Вечер выдался на удивление тихим. За окном медленно сгущались ранние осенние сумерки, окрашивая небо в свинцово серый цвет. В квартире пахло ужином — простым картофельным пюре с котлетой, которое Полина готовила на автоматизме, пока ее мысли витали где то далеко. Она мыла посуду, глядя на струю горячей воды и прислушиваясь к звукам из гостиной. Оттуда доносился ровный гул телевизора и изредка — сдержанный смех ее золовки, Ирины.
Полина вытерла руки и, сделав глубокий вдох, направилась в зал. Ее дочка, семилетняя Машенька, уже неделю умоляла записать ее в новый развивающий центр, куда ходила дочка их соседки. Там были и лепка, и английский, и рисование песком. Девочка светилась от восторга, рассказывая об этом. Полина сама светилась в ответ, глядя на нее. Но один взгляд на прайс лист, присланный соседкой, заставил ее похолодеть внутри. Эти деньги в их семье просто так не выделялись. Вернее, не выделялись ей.
В гостиной, в удобном кресле, восседала ее свекровь, Людмила Петровна. Она смотрела очередную мелодраму, попивая чай из дорогого фарфорового сервиза, который, как она любила повторять, «не для будних дней». На диване, уткнувшись в телефон, полулежала Ирина. Дмитрий, ее муж, сидел за ноутбуком на кухонном столе, отгородившись от всех спиной.
Полина подошла к нему.
—Дима, можно тебя на минуточку? — тихо начала она.
Он не оторвался от экрана, лишь бровь его дернулась от раздражения.
—Я работаю. Видишь, да?
— Я вижу. Но это важно. По поводу Маши.
Дмитрий с силой щелкнул по клавише и медленно, с театральным вздохом, повернулся к ней.
—Ну? Что опять стряслось?
Из гостиной притихли. Полина почувствовала на себе два пристальных взгляда — Людмилы Петровны и Ирины. Они откровенно слушали.
— Давай быстрее, Поля. У меня совещание через пятнадцать минут по скайпу.
— Я тут узнала про один центр, развивающий. Маша очень просится. Ей бы это помогло, она там и с другими детьми... — Полина заговорила торопливо, сбивчиво, чувствуя, как под взглядом мужа и его семьи ее просьба кажется ей самой мелкой и незначительной. — Вот, посмотри, что они там предлагают.
Она протянула ему распечатанный листок с прайсом. Дмитрий взял его двумя пальцами, пробежался глазами по цифрам и фыркнул.
— Что, в обычную школу уже не учат? Зачем тебе эти кружки? Ты с ней дома позанимайся, раз у тебя времени куча.
— Дима, это не просто кружок, это...
—Это лишняя трата денег, — перебил он ее, отбрасывая листок на стол. — У меня и так кредиты по бизнесу, машина, ипотека. А ты со своими... копейками находишь, куда их выбросить.
Полину будто ударили по солнечному сплетению. Она покраснела. В гостиной воцарилась мертвая тишина, лишь телевизор продолжал бубнить.
— Это для ребенка, — прошептала она, сжимая пальцы в кулаки. — Это не для меня.
— Ага, конечно. Все вы, женщины, так говорите. «Для ребенка». А на деле — новые платья, куртки, бесполезные игрушки.
Людмила Петровна с наслаждением сделала глоток чая. Звякнула чашка о блюдце. Звук был оглушительно громким в этой тишине.
— Дмитрий, не кипятись, — лениво бросила Ирина с дивана, не отрываясь от телефона. — Она же просто хотела помочь.
Эта фраза, полная ложного сочувствия, добила Полину. Она стояла, чувствуя, как жар от стыда разливается по ее щекам, шее, груди. Она была голая перед этим трибуналом.
Дмитрий, подогретый вниманием аудитории, решил поставить точку. Он резко встал, достал из кармана брюк кожаную кредитную карточку и, щелчком, бросил ее на стол перед Полиной. Пластик скользнул по столешнице и упал на пол у ее ног.
— Хочешь тратить — трать. Ты в отличие от меня зарабатываешь копейки, вот на них и живи.
Он произнес это четко, раздельно, чтобы каждое слово дошло до адресата и до зрителей. Потом развернулся, взял ноутбук и тяжелой походкой направился в кабинет, хлопнув дверью.
Полина не двигалась. Она смотрела на блестящий прямоугольник на полу. Он лежал рядом с каплей воды, упавшей с ее мокрых рук. В ушах стоял оглушительный звон. Она не видела лиц свекрови и золовки, но чувствовала их взгляды — колючие, торжествующие. Слышала их молчаливое одобрение.
Она медленно, как автомат, наклонилась, подняла карту. Пластик был холодным. Затем, не говоря ни слова, повернулась и вышла из кухни. Она прошла в ванную, закрылась на замок, повернула кран, чтобы заглушить любой возможный звук, и только тогда прислонилась лбом к холодной плитке на стене.
Из горла вырвался тихий, бессильный стон. Не от обиды. От ярости. Ярости, которая впервые за долгие годы заставила ее сжать кулаки так, что ногти впились в ладони. Она смотрела на свое отражение в зеркале — заплаканные глаза, распухший нос. Женщина, которая позволяет себя унижать. Женщина, живущая на «копейки».
И в этот миг что то щелкнуло. Что то сломалось. Обычно после таких сцен она долго плакала, а потом шла мириться, заваривала ему кофе, делала вид, что ничего не случилось. Сегодня же она просто вытерла лицо, посмотрела на свою карту, ту самую, с которой ей переводили жалкие деньги за редкие переводы и корректуры, и поняла — это конец. Конец терпению. Конец унижению.
