный клуб. Небольшой, уютный, с зеленым сукном столов и приглушенным светом. Это было ее место силы. Ее хобби, удивлявшее многих. Юрист, играющий в бильярд. Но для нее геометрия стола, точный расчет удара, стратегия, когда нужно думать на три хода вперед, были продолжением ее работы, только бездушным и честным. Шары не лгали. Они летели точно туда, куда их направлял выверенный удар.
Алексей уже был там. Он стоял у стола, вдумчиво натирая мелом кончик кия. Увидев ее, он улыбнулся.
– Тяжелый день?
– Не то слово, – она подошла и обняла его. От него пахло свежестью и чем-то неуловимо надежным. – Просто… семейное.
Он не стал расспрашивать. Просто кивнул и протянул ей кий.
– Тогда тебе нужно разбить пирамиду. Выпустить пар.
Это был новый кий. Идеально сбалансированный, из темного дерева, с перламутровой инкрустацией. Подарок.
– Леша… он же дорогой.
– Он твой, – просто сказал он. – Я видел, как ты на него смотрела в прошлый раз.
Елена провела пальцами по гладкому дереву. Это был не просто подарок. Это было понимание. Признание ее мира, ее увлечений. Контраст с ядовитыми словами сестры был почти физически ощутим.
Она подошла к столу. Белые шары плотной пирамидой замерли в центре зеленого поля. Она прицелилась. В голове проносились обрывки фраз: «папа хотел бросить», «не стыдно перед памятью», «новый мужик». Она представила, что эта пирамида – клубок лжи, обид и манипуляций, который сплела Раиса. Нужно было найти правильный шар, правильный угол, чтобы одним точным ударом разбить эту конструкцию вдребезги. Она ударила. Резко, сильно, точно в центр. Шары с оглушительным треском разлетелись по всему столу, несколько сразу же упали в лузы.
Алексей присвистнул.
– Вот это удар. Что бы там ни случилось, похоже, оно уже проиграло.
Елена выпрямилась и улыбнулась. Впервые за весь день – по-настоящему. Да. Оно проиграло.
На следующий день, в субботу, Новосибирск плавился от жары. Асфальт стал мягким, воздух дрожал над крышами машин. Елена ехала на дачу. Окна в машине были открыты, ветер трепал волосы, но не приносил прохлады. Она чувствовала себя спокойной и собранной, как перед сложным судебным заседанием. Она продумала все аргументы, все возможные реплики Раисы. Она знала, что это будет не разговор, а операция. Хирургическое вмешательство по удалению застарелой опухоли из их отношений.
Дачный участок встретил ее густым ароматом флоксов и назревающих яблок. Раиса уже была там. Она сидела на веранде, в старом плетеном кресле, и демонстративно пила чай из блюдца, как их бабушка. На ней было пестрое платье, которое делало ее полной и аляповатой.
– Приехала, – констатировала она, не здороваясь. – Думала, не осмелишься.
– Я приехала забрать свои вещи, Рая. И расставить точки над «i», – Елена села напротив.
– Точки? – Раиса презрительно фыркнула. – Какие точки, Леночка? Что ты вся такая правильная, успешная, а я… я всю жизнь в тени. Сначала ты отличница, потом у тебя институт престижный, потом муж твой, Костя, на руках тебя носил, квартиру вам его родители купили. А мы с моим Витькой мыкались по общагам. Потом у тебя карьера, свой кабинет в центре, а я – продавец в «Сибириаде». Теперь вот у тебя новый хахаль нарисовался, геолог-академик! Замуж собралась! А я с Витькой своим пьющим сорок лет живу! Справедливо?
Это был поток. Лавина обид, копившихся десятилетиями. Елена слушала молча, не перебивая. Она дала ей выговориться, выплеснуть весь яд.
– И Костя твой… не такой уж он был и святой! – продолжала распаляться Раиса. – Боялся он ребенка! Боялся! Ты мне сама плакала!
– Я плакала, – тихо сказала Елена, когда поток иссяк. – Да. Только не от того, что Костя хотел уйти. А от того, что я боялась не справиться. Боялась быть плохой матерью. А он сидел рядом, держал меня за руку и говорил, что мы со всем справимся. Вместе. Вот что было на самом деле, Рая. А то, что придумала ты, – это из твоей жизни. Это твой Витька сбежал на три дня, когда ты из роддома выписалась. Не мой Костя.
Раиса замерла с блюдцем в руке. Ее лицо побагровело.
– Ты… ты врешь!
