Первый раз это случилось в особняке Виктории Линдстрем.
Я закончил работу около полуночи — старинный «Бехштейн» 1897 года требовал филигранной точности, и спешка здесь была неуместна. Хозяйка уже спала, и я собирался тихо уйти, когда услышал... музыку.
Кто-то играл на рояле в соседней комнате.
Мягкая, печальная мелодия текла сквозь полумрак особняка, как струйка крови по мрамору. Я замер с футляром в руках. Это была не классика, не джаз — что-то странное, почти первобытное. Несколько простых нот, повторяющихся по кругу, как детская считалочка, но в них сквозила такая глубокая тоска, что по спине побежали мурашки.
Я двинулся на звук.
Музыкальная гостиная встретила меня тишиной. Рояль стоял закрытым, точно таким, каким я его оставил. Но запах — острый, металлический — витал в воздухе. Я подошел ближе и провел рукой над клавишами. Они были теплыми.
— Здесь кто-то есть? — прошептал я в пустоту.
Ответом была тишина.
На следующее утро я узнал новости. Викторию Линдстрем нашли мертвой в ванной. Утопилась, сказали. Бутылка снотворного, полная ванна, тихий уход. Но я помнил ту мелодию. Она не была мелодией человека, готового к смерти. Она была полна ужаса.
Меня зовут Томас Крейн. Сорок два года, разведен, живу один в маленькой квартире на окраине города. Моя профессия — настройщик пианино. Работа тихая, требующая терпения и абсолютного слуха. Последние двадцать лет я путешествую от дома к дому, от концертного зала к особняку, настраивая инструменты и слушая их голоса.
Но то, что началось после смерти Виктории, изменило всё.
Вторая мелодия пришла через неделю.
Я работал в музыкальном колледже, настраивая концертный рояль «Стейнвей». Было около трех ночи — я предпочитаю работать в полной тишине, когда здание пустое. Я как раз заканчивал октаву ля, когда услышал звук из глубины концертного зала.
Фортепиано.
Но не то, над которым я работал. Это был звук старого, расстроенного инструмента где-то в недрах здания. Мелодия была другой — резкой, обрывистой, как крики. Диссонирующие аккорды сменялись лихорадочными пассажами, а потом внезапно обрывались на одной высокой ноте, которая звенела в тишине, как натянутая струна.
Я взял фонарик и пошел искать источник звука.
Коридоры колледжа ночью похожи на лабиринт. Я спустился на нижний этаж, где хранились старые инструменты. Дверь в хранилище была приоткрыта. Внутри, среди пыльных арф и футляров виолончелей, стояло старое пианино. Простое, ничем не примечательное.
Крышка была открыта. Молоточки внутри еще дрожали.
Я осторожно подошел и положил руку на дерево. Инструмент был холодным, но внутри, в его механизме, я ощутил что-то живое. Вибрацию. Остаточный резонанс не просто звука, а чего-то большего — эмоции, застывшей в древесине и металле.
На следующий день в новостях сообщили об убийстве. Молодой студент колледжа, Дэвид Рош, был найден в своей квартире с перерезанным горлом. Полиция искала свидетелей. Никаких зацепок.
Но я знал. Та мелодия — это было последнее, что он слышал перед смертью.
Я начал исследование.
Сначала я списал всё на стресс, на переутомление. Может, у меня начинается какое-то психическое расстройство? Аудиальные галлюцинации? Но чем больше я думал, тем яснее понимал: это не галлюцинации. Инструменты действительно играли. Они записывали последние моменты жизни людей, впитывали их финальные эмоции, как губка впитывает воду.
Я начал составлять список. Виктория Линдстрем — утопление, признанное самоубийством. Дэвид Рош — убийство, нераскрытое. Оба случая произошли рядом с инструментами, которые я обслуживал. Совпадение? Не думаю.
Я вернулся к документам по особняку Линдстрем. Выяснилось, что рояль был куплен на аукционе три года назад. Предыдущий владелец — коллекционер по имени Джеймс Харкорт. Умер при странных обстоятельствах. Сердечный приступ во время игры на том самом рояле.
Глубже. Копай глубже.
Харкорт купил инструмент у вдовы музыканта. Музыкант покончил с собой, бросившись с моста. До этого рояль принадлежал небольшому театру, который сгорел в пожаре вместе со всей труппой.
Цепь смертей. Длинная, запутанная цепь, тянущаяся сквозь десятилетия.
И все инструменты, которые я настраивал за последние годы, были частью этой цепи.
Третья мелодия настигла меня дома.
Я сидел за своим рабочим столом, просматривая старые записи о клиентах, когда услышал тихое пиано в соседней комнате. Но у меня дома не было пианино. Только старое электронное пианино, которое я держал для тренировки слуха.