Тишина в квартире стала звенящей. Готовой разорваться от напряжения. А где то за стеной, в своей комнате, тихо плакала ее дочь, которая так хотела ходить в тот центр. И этот тихий плач был самым страшным укором.
Прошло три дня. Три дня тяжелого, гнетущего молчания. Полина перемещалась по квартире как тень, выполняя привычные действия: готовила, убирала, провожала и встречала Машу из школы. Но теперь она делала это механически, не вкладывая в процесс ни капли души. Она перестала ставить чайник для Дмитрия, когда он приходил с работы. Перестала спрашивать, как его день. Она просто молчала.
Дмитрий сначала не замечал, погруженный в свои дела. Потом заметил и насторожился. Привычные упреки или тихие слезы, на которые он мысленно уже приготовил стандартные ответы, не последовали. Вместо них была ледяная, непробиваемая стена. Это его раздражало. Ему казалось, что она специально надумана, чтобы вывести его из себя.
Вечером четвертого дня, когда Полина укладывала Машу спать, в квартире началось движение. Она услышала, как Людмила Петровна о чем то шепталась с Дмитрием в прихожей. Потом доносился голос Ирины, которая пришла якобы за забытой кофтой. Полина почувствовала знакомое напряжение в воздухе, предвещающее бурю. Она понимала — ее отсутствие в гостиной сейчас обсуждают за ее же спиной.
Поцеловав дочь, она вышла из детской и направилась было на кухню, чтобы помыть посуду. Но из гостиной ее окликнул голос свекрови, мягкий и сладкий, как сироп.
— Полина, зайди к нам на минутку. Нужно поговорить.
Полина остановилась в дверях. Дмитрий сидел в своем кресле, откинув голову и глядя в потолок. Ирина разглядывала свой маникюр. Людмила Петровна, восседая на диване, жестом указала ей на стул напротив. Место обвиняемой.
Полина медленно подошла и села, сложив руки на коленях. Она не смотрела ни на кого, ее взгляд был устремлен в окно, на темные очертания спящего города.
Людмила Петровна вздохнула, делая вид, что ей тяжело начинать этот разговор.
—Я вижу, у вас в семье опять нелады. Мы все переживаем за вас. За Димитрия. Он пашет как волк, а дома... дома ему нет покоя.
Полина молчала.
— Мама, не надо, — беззвучно прошептал Дмитрий, но в его голосе не было силы, это была лишь формальность.
— Надо, сынок! — голос Людмилы Петровны зазвенел. — Я не могу молча смотреть, как тебя изводят. Ты тащишь на себе все, один. Дом, бизнес, семью. А тебе вместо благодарности — сплошные упреки и капризы.
Ирина подняла глаза и с фальшивым сочувствием посмотрела на брата.
—Дима, ты действительно ужасно выглядишь. Как будто тебя выжали. Все из за этих дурацких склок.
Полина чувствовала, как по ее спине бегут мурашки. Они разыгрывали старый, как мир, спектакль, где она была назначена на роль злодейки, а Дмитрий — несчастной жертвы.
— Ты должен понимать, Дмитрий, — продолжала свекровь, обращаясь уже только к сыну, будто Полины в комнате и не было, — мужчина твоего уровня, твоих амбиций... Ты заслуживаешь другого окружения. Ты заслуживаешь тыл, а не вечную войну.
— Какого «другого окружения»? — тихо, но четко спросила Полина.
Ее голос прозвучал как выстрел в натянутой тишине. Все трое вздрогнули и уставились на нее. Они не ожидали, что тень заговорит.
Людмила Петровна оправилась первой. Она смерила Полину холодным взглядом.
—Нормального окружения. Женщины, которая будет тебя ценить, а не считать кошельком. Которая будет соответствовать твоему статусу, а не тянуть его на дно.
Полина медленно перевела взгляд на Дмитрия. Он не смотрел на нее. Он смотрел на свои руки. Но по напряжению его плеч она поняла — он слушает. И он согласен.
— То есть, по вашему, я не соответствую? — спросила Полина, и в ее голосе впервые зазвучали не слезы, а сталь.
— А ты сама как думаешь? — встряла Ирина, с насмешкой оглядев ее простую домашнюю одежду. — Ты же на его фоне... ну, как говорится, не фонтан.
— Ирина, помолчи! — строго сказала Людмила Петровна, но в ее глазах мелькнуло одобрение. Она снова повернулась к сыну. — Я все говорю из любви к тебе, сынок. Ты должен подумать о себе. О своем будущем. Очистить свою жизнь от всего... ненужного балласта.
Слово «балласт» повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое.
Дмитрий поднял голову. Его взгляд наконец встретился с взглядом Полины. И в его глазах она не увидела ни защиты, ни возмущения. Она увидела усталую задумчивость. Он всерьез обдумывал слова матери.
В этот миг в Полине что то окончательно отмерло. Последняя надежда на то, что он очнется, что он вступится за нее, за их семью, испарилась. Он сидел и молча слушал, как его мать называет его жену и мать его ребенка «балластом».
Она медленно поднялась со стула. Ее лицо было абсолютно бесстрастным.
— Я все поняла, — тихо сказала она. — Спасибо за беседу.
И, не дожидаясь ответа, она развернулась и вышла из гостиной. Она не пошла на кухню. Она прошла в свою спальню, прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.
