Есть у меня в запасе одна жуткая история... Рассказал мне ее старый приятель Серёга, с которым мы когда-то вместе работали, а потом сдружились. В общем, сбежал он из одного места, продал квартиру практически за бесценок, лишь бы оттуда ноги унести.
И до сих пор, как выпьет, его прорывает на рассказы.
Речь пойдет об обычной коммуналке. Знаете, это такие серые места, где все вроде друг друга в лицо знают, но не каждый ваше имя вспомнит. Дворик-колодец, потрескавшийся асфальт, одна чахлая березка и скрипучие качели, на которых по ночам собирается бухать всякая шваль.
До 2015-го года жизнь там текла своим чередом. Бабки на лавочках, мужики в гаражах, детвора носится по двору. Да, бывали мелкие кражи у кого-то аккумулятор с машины скрутят, кто-то велосипед из подъезда умыкнет.
А потом завертелось. Пропадет у кого-то телефон, оставленный на подоконнике. У кого-то из кармана куртки в общей прихожей вытащат пару сотен. Жильцы пожимали плечами, грешили на залетных наркоманов, но тревожный звоночек уже прозвенел. Доверие, которое всегда склеивало этот маленький мирок, начало давать трещины.
И вскоре виновника нашли. Им оказался Пашка из 34-й комнаты.
Тринадцатилетний пацан, тихий, щуплый, с вечно испуганными глазами. Раньше за ним такого не водилось. Рос в приличной, хоть и совсем небогатой семье. Мать – медсестра в поликлинике, отец – работяга на заводе. Но в последнее время Пашка связался с какой-то дурной компанией со старшаками из соседнего района. Пошли слухи про «соли» и «закладки». Эта дрянь меняет людей до неузнаваемости, превращая их в бездушных, лживых тварей, готовых на все ради дозы.
Его ловили еще несколько раз. То он пытался вскрыть почтовый ящик, то шарился у чужой двери. Но что с него взять? Ребенок же. Его стыдили, грозили отцом, отпускали. Серега, мой приятель, как-то застал его у себя в комнате. Вернулся за забытыми документами, а этот шкет уже ковыряется в ящике комода. Серёга тогда его не стал бить, просто схватил за шкирку, вытряхнул из карманов пару мелких купюр, глядя в его пустые, стеклянные глаза. И прошипел: «Еще раз увижу – ноги переломаю». Пашка молча кивнул и испарился.
Развязка наступила в один мерзкий, дождливый октябрьский день. Валентина Петровна из 37-й, бабка злющая, вернулась из магазина раньше обычного. Заходит в свою конуру, а там Пашка, стоит посреди комнаты и сжимает в кулаке ее пенсию, которую она только утром получила.
Вот тут-то плотину и прорвало! Бабка вцепилась ему в ухо мертвой хваткой и потащила через весь двор к его подъезду, изрыгая проклятия. На ее крик сбежались соседи. Зрелище было жуткое. Пашка, маленький, жалкий, пытается вырваться, а она тащит его, как нашкодившего щенка. У самой двери их встретила Пашкина мать. Увидев смятые деньги в руках сына и услышав вопли соседки, она словно обезумела. Время унижений, безденежья, а теперь еще и этот позор… Она начала хлестать его по лицу наотмашь, прямо там, на глазах у всех зевак. Она била и плакала, а он стоял, опустив голову, и молчал. Даже не всхлипнул.
Вечером должен был вернуться с работы отец. Мужик он был суровый, рука тяжелая. Пашка это прекрасно знал.
Когда мать, вконец обессилев отпустила его, он шмыгнул в их комнату и заперся изнутри. Как раз вернулась из школы его младшая сестра. Постучали – тишина. «Паш, открывай!». В ответ – ни звука. Подергали ручку – заперто.
Мать, измученная скандалом, махнула рукой: «Пусть сидит, проветрится. Подождем у соседки, пока отец с работы вернется».
Когда вечером пришел отец, история повторилась. Стучали, кричали, угрожали. Дверь не открывалась. Внутри стояла мертвая тишина. Что-то было не так. Чувствовалось в этой тишине что-то жуткое. Отец попытался выбить дверь плечом, но старая, советская филенка держалась крепко.
Тогда Серёга, который жил этажом выше, предложил: «Дядь Коль, у вас же форточка на кухне не заперта? Давайте я со своего балкона к вам перелезу и изнутри открою».
Сказано – сделано. Через пару минут он уже был на их балкончике. Скользнул внутрь. В комнате было темно и тихо. Только тиканье часов отмеряло секунды до ужаса. Он прошел дальше, включил свет и то, что он там увидел, заставило его закричать от страха.
Посреди комнаты, в свете тусклой лампочки, под потолком медленно вращался Пашка. Он сделал петлю из материнского платка, того самого платка, в котором она часто ходила на работу. Ноги его нелепо болтались в паре сантиметров от стула, который он, видимо, выбил из-под себя. Но самое страшное было не это. Его голова была запрокинута под неестественным углом, а глаза… глаза были широко открыты. И в этих мертвых, стеклянных глазах застыл не страх или боль. В них застыло чистое, незамутненное злорадство. Он смотрел прямо на дверь. Словно с нескрываемым удовольствием ждал, когда ее вскроют.
С этого дня подъезд начал умирать.
Смерть ребенка – это всегда огромная боль. Но самоубийство ребенка – это черная дыра, которая буквально засасывает в себя все вокруг. Сначала в подъезде просто стало неуютно находиться. Лампочка на Пашкином этаже постоянно перегорала, сколько ни вкручивай новую, практически сразу лопалась. Ночью жильцы стали слышать тихий плач в вентиляции. Или быстрый, шаркающий звук шагов по лестнице, когда там никого не было.
А потом все стало намного хуже. Валентина Петровна, та самая бабка, внезапно слегла. У нее развилась жуткая фобия: она панически боялась любых вещей мало-мальски похожих на веревку: шарфы, шнурки и т.д. Она кричала по ночам, что видит в углу своей комнаты темный силуэт мальчика, который протягивает ей платок и шепчет: «Примерь, бабуль, тебе пойдет».
Через несколько недель ее увезли в психушку, где она скоропостижно умерла.
Пашкина семья же, съехала почти сразу после трагедии, в буквальном смысле бросив все пожитки. Комнату долго не могли продать, но потом нашлись какие-то приезжие – муж, жена и двое маленьких детей, мальчик и девочка. Они купились на мизерную цену.
Их хватило всего на три недели.
Сначала их сын, шестилетний пацан, начал разговаривать с воображаемым другом. На вопросы родителей он отвечал, что играет с «грустным мальчиком Пашей», который живет в стене и не хочет выходить на свет. Потом он стал просыпаться по ночам с криками, жалуясь, что Паша садится к нему на грудь и не дает дышать, шепча на ухо: «Тише. Не кричи, а то папа придет».
Кульминационный момент наступил, когда глава семьи возвращался с работы поздно вечером. Он поднялся по темной лестнице. В кромешной тьме, почти дойдя до своей двери он вдруг почувствовал, как маленькая, ледяная детская ручка медленно взяла его за запястье. Он замер от страха, сердце ухнуло куда-то в пятки. И тихий детский шепот раздался прямо у его уха:
— Пап, не бей, я больше не буду…
На следующий день они съехали, оставив в квартире всю мебель.
Сейчас в этом подъезде уже почти никто не живет. Люди бежали оттуда, кто куда мог. Квартиры отдают за копейки, но покупателей на них нет.