Оно стояло выключенное.
Но играло.
Мелодия была медленной, гипнотической. Каждая нота падала в тишину, как капля воды в пустой колодец. Я подошел ближе и увидел, что клавиши двигаются сами собой. Невидимые пальцы танцевали по пластику, выстукивая ритм, который был одновременно знакомым и чужим.
Я узнал эту мелодию.
Это была песня, которую напевала моя бывшая жена, Элис. Старая колыбельная, которую она пела, когда мы были счастливы. До развода. До того, как всё развалилось.
Элис.
Сердце застучало как бешеное. Я схватил телефон и набрал её номер. Гудки. Раз. Два. Три. Голосовая почта.
— Элис, это Том. Позвони мне. Немедленно. Пожалуйста.
Я бросился к двери, но тут музыка остановилась. Тишина упала как гильотина. А потом я услышал шорох за спиной.
Медленно, очень медленно, я обернулся.
На экране электронного пианино появилась надпись. Буквы горели зеленым светом:
«ТЫ СЛЕДУЮЩИЙ»
Полиция не поверила.
Детектив Маркус Холл, усталый мужчина лет пятидесяти с залысинами и скептическим взглядом, выслушал мою историю и откинулся в кресле.
— Значит, вы утверждаете, что пианино... играет само? И предсказывает убийства?
— Не предсказывает. Записывает. Последние моменты жизни жертв.
— Господин Крейн, — Холл потер переносицу, — я понимаю, что в вашей профессии много стресса. Может, вам стоит взять отпуск?
— Элис в опасности, — настаивал я. — Виктория Линдстрем, Дэвид Рош — оба мертвы. И оба были связаны с инструментами, которые я настраивал.
— Виктория Линдстрем покончила с собой. Дэвид Рош — жертва уличного насилия. Никакой связи между ними нет.
— Есть, — я достал папку с документами. — Вот история каждого инструмента. Вот список смертей. Посмотрите сами.
Холл неохотно взял папку и начал просматривать. Его лицо постепенно менялось — скепсис сменился любопытством, потом озадаченностью.
— Это... интересно, — пробормотал он. — Но всё равно недостаточно для расследования. Нет мотива, нет улик.
— Мотив — в музыке. Кто-то убивает людей и заставляет инструменты записывать их смерть. Как трофеи.
— А почему именно вы? Почему настройщик пианино вдруг начинает слышать эти мелодии?
Я задумался. Действительно, почему? Я всего лишь ремесленник. Не музыкант, не композитор. Просто человек, который чинит инструменты.
Но потом я вспомнил.
Моя мать. Она была пианисткой. Блестящей, одаренной. Но она покончила с собой, когда мне было десять. Играла на рояле всю ночь, а утром её нашли мертвой. Передозировка.
А на следующий день рояль исчез. Отец продал его, не сказав куда.
— Детектив, — я посмотрел ему в глаза, — у меня есть подозрение, кто стоит за всем этим.
Антикварный магазин «Гармония» располагался в старой части города, в здании викторианской эпохи с облупившейся краской и мутными окнами. Вывеска скрипела на ветру. Я стоял перед дверью, чувствуя, как холод пробирается под куртку.
Хозяин магазина, Себастьян Вейл, был известным коллекционером музыкальных инструментов. Именно он поставлял большинство раритетов богатым клиентам. Именно через него рояль Виктории Линдстрем попал в её особняк.
И именно он, как я выяснил, купил рояль моей матери тридцать лет назад.
Колокольчик над дверью зазвенел, когда я вошел. Магазин был полон инструментов — скрипки висели на стенах, виолончели стояли в углах, а в центре зала возвышался массивный орган с бронзовыми трубами.
— Мистер Крейн, — раздался голос из полумрака. — Я ждал вас.
Себастьян Вейл был высоким человеком с седыми волосами, зачесанными назад, и пронзительными серыми глазами. Он двигался плавно, как кошка, и улыбался улыбкой, которая не достигала глаз.
— Вы знали, что я приду?
— Разумеется. Вы настраивали мои инструменты. Рано или поздно вы бы услышали музыку.
Я сжал кулаки.
— Что вы сделали с ними? С инструментами? Почему они записывают смерти?
Вейл рассмеялся — тихим, холодным смехом.
— Записывают? О, мистер Крейн, вы всё неправильно поняли. Они не записывают. Они призывают.
— Что?
— Каждый инструмент — это сосуд. Сосуд для душ. Когда человек умирает в присутствии инструмента, его душа остается в нём. Навечно. А я... я коллекционирую эти души. Как другие коллекционируют марки или монеты.