Сердце колотилось где то в горле. Но слез не было. Была только холодная, кристальная ясность. Они были враги. Все трое. И ее муж был в их стане.
Она слышала, как в гостиной Людмила Петровна сказала уже бодрым, довольным голосом:
—Вот видишь, сынок, она и сама все понимает. Никаких сцен. Значит, сознает свою вину.
Полина сжала кулаки. Нет. Она не сознавала вину. Она осознала предательство. И она знала — война только начинается.
Прошла неделя. Холодное перемирие в доме сменилось густым, липким молчанием. Полина выполняла свои обязанности с отстраненной аккуратностью робота. Завтраки, ужины, стирка. Все было сделано безупречно, но без души. Она разговаривала с Дмитрием только по необходимости, короткими фразами, глядя куда то мимо него.
Дмитрий сначала злился, ожидая привычных слез и попыток примирения. Потом злость сменилась настороженным недоумением. Эта тихая, неломкая стена, в которую он превратился, была ему непонятна и оттого раздражала еще сильнее. Он чувствовал, что почва уходит из под ног, и пытался вернуть контроль редкими колкостями, но они отскакивали от Полины, как горох от стены.
Однажды в субботу Дмитрий уехал с Людмилой Петровной и Ириной смотреть какую то выставку. Маша была на дне рождения у подруги. В квартире воцарилась непривычная, оглушительная тишина.
Полина прошлась по комнатам, ощущая пустоту. Ей нужно было достать с антресоли зимние вещи для дочки — похолодало. Она приставила стул, с трудом откинула тяжелую крышку. Пахло пылью и нафталином. Она стала аккуратно вытаскивать пакеты с одеждой, и вдруг ее пальцы наткнулись на что то твердое и угловатое, завернутое в старый полиэтилен.
Она осторожно вытащила сверток. Развернула. И замерла.
На ее коленях лежала толстая папка с потертым картонным переплетом. На обложке, выведенные ее собственной рукой, чуть выцветшие от времени, красовались слова: «Мои проекты. Полина Н.»
Сердце екнуло, заставив забыть о дыхании. Она давно забыла о существовании этой папки. Она спрятала ее много лет назад, когда вышла замуж, когда жизнь поставила крест на ее мечтах.
Она медленно, будто боясь разбудить прошлое, открыла папку. Листы, пожелтевшие на краях, были испещрены эскизами. Тушь, акварель, карандаш. Здесь были проекты интерьеров — смелые, светлые, наполненные воздухом и фантазией. Уютные кафе с большими окнами, современные гостиные с причудливыми полками, детские комнаты, похожие на корабли из сказок. Каждый штрих дышал страстью, энергией, верой в себя.
Рука сама потянулась к одному из рисунков. Она помнила его. Это был ее дипломный проект — интерьер общественного пространства для молодых художников. Преподаватель говорил, что у нее талант, пророчил большое будущее. Она сама верила в это.
К ее виску неожиданно прикоснулось что то холодное. Это была ее собственная слеза. Она плакала. Тихо, без рыданий. Она плакала по той Полине, которая могла все. По той девушке, что с горящими глазами ночами чертила эти планы, спорила с однокурсниками о пропорциях и свете, мечтала изменить мир, делая его красивее.
Куда все это делось? Забылось в суете будней, в постоянных упреках мужа и его семьи, в бесконечных «у тебя не получится», «займись лучше ребенком», «твои рисунки никому не нужны». Она сама позволила похоронить свой дар под грудой быта и чувства вины.
Она сидела на полу, окруженная пакетами с одеждой, и вновь и вновь перелистывала страницы. С каждым листом в ней поднималось что то давно забытое. Жажда творить. Уверенность в своих силах. Злость. Да, злость на себя за то, что сдалась так легко.
Внезапно в тишине раздался резкий звонок в дверь. Полина вздрогнула, поспешно вытерла слезы. На пороге стояла ее подруга Оксана, с огромным пакетом в руках.
— Привет! Ты не отвечаешь на телефон, я мимо проходила, решила заскочить. Принесла тебе книжек, которые обещала... Что с тобой? — Оксана сразу увидела ее заплаканные глаза.
Полина молча отвела ее в комнату и показала на разложенные на полу рисунки.
— Боже мой... — Оксана, сама работавшая в рекламе, опустилась на колени рядом с папкой. — Это же твои старые работы? Я всегда говорила, что у тебя невероятный талант!
— Талант, который никому не нужен, — горько усмехнулась Полина.
— Вот это и есть самое глупое, что ты могла сказать! — Оксана взяла один из эскизов. — Смотри, какая чистая работа! Какая идея! Сейчас такое направление снова в моде. Натуральные материалы, сложный свет...
Она замолчала, изучая лицо подруги.
— Слушай, а ты не хочешь... попробовать? Ну, знаешь, для начала просто порисовать для себя. Вспомнить. У меня есть знакомая, она как раз ищет человека, который мог бы сделать пару эскизов для небольшой кофейни. Денег немного, но...
— Нет, — сразу же отказалась Полина, и в ее голове автоматически прозвучал голос Дмитрия: «У тебя ничего не получится».
— А чего бояться? — настаивала Оксана. — Ты же дома, в тишине. Никто не узнает. Попробуешь. Не понравится — бросишь. Это же не кремень на шее.
Полина снова посмотрела на свои старые рисунки. На ту девушку, которая их нарисовала. Та никогда бы не сдалась. Та попробовала бы.
Вздохнув, она медленно кивнула.
