Зал аплодировал, гудел, как растревоженный улей. София механически хлопала в ладоши, вжавшись в бархатное кресло. На сцене, залитой теплым светом софитов, он улыбался. Та самая улыбка, которая когда-то заставляла ее сердце биться чаще, а теперь лишь оставляла во рту привкус пепла.
«Отец года». Слова отскакивали от нее, как горох от стены. Диктор с экрана за спиной артиста зачитывал список добродетелей: «…непререкаемый авторитет, бесконечное терпение, готовность всегда прийти на помощь, пример для подражания…»
София смотрела на его ухоженные руки, державшие хрустальную статуэтку. Эти руки когда-то стирали ей слезы. А потом, холодным ноябрьским вечером, написали сообщение: «Прости, Софья. Я должен быть с ней. С ребенком. Ты поймешь».
Она поняла. Поняла, что ее мечты о семье, о детях, о совместной старости разбились в прах, потому что у «нее» — той, другой — уже был его ребенок. Он не просто ушел. Он выбрал другую семью, другую жизнь, в которой для Софии не осталось места. Он стал отцом там, а ее оставил одинокой.
А теперь он стоял под вспышками фотокамер, сияющий, и благодарил всех: организаторов, коллег, своих прекрасных детей. Он повернулся к залу, и его взгляд скользнул по рядам. На мгновение его глаза встретились с ее глазами. Сияющая улыбка на его лице дрогнула, замерла, стала неестественной. Он узнал ее. Увидел призрак своего прошлого, сидящий в третьем ряду.
Он на секунду запнулся, но мастерство публичных выступлений взяло верх. Он быстро отвел взгляд, кого-то поблагодарил еще, и аплодисменты стали лишь громче.
София не шелохнулась. Она не плакала. Внутри нее была лишь абсолютная, оглушающая тишина. Тишина после взрыва. Она смотрела на этого идеального отца, этого образцового мужчину, и видела того, кто сломал ее, предав без колебаний.
Церемония закончилась. Он сошел со сцены, его окружила толпа поздравляющих. Он обнимал свою новую жену, красивую женщину с младенцем на руках, целовал в щеку старшую дочку.
София встала и пошла к выходу, протискиваясь сквозь толпу счастливых людей. У самых дверей его голос окликнул ее:
«Софья?»
Она обернулась. Он стоял в нескольких шагах, все еще со статуэткой в руке. На его лице была смесь вины и неловкости.
«Я не знал, что ты здесь…» — начал он.
София посмотрела на него,потом на блестящую награду в его руке, потом снова в его глаза.
«Поздравляю, — сказала она тихим, абсолютно ровным голосом. — Ты действительно заслужил. Ты всегда хотел быть идеальным отцом. Жаль, что для этого тебе пришлось перестать быть просто человеком».
Она развернулась и вышла в прохладный вечерний воздух, оставив его стоять с его наградой, с его идеальной жизнью, с его тихим стыдом, который она ему подарила. Она шла по улице одна, но впервые за долгое время чувствовала не боль, а горькое, холодное торжество справедливости. Он получил своего «отца года». А она — последнее слово. И это было куда ценнее любого хрусталя.
Прохладный воздух обжег легкие, но это было приятно. Она шла, не разбирая дороги, просто чтобы уйти подальше от этого зала, от его сияния, от приторного запаха духов и лжи. В ушах еще стоял гул аплодисментов, но внутри царила та самая оглушительная тишина.
«Софья!»
Его голос снова настиг ее, теперь уже на почти пустынной вечерней улице. Он догнал ее, слегка запыхавшись. В одной руке он все еще сжимал ту дурацкую статуэтку, другой поправлял галстук.
— Подожди. Ты не должна была этого говорить.
София медленно обернулась. Теперь, без сцены и толпы, он выглядел иначе. Натянутость проступала сквозь лак благополучия, как трещины.
— Что именно? Поздравить? Или сказать правду? — ее голос был спокоен. Удивительно спокоен.
— Всё не так просто, как ты думаешь, — он нервно провел рукой по волосам. — У меня были обязательства. Ребенок… Ты же понимаешь.
— Понимаю, — кивнула София. — Я всегда понимала. Ты выбирал себя. Тогда выбрал новую семью, потому что это было правильнее, удобнее. И сегодня выбрал получить награду за то, что просто живешь с тем ребенком, ради которого всё и бросил. Ты не отец года. Ты просто отец. Как миллионы других. Просто другим не вручают за это хрустальных идолов.
Он помолчал, глядя на нее. В его глазах мелькало что-то familiar — то самое, что она видела в их последние дни: раздражение, смешанное с виной.
— Я пытался сделать всё как лучше. Для всех.
— Для всех, кроме меня, — закончила она за него. — И знаешь, что самое смешное? Я бы, наверное, смогла это пережить. Со временем. Если бы ты просто ушел. Но ты… ты сделал себя героем. Отцом года. Ты заставляешь весь мир аплодировать своему поступку. И это… это уже патология.
Сзади послышались шаги. Из-за угла появилась его новая жена с коляской. Лицо ее было напряжено.
— Миша, всё в порядке? — она бросила на Софию колкий, оценивающий взгляд. — Нас ждут в ресторане. Все уже там.
Он вздрогнул, словно пойманный на месте преступления школьник, и мгновенно натянул обратно маму идеального семьянина.
— Да, конечно, дорогая. Я просто… встретил старую знакомую.
Жена холодно кивнула Софии, давая понять, что место в их идеальной картине мира для «старых знакомых» не предусмотрено.
София посмотрела на эту сцену: на него, подобравшегося и виноватого, на нее, красивую и собственническую, на коляску с их общим будущим. И внезапно ее отпустило. Вся злость, вся горечь ушли, оставив после лишь легкую усталость и странное чувство освобождения.
— Не опоздайте на ужин, — сказала она тихо, но так, что было слышно обоим. — Вам ведь надо отпраздновать. Вы же такая образцовая семья.
Она видела, как он побледнел. Видела, как его жена сжала губы. Но это больше не имело значения.
София повернулась и пошла прочь. На этот раз он не бросился за ней. Она слышала за спиной сдержанный, шипящий разговор, но слова уже не различались.
Она шла по ночному городу, и огни фонарей отражались в лужах, оставшихся после недавнего дождя. Она достала телефон и остановила палец над его номером в записной книжке. «Мих. Любовь.» Смахнула. Удалить. Подтвердить.
Телефон стал легче.
Он получил свою награду. Он остался в своем идеальном, хрустальном мире, где он — герой. А она осталась здесь, в настоящем мире, где пахло дождем и свобода была горькой, как темный шоколад, и абсолютно, полностью принадлежала только ей одной.
И это было неизмеримо лучше любой награды.