Меня затошнило.
— Виктория Линдстрем... Дэвид Рош...
— И многие другие, — кивнул Вейл. — Ваша мать была первой. Такая талантливая женщина. Её душа до сих пор поет в том рояле. Хотите послушать?
Он подошел к старому роялю в углу магазина и открыл крышку. Инструмент был покрыт пылью, но я узнал его мгновенно. Это был рояль моей матери.
— Не смейте, — прохрипел я.
Но Вейл уже сел за клавиши и начал играть.
Мелодия, которую я не слышал тридцать лет. Мамина любимая соната Шопена. Но в ней была боль, такая глубокая, что я не мог дышать. Я услышал её голос — тихий, разбитый, зовущий меня.
— Томми... помоги мне...
Я бросился к роялю, но Вейл остановил меня одним взглядом.
— Вы не можете ей помочь. Она здесь навсегда. Как и все остальные. А теперь, мистер Крейн, настало время пополнить мою коллекцию.
Он достал из-под рояля револьвер.
Выстрел прозвучал, как удар по литавру.
Я упал на пол, ожидая боли, но её не было. Вместо этого я услышал глухой стук — Вейл рухнул рядом со мной, роняя оружие.
За ним стоял детектив Холл с дымящимся пистолетом в руке.
— Проклятье, Крейн, вы могли предупредить, что идете к психопату!
Я тяжело дышал, глядя на тело Вейла. Кровь растекалась по полу, но его глаза были открыты, и в них горел безумный огонь.
— Вы... ничего... не понимаете... — прохрипел он. — Музыка... бессмертна... они... всегда... будут... играть...
Последний выдох. Тишина.
Холл помог мне подняться.
— Я проверил ваши данные. Этот Вейл был связан с несколькими пропавшими людьми. Мы нашли тела в подвале. Двенадцать жертв. Господи...
Я подошел к роялю моей матери и закрыл крышку.
— Что будет с инструментами? — спросил Холл.
— Их нужно уничтожить. Все до единого.
Но даже когда я говорил это, я знал, что это невозможно. Инструменты были разбросаны по всему городу, по всей стране. Некоторые из них уже были проданы, перевезены, забыты.
И они продолжат играть.
Прошло три месяца.
Дело Себастьяна Вейла было закрыто. Его признали серийным убийцей, действующим под влиянием психического расстройства. Магазин «Гармония» был опечатан, а инструменты конфискованы.
Я пытался вернуться к нормальной жизни. Продолжал настраивать пианино, но теперь работал только днем. Ночи проводил дома, в тишине, боясь услышать ту мелодию.
Но иногда, поздно ночью, когда город спит, я слышу её. Тихую музыку, доносящуюся откуда-то издалека. Колыбельную моей матери. Крики Дэвида Роша. Слезы Виктории Линдстрем.
Они все еще здесь. В дереве и металле, в струнах и молоточках. Души, запертые в инструментах, играющие свои бесконечные мелодии.
А недавно я получил заказ. Настроить пианино в старом особняке на окраине города. Клиент настаивал именно на ночной работе — днем ему мешает шум.
Я согласился. Потому что у меня нет выбора.
Потому что музыка мертвых никогда не прекращается.
И сегодня ночью, когда я открою крышку этого пианино, я, возможно, услышу новую мелодию. Незнакомую. Страшную.
Свою собственную.
Я приехал к особняку ровно в полночь.
Здание было мрачным, заброшенным, с выбитыми окнами и покосившимися ставнями. Дверь приоткрылась сама, когда я поднялся на крыльцо.
Внутри пахло плесенью и чем-то еще — сладковатым, тошнотворным. Я включил фонарик и пошел по коридору, следуя за звуком.
Музыка. Тихая, едва слышная.
Она вела меня вглубь дома, в комнату в конце коридора. Там, в полумраке, стоял рояль. Новый, блестящий, совершенно неуместный в этих руинах.
Я подошел ближе и увидел записку на пюпитре:
«Сыграй для меня, Томас».
Рука сама потянулась к клавишам. Я хотел сопротивляться, но пальцы уже касались холодной поверхности. И начали играть.
Мелодию, которую я никогда не слышал.
Мелодию моей собственной смерти.
Последнее, что я увидел, — это отражение в черном лаке рояля. Фигура за моей спиной. Высокая, с седыми волосами.
Себастьян Вейл улыбался.
— Добро пожаловать в коллекцию, мистер Крейн.
И тогда наступила тишина.
Но тишина длилась недолго. Потому что музыка мертвых играет вечно.
И где-то в городе, в чьем-то доме, в чьей-то гостиной, инструмент уже готовится исполнить новую мелодию.
Вашу мелодию.