— Ладно. Дай мне контакты. Только... чтобы никто не знал. Никто.
— Конечно! — Оксана сияла. — Это же твой маленький секрет.
Когда подруга ушла, Полина осталась одна со своими мыслями и разложенными вокруг проектами. Она взяла чистый лист бумаги и карандаш. Пальцы сначала не слушались, были скованными и неуверенными. Но потом, следуя за памятью, рука сама вывела первую линию. Вторую. Третью.
Она не заметила, как стемнело за окном. Она рисовала. И впервые за долгие годы в ее душе, вместо гнетущей пустоты и обиды, поселилось странное, щемящее чувство надежды. Очень хрупкой, очень робкой. Но оно было. И оно было ее. Только ее.
Тихие ночи стали принадлежать только Полине. Когда в квартире наконец воцарялась глубокая тишина, прерываемая лишь ровным дыханием Маши из детской и храпом Дмитрия, она зажигала настольную лампу, отгораживаясь от спящего мира своим абажуром, и погружалась в другой. В мир линий, пропорций и света.
Работать было сложно. Пальцы забыли уверенность, глаза замечали каждую погрешность. Первые наброски для кофейни ее знакомой Оксаны выходили скованными, безжизненными. Она стирала, рвала листы, чувствуя, как старая неуверенность сковывает ее, как наручники. В голове звучал голос Дмитрия: «Твои каракули никому не нужны».
Но однажды, глубокой ночью, случилось чудо. Рука сама понеслась по бумаге, рисуя не отдельные детали, а цельный образ. Она вдруг ясно увидела это пространство — уютное, теплое, с мягким светом и деревянными столами. Она вспомнила, как это — чувствовать. И с этого момента работа пошла.
Через неделю она с замиранием сердца отправила Оксане несколько отсканированных эскизов.
— Я просто попробовала... Если не подойдет, ничего страшного, — проговорила она в телефон, сжимая трубку влажной от волнения рукой.
Оксана молчала, изучая работы. Молчала так долго, что Полина уже приготовилась услышать вежливый отказ.
— Поля... — наконец произнесла Оксана, и в ее голосе было нечто, заставившее сердце Полины екнул. — Это гениально. Это именно то, что нужно! Моя знакомая в восторге. Она говорит, что это выглядит на миллион, хотя мы все понимаем, что бюджет скромный.
Полина прислонилась лбом к холодной стене в прихожей. По ее щекам текли слезы, но на этот раз — от счастья. От того, что ее «каракули» оказались кому то нужны.
— Правда? — прошептала она, не веря.
— Абсолютно! Она переводит тебе предоплату. Какую карту ей указать?
Этот вопрос отрезвил Полину. Общая карта с Дмитрием отпадала сразу. Он бы сразу увидел странный перевод.
— Мою... личную, — тихо сказала Полина, продиктовав номер своей старой, почти не использовавшейся карты, на которую когда то приходили ее студенческие стипендии.
Деньги пришли через два дня. Сумма была, по меркам Дмитрия, смешной. Но для Полины это были не просто деньги. Это был воздух. Это была жизнь. Первая плата за ее труд, за ее видение, за ее талант, который все эти годы в ней пытались похоронить заживо.
Она не потратила их сразу. Она просто смотрела на цифру в мобильном приложении, ощущая странную, горькую гордость. Эти деньги были только ее. Их никто не мог у нее отнять, оскорбить, назвать «копейками». Они были доказательством ее состоятельности. Не как жены, не как домохозяйки, а как человека.
Работа над проектом продолжилась с новой силой. Теперь она общалась с заказчицей напрямую, обсуждая материалы, светильники, текстуры тканей. Она снова чувствовала себя живой, нужной, компетентной. По вечерам, делая вид, что смотрит сериал, она листала на планшете сайты с отделочными материалами, сравнивала цены, искала аналоги.
Однажды за ужином Дмитрий, разглядывая ее, хмуро спросил:
— Ты чего такая оживленная последние дни? Улыбаешься в потолок. Нашла, что ли, нового поклонника?
Полина посмотрела на него спокойно, без страха и вызова.
— Просто выспалась, наверное, — ответила она и взяла еще ложку супа.
Он что то проворчал и уткнулся в телефон. Он не видел в ней угрозы. Он по прежнему видел ту самую Полину, которая зарабатывает «копейки». И это было ее главным оружием.
Проект кофейни близился к завершению. Заказчица была в полном восторге и уже пообещала порекомендовать Полину своим знакомым. В кармане Полины лежала ее карта. И на ней лежали уже не только те первые деньги, но и следующая часть оплаты.
Она зашла в детскую, села на краешек кровати к спящей Маше и нежно погладила ее по волосам.
— Все будет хорошо, дочка, — тихо прошептала она. — Мама все устроит. Я обещаю.
Она вышла на балкон. Ночной город сверкал вдали холодными огнями. Но внутри у нее теперь горел свой собственный, теплый и неугасимый огонь. Она больше не была тенью. Она снова становилась Полиной. И это было только начало.
Успех, как первый глоток воды после долгой жажды, окрылил Полину. Она с удвоенной энергией погрузилась в работу над проектом кофейни, который уже перешел в стадию реализации. Заказчица, Елена, была в полном восторге и, верная своему слову, порекомендовала Полину своей подруге, владелице небольшого салона красоты. Появился второй, более серьезный заказ.