– Нет. Я просто помню факты. А ты предпочитаешь их переписывать, чтобы твоя собственная жизнь не казалась такой несчастной на моем фоне. Тебе проще поверить, что мне тоже было плохо, чем признать, что ты сама сделала свой выбор. И ложь, которую ты сказала моему сыну… это была не просто ложь. Это была попытка разрушить мое настоящее, потому что ты ненавидишь свое. Ты хотела, чтобы мой сын усомнился во мне, в своем отце. Хотела отравить мои отношения с Алексеем, бросить тень на мою радость.
Елена встала. Ее голос был спокоен, но в нем звучал металл.
– Я не позволю тебе этого делать. Моя жизнь – это моя жизнь. Мои ошибки, мои победы, мое счастье. А твоя зависть – это твоя проблема. Разбирайся с ней сама. Я больше не буду для тебя ни жилеткой, ни громоотводом, ни мишенью.
Она повернулась и пошла в дом. На старом диване лежали стопкой ее книги, в шкафу висело несколько старых платьев, на полке стояла коробка с елочными игрушками. Хлам, как сказала Раиса. Но это были ее воспоминания. Она посмотрела на них и поняла, что не хочет забирать ничего. Пусть прошлое остается здесь, в этом доме, который стал полем битвы.
Она вышла на крыльцо, не взяв с собой ничего. Раиса сидела в той же позе, окаменев.
– Я оставляю тебе дачу, – сказала Елена с порога. – Пользуйся. Можешь переписать мою долю на себя, я оформлю все документы. Мне здесь больше ничего не нужно. Прощай, сестра.
Она пошла к калитке, не оборачиваясь. За спиной не раздалось ни звука. Только стрекотали кузнечики в раскаленной траве. Она чувствовала не злость и не обиду. Только огромное, оглушительное облегчение. Будто она только что выиграла самое сложное дело в своей жизни.
Вернувшись в свою пустую, прохладную квартиру в Академгородке, Елена первым делом набрала сына.
– Лер, я поговорила с Раисой.
Она рассказала ему все. Без утайки, без прикрас. И про свой страх в роддоме, и про поддержку Кости, и про вечную зависть сестры, и про ее несчастную жизнь. Это был взрослый, честный разговор.
– Понятно, – тихо сказал Валерий после долгой паузы. – Бедная она, в общем-то. Жалко ее.
В его голосе не было и тени сомнения. Только сочувствие и понимание.
– Да, – согласилась Елена. – Жалко. Но спасать ее ценой собственного счастья я больше не буду.
В этот момент она поняла, что победила окончательно. Не Раису. А тот страх, ту ложную ответственность за чужую жизнь, которую она тащила на себе много лет.
Через несколько дней в ее кабинете снова сидели братья Сорокины. На этот раз – по разные стороны стола, но без привычной враждебности в воздухе.
– Мы договорились, Елена Викторовна, – сказал старший, не глядя на брата, но и без былой агрессии. – Я продаю ему свою долю. По рыночной цене. Я открою свое дело, поменьше. А он пусть заводом занимается, у него лучше получится.
– Спасибо вам, – неожиданно добавил младший. – За то, что… вправили нам мозги.
Елена подписала документы о прекращении дела в связи с мировым соглашением. Еще один узел был распутан.
Вечером позвонил Алексей.
– Ну что, юрист мой гениальный, спасешь меня от одинокого вечера? Я на набережной, тут закат невероятный.
– Лечу, – рассмеялась она.
Она вышла на улицу. Летний новосибирский вечер был теплым и ласковым. Воздух пах рекой и пыльной листвой. Она шла по Морскому проспекту, и ей казалось, что она стала легче. Будто она много лет несла тяжелый, невидимый чемодан, набитый чужими обидами, и вот наконец оставила его на пыльной дачной веранде.
Алексей ждал ее у парапета набережной Оби. Солнце огромным оранжевым шаром садилось за реку, окрашивая воду и небо в фантастические цвета. Он обнял ее за плечи.
– Все хорошо?
– Да, – ответила она, прижимаясь к нему. – Теперь все хорошо.
Она смотрела на величественное течение великой сибирской реки. Вода несла свои воды вперед, всегда вперед, оставляя позади изгибы русла, старые берега, тени прошлого. И впервые за долгие годы Елена чувствовала, что течет вместе с ней. Впереди была новая жизнь, новое счастье, и она имела на него полное право. Право, которое она только что отстояла в самом главном суде – суде собственной совести. И этот процесс она выиграла. Окончательно и бесповоротно.