Денег на личной карте стало больше. Доход пока был непостоянным, но он был. И он рос. Полина, движимая необходимостью и вдохновением, решила вложить часть средств в профессиональную графическую программу, которая открывала перед ней новые возможности. Покупка была сделана онлайн, а бумажный чек, подтверждающий оплату, она по неосторожности оставила в кармане своей старой домашней куртки.
Эта куртка висела в общем гардеробе в прихожей.
Однажды утром, когда Полина собирала Машу в школу, а Дмитрий уже ушел на работу, в квартире появилась Ирина. Она пришла под предлогом забрать книгу, которую якобы оставила на прошлой неделе.
— Заходи, раздевайся, — рассеянно сказала Полина, завязывая дочке бант. — Книга где то в гостиной, посмотри.
Ирина что то буркнула в ответ и направилась к гардеробу. Полина, занятая сборками рюкзака, не обратила на это внимания.
Прошло минут пятнадцать. Маша была уже готова, и Полина повела ее в школу. Вернувшись, она увидела, что Ирина не ушла. Она сидела на кухне с Людмилой Петровной. На столе перед ними стоял чай, а между чашками лежал тот самый, злополучный чек. Листок бумаги казался безобидным, но выражение лиц обеих женщин говорило о том, что они нашли мину.
Полину будто холодной водой окатило. Она остановилась в дверях, чувствуя, как земля уходит из под ног.
— А, вернулась, — сладко улыбнулась Людмила Петровна. — Ирина тут интересную бумажку нашла. В твоей куртке.
Ирина с торжествующим видом подняла чек.
— Дорогая ты наша, — начала она с притворным сочувствием. — Мы тут с мамой волнуемся. Это что же такое? Тратишь такие деньги на какие то компьютерные программы? Это ведь с семейного счета? Дмитрий в курсе?
Полина попыталась сохранить самообладание.
— Это мои личные деньги. И это мое личное дело.
— Личные? — Людмила Петровна подняла брови. — А откуда у тебя, прости, «копеек» набралось на такое? Или ты что то скрываешь от мужа?
— Я ничего не скрываю. Я работаю.
— Работаешь? — Ирина фыркнула. — Кто же на тебя работает? Что ты умеешь то, кроме как пол мыть да котлеты жарить?
Полина сжала кулаки. Она понимала, что этот разговор бесполезен. Они уже все для себя решили.
Вечером, как только Дмитрий переступил порог, его встретили два взволнованных женских голоса. Полина, стоя на кухне, слышала обрывки фраз: «тайные траты», «семейный бюджет», «неблагодарная», «сидит на твоей шее и еще умудряется...».
Дмитрий вошел на кухню с лицом, темным от гнева. В руке он сжимал злосчастный чек.
— Это что такое? — его голос был тихим и опасным. — Ты хочешь объяснить?
— Я уже объясняла твоей матери и сестре. Это мои деньги. Я их заработала.
— Заработала? — он истерически рассмеялся. — Чем? Где? Ты что, по ночам подрабатываешь? Уборщицей? Нянькой? Или что то похуже?
Полина вздрогнула от низости этого намека.
— Я занимаюсь дизайном. Делаю проекты. За это платят.
— Дизайном? — Дмитрий с невероятным презрением посмотрел на нее. — Ты о чем вообще? Какие еще проекты? Ты десять лет у плиты стояла! У тебя никакого дизайна в голове нет и не было!
— А вот и была! — выкрикнула Полина, впервые за долгое время повысив голос. Ее прорвало. — Была, пока ты и твоя семья не втоптали это в грязь! Пока не убедили меня, что я ни на что не способна!
— Не кричи на меня! — рявкнул Дмитрий. — Ты живешь в моей квартире, тратишь мои деньги, а теперь еще и воруешь их, покупая бог знает что!
— Я не ворую! Это мои честно заработанные деньги! Спроси у Оксаны! Спроси у ее знакомой Елены!
— Ага, так там еще и сообщники есть! — в голосе Дмитрия зазвенела ярость. Он подошел к ней вплотную. — Значит, ты тайком от меня ведешь какой то бизнес? Ты думаешь, я позволю тебе разводить здесь свою лавочку? За мой счет? На моей территории?
— Это не твоя территория! Это наш дом! — заплакала Полина, но слезы были от бессилия и ярости.
— Мой! — он ударил кулаком по столу, и чашки звонко зазвенели. — Все здесь мое! И ты будешь жить по моим правилам! С завтрашнего дня ты закрываешь эту свою карту и отчитываешься за каждую копейку! Поняла? Я не позволю тебе делать за моей спиной то, что я не одобряю!
В дверях кухни, как две тени, стояли Людмила Петровна и Ирина. Они молча наблюдали за разгромом, и на их лицах читалось глубочайшее удовлетворение.
Полина смотрела на искаженное злобой лицо мужа, на торжествующие физиономии его родни. И в этот момент в ней что то перемололось. Окончательно и бесповоротно.
Она перестала плакать. Вытерла лицо рукой. Ее голос, когда она заговорила, был тихим, но абсолютно твердым, без единой нотки просьбы или отчаяния.
— Хорошо, — сказала она. — Я все поняла.
Она развернулась и медленно пошла в свою комнату. Она не хлопнула дверью. Не закричала. Она просто закрыла ее за собой. Щелчок замка прозвучал как приговор.
Скандал был выигран Дмитрием и его кланом. Но они не поняли главного. Они только что собственными руками перерубили последнюю, тоненькую ниточку, что еще связывала Полину с этим домом. С ними. С этой жизнью.
Трещина стала пропастью.
Ночь после скандала была похожа на долгое бодрствование над пропастью. Полина не сомкнула глаз. Она сидела на кровати в темноте, прислушиваясь к храпу Дмитрия за стеной, и в ее душе, словно из осколков, складывался новый, твердый и холодный план. Страх уступил место странному, почти отстраненному спокойствию. Решение было принято, и это знание придавало сил.
Рано утром, еще до рассвета, она встала и начала тихо собираться. Она не брала много — только самое необходимое: документы, несколько комплектов простой одежды для себя и для Маши, старую папку с проектами и ноутбук. Все это аккуратно уместилось в одну дорожную сумку и рюкзак. Свой чемодан она достала с антресоли, протерев с него пыль. Пыль стряхивалась с ее старой жизни.
Когда Маша проснулась, Полина уже была готова. Она помогла дочке умыться и одела ее в теплый спортивный костюм.
— Мамочка, мы куда так рано? В школу еще не время, — сонно зевнула девочка.
— Мы едем в гости к тете Оксане. Ненадолго. Это будет как маленькое приключение.
— А папа поедет с нами?
— Нет, папа останется дома. Ему нужно работать.
Маша нахмурилась, но вид собранной сумки и таинственность мероприятия вызвали у нее детское любопытство.
В семь утра на кухне появился Дмитрий. Он выглядел помятым и сердитым после вчерашнего. Его взгляд упал на сумку в прихожей, потом на Полину, которая спокойно намазывала бутерброд для Маши.
— Это что еще за чемодан? — хрипло спросил он. — В отпуск собралась?
Полина поставила перед дочкой тарелку с кашей и медленно повернулась к нему. Ее лицо было невозмутимым.
— Нет. Я ухожу.
Дмитрий замер на полпути к чайнику. Он смотрел на нее, не понимая.
— Ты куда это уходишь? К Оксане, что ли, на денек? Чтобы остыть? — в его голосе сквозило раздражение, но не тревога. Он все еще не верил в серьезность ее намерений.
— Нет. Я ухожу от тебя. Окончательно.
В кухне повисла тишина, нарушаемая лишь стуком ложки Маши о тарелку. Дмитрий медпенно подошел ближе.
— Ты с ума сошла? — прошипел он. — Из за вчерашнего? Ну я погорячился! Бывает! Хватит этих истерик!
— Это не истерика, Дмитрий. Это мое решение. Я не буду больше жить с человеком, который меня презирает. С человеком, который позволяет своей семье оскорблять меня и считает меня балластом.
— Опять ты за свое! — он мотнул головой и попытался перевести все в шутку. — Ладно, хватит дурить. Убери сумку, идем завтракать.
— Нет.
Это короткое, как удар, слово заставило его смолкнуть. Он впервые увидел ее взгляд — абсолютно трезвый, спокойный и непоколебимый. В нем не было ни злости, ни слез. Была лишь твердая решимость.
— Как это «нет»? — голос Дмитрия сорвался на крик. — Ты куда пойдешь? На какие шиши? На свои копейки? С ребенком на руках?
— Да. Именно на них. Я сниму квартиру. У меня есть работа.
— Какая еще работа?! Твои дурацкие картинки? Ты смеешься надо мной?
— Нет. Я не смеюсь. Я зарабатываю достаточно, чтобы снять маленькую квартирку и обеспечить себя и дочь. Без твоей помощи.
Дмитрий покраснел. Он видел, что привычные рычаги давления не работают. Угрозы, насмешки — все отскакивало от этой новой, незнакомой Полины. Он попытался взять ее за руку, но она отстранилась.
— Полина, опомнись! — в его голосе впервые прозвучала паника. — О чем ты думаешь? Одна, с ребенком... Бросить хорошую квартиру, обеспеченную жизнь...
— Обеспеченную твоим презрением? Нет, спасибо. Я выбираю свою свободу. Даже если она будет с «копейками».
— А Маша? — он попытался сыграть на последнем. — Ты лишаешь ее отца!
Полина посмотрела на дочь, которая с испугом наблюдала за ссорой родителей.
— Ты всегда можешь с ней видеться. В установленном порядке. Я не собираюсь тебя лишать отцовства. Но жить под одной крышей с тобой и твоей семьей я больше не могу и не хочу.
Она подошла к Маше, взяла ее за руку и помогла надеть куртку.
— Мы идем, солнышко.
— Полина! Я запрещаю! — закричал Дмитрий, перекрывая ей путь к двери. — Я не позволю тебе увести моего ребенка!
— Это наш ребенок. И если ты хочешь решать это через суд и органы опеки, пожалуйста. Но тогда они увидят, в какой атмосфере унижений и скандалов росла твоя дочь. И кому они оставят ребенка — матери, у которой есть работа и жилье, или отцу, который называет ее мать балластом и живет в постоянных конфликтах? Решай.
Она произнесла это тихо, глядя ему прямо в глаза. И он отступил. Отступил перед этой новой, холодной и расчетливой силой в ней. Он понял, что проиграл. Проиграл вчистую.
Полина взяла сумку, поправила рюкзак на плече и, держа за руку испуганную Машу, вышла из квартиры. Она не оглянулась. Щелчок замка прозвучал для Дмитрия как гром среди ясного неба.
Он остался стоять один посреди пустой, внезапно оглохшей кухни. Рядом стояла нетронутая чашка с остывшим чаем. И впервые за долгие годы он почувствовал, что почва уходит у него из под ног. Не было шума телевизора, ворчания матери, едких комментариев сестры. Была только оглушительная, давящая тишина. Тишина, которую он сам и создал.
Первые сутки без Полины и Маши в квартире повисли звенящей, непривычной пустотой. Дмитрий сначала дышал полной грудью — наконец тишина, никто не ходит, не мешает. Он с наслаждением растянулся на диване, включил телевизор на полную громкость. Свобода. Именно так он это и воспринял.
Но к вечеру свобода начала обретать странные очертания. Желудок напомнил о себе урчанием. Дмитрий подошел к холодильнику и распахнул дверцу. Полки, обычно заставленные контейнерами с едой, теперь зияли пустотой. Лежало полпалки колбасы, пакет молока и горстка яиц. Он поморщился. Полина всегда закупалась на неделю вперед.
Он попытался сварить себе пельмени. Через двадцать минут на плите стояла кастрюля, в которой плавало нечто бесформенное, а тесто прилипло ко дну. Он с отвращением выбросил это в мусорное ведро и заказал пиццу.
На следующее утро его разбудил не запах кофе, а резкий звонок будильника. Он опоздал на работу на сорок минут, потому что не мог найти утюг. Гладильная доска валялась где то на балконе, и ему пришлось тратить время, чтобы ее найти и собрать. Рубашка после его стараний выглядела так, будто он в ней проспал всю ночь.
Вечером второго дня пришла Людмила Петровна.
—Ну что, сынок, как ты тут один? — сладко осведомилась она, оглядывая запыленные полки и груду немытой посуды в раковине.
—Нормально, мама. Отлично.
—А ужин где? Ты же не будешь эту гадость из доставки есть? Сейчас я тебе курочки разогрею.
Но курочки не оказалось. Ее некому было приготовить. Людмила Петровна поковырялась на кухне, накормила его яичницей и, хмуро посмотрев на раковину, ушла, посоветовав «найти нормальную женщину, а не эту неблагодарную».
На третьи сутки грязь и беспорядок стали угрожающими. По полу разбросаны вещи Дмитрия, повсюду крошки, в ванной — мокрые полотенца. Но хуже всего было с Машей. Вернее, с ее отсутствием.
Дмитрий привык, что дочь — это просто приятный фон. Она тихо играет в своей комнате, ее укладывают спать, ее кормят, одевают и ведут в школу. Теперь же тишина в ее комнате была зловещей. Он зашел туда и увидел на столе ее забытого плюшевого зайку. Он взял его в руки. Игрушка пахла дочкой. И этот запах вызвал в нем необъяснимую тоску.
Он попытался позвонить Полине. Она не брала трубку. Он писал сообщения — сначала гневные, потом более спокойные, с вопросами о Маше. Ответ пришел лишь через несколько часов, короткий и безличный: «С Машей все хорошо. Она тебя помнит. Говорит, что скучает».
Он сидел в тишине и слышал, как тикают часы. Раньше этот звук тонул в шуме семьи. Теперь он был оглушительным.
На четвертый день грязь, еда из доставки и полный беспорядок добили его. Он позвонил матери.
—Мама, ты не могла бы прийти, помочь немного? Здесь совсем заросло.
Людмила Петровна пришла, но помощи от нее было мало. Она ходила по квартире, ворча и критикуя.
—Господи, как тут можно было жить! Она же тебя в свинарнике держала! И где твои носки? Почему все разбросано? Мужчина, а не можешь за собой прибрать!
Она пыталась что то готовить, но ее еда была невкусной и жирной. Она включала свои сериалы на полную громкость. И постоянно твердила:
—Надо было раньше ее поставить на место! Сама виновата, распустила ее! Теперь видишь, к чему это привело?
Дмитрий впервые с раздражением смотрел на мать. Ее присутствие не заполняло пустоту, а лишь подчеркивало ее. Ей нужен был скандал, драма, а не решение проблемы.
Вечером того же дня он не выдержал. Он сел в машину и поехал к Оксане. Он знал, что Полина там. Он звонил в дверь, сначала нажимая на звонок, потом стуча кулаком.
Дверь открыла Оксана. За ее спиной в маленькой прихожей стояла Полина. Она была в простых джинсах и футболке, но выглядела... спокойной. Такой спокойной, какой он не видел ее годами.
— Полина, хватит этого цирка! — рявкнул он, пытаясь заглянуть в квартиру. — Собирай вещи и поехали домой! Маша где?
—Маша спит, — холодно ответила Полина. — И это не цирк. Это моя жизнь.
—Какая еще жизнь! Ты будешь жить на чемоданах у подружки? Или ты уже новую квартиру сняла на свои «миллионы»?
—Я сниму. Скоро.
—Брось ты это дурацкое упрямство! — его голос сорвался. Он был грязный, уставший, голодный и несчастный. А она стояла перед ним — чистая, собранная и невозмутимая. Это бесило его больше всего. — Ты думаешь, ты что то доказала? Ты просто устроила истерику!
—Нет, Дмитрий. Истерику устроил ты. Ты орешь сейчас в чужой двери. А я просто живу. И впервые за долгое время мне не стыдно за свою жизнь.
Он посмотрел на ее лицо и понял, что все кончено. Все его крики, угрозы, попытки вернуть контроль — бесполезны. Почва, которую он считал прочной, оказалась зыбучим песком. И он проваливался в него с головой.
Он развернулся и молча пошел к лифту. За спиной он услышал тихий щелчок закрывающейся двери.
Его мир, такой надежный и предсказуемый, рухнул. И теперь ему предстояло в этом мире одному разбираться с грудой грязной посуды, немытыми полами и оглушительной, невыносимой тишиной.
Неделя, прожитая в тишине и спокойствии у Оксаны, стала для Полины лекарством. Она вставала, когда хотела, пила кофе, глядя в окно на просыпающийся двор, и работала над новыми проектами. Маша, после первых дней растерянности, стала оживать, больше смеяться, по ночам к матери уже не прижималась, а спокойно спала в своей кроватке.
Дмитрий звонил редко. Короткие, деловые звонки.
—Когда заберешь свои вещи?
—В субботу. Ты будешь дома?
—Нет. Оставлю ключ у консьержки.
Вот и весь разговор. Ни слова о дочери, ни попытки что то выяснить. Его гордыня, похоже, была сильнее всего.
И вот она сидела в нейтральном, тихом кафе, выбранном ею специально, и ждала его. Через огромное панорамное окно лился мягкий свет угасающего дня. Она выбрала столик в углу, заказала себе зеленый чай и смотрела на улицу. Внутри было странно спокойно.
Он вошел ровно в назначенное время. Выглядел уставшим, помятым. На нем был дорогой костюм, но на рукаве пиджака виднелось маленькое пятно, а галстук был повязан небрежно. Без нее он, видимо, быстро терял свой лоск.
Он подошел к столу, кивнул и сел напротив. Молчание затянулось. Он ждал, что она заговорит первая, начнет оправдываться или плакать. Но она просто смотрела на него, ожидая.
— Ну? — наконец не выдержал он. — Говори, чего ты хотела? Наигралась в самостоятельность? Деньги кончились?
Полина сделала небольшой глоток чая и поставила чашку на блюдце. Звон не нарушил тишину, а лишь подчеркнул ее.
— Нет. Деньги не кончились. У меня все хорошо. Я сняла квартиру. Небольшую, но свою. В хорошем районе, рядом с парком и школой для Маши.
Дмитрий скептически хмыкнул.
—Нашла, видимо, спонсора. Я так и знал.
— Нет, Дмитрий. Никакого спонсора. Ты же сам сказал — я живу на свои копейки. Так вот, этих копеек мне хватило. Хватило на аренду, на жизнь, на все.
Она открыла свою сумку, достала папку и положила ее перед ним.
—Это мои текущие проекты. Дизайн еще двух кафе и частного салона. Мои «каракули», как ты их называл, теперь кормят меня и нашу дочь. И приносят доход, который тебе, возможно, и покажется смешным, но для меня он — свобода.
Он не глядя отодвинул папку.
—И что? Ты пригласила меня сюда, чтобы похвастаться? Показать, какая ты стала деловая?
— Нет. Я пригласила тебя, чтобы сказать все окончательно и услышать твой ответ. Я не вернусь. Никогда.
Он замер. В его глазах мелькнуло непонимание, затем злость.
—Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты рушишь семью!
— Семья была разрушена не мной, Дмитрий. Она была разрушена твоим презрением. Ты годами внушал мне, что я ничего не стою. Что мои мечты — это глупость, а мои старания — ничто. Ты позволял своей матери и сестре унижать меня. Ты бросил мне в лицо мои же заработанные деньги, как подачку. Какая же это семья?
— Я тебя содержал! — его голос дрогнул от ярости. — Я дал тебе все!
— Ты дал мне крышу над головой и еду. И отнял самоуважение. И сейчас я выбираю самоуважение.
Она посмотрела ему прямо в глаза, и он наконец увидел в них не боль, не обиду, а твердую, непоколебимую уверенность. Ту самую, которую он когда то в ней уничтожил и которая теперь возродилась, закаленная в огне его же жестокости.
— Ты был прав в тот вечер, — тихо сказала Полина. — Ты зарабатываешь много. А я — копейки. Но ты ошибался в другом. Мои копейки оказались надежнее твоего высокомерия. Твои деньги давали тебе право мной помыкать. А мои копейки... мои копейки дали мне свободу. На них я построила свою крепость. И твоим деньгам ее уже не сломать.
Он молчал. Слова, которые он всегда считал пустыми и незначительными, теперь обрушились на него всей своей тяжестью. Он смотрел на эту женщину, которую считал своей собственностью, и видел перед собой чужака. Сильного, независимого, не нуждающегося в нем.
— А Маша? — наконец выдавил он, и в его голосе впервые прозвучала не злоба, а растерянность.
— Маша — наша дочь. Я не собираюсь красть ее у тебя. Мы составим график, в котором пропишем все дни и часы ваших встреч. Все по закону. Я уже проконсультировалась с юристом.
Он кивнул, опустив голову. Игра была проиграна. Он это понял.
Полина достала из сумки конверт.
—Это ключи от твоей квартиры. Все твои вещи я сложила в коробки, они стоят в прихожей. Мои вещи я заберу в субботу, как и договаривались.
Она встала. Он сидел, не двигаясь, глядя на стол.
— До свидания, Дмитрий. О времени встреч с Машей тебе сообщит мой представитель.
Она вышла из кафе, не оглядываясь. Легкий осенний ветерок трепал ее волосы. Она застегнула пальто и пошла по улице, растворяясь в вечернем потоке людей. Она не чувствовала ни радости, ни торжества. Было огромное, все заполняющее чувство покоя.
Она шла вперед. К своей дочери. К своей работе. К своей жизни. К своим честно заработанным, надежным копейкам, которые стали для нее не унижением, а крепостью. И дверь в эту крепость она закрыла изнутри. Навсегда.