«Я вернулась, Елена Петровна».
Голос, сладкий и чуть шелестящий, как обертка дорогой конфеты, просочился сквозь утренний махачкалинский туман, который заполнил лестничную клетку. Елена Петровна застыла на пороге, одной рукой держась за массивную дверь, другой — сжимая ручку сумки. Она только что собиралась на работу. Туман, густой, молочный, пришедший с Каспия, съедал звуки и очертания, делая мир призрачным. И из этого призрачного мира, словно сотканная из него, шагнула Жанна.
Пять лет. Пять лет тишины, и вот она здесь. Такая же красивая, с копной иссиня-черных волос, уложенных в небрежный, но безупречный пучок. В светлом тренче, который, казалось, не тронула влажная взвесь воздуха. Она улыбалась, но глаза ее, большие и темные, как южная ночь, не улыбались. Они оценивали, сканировали, искали слабину.
Елена Петровна медленно отступила в прихожую.
«Проходи», — голос прозвучал глухо, будто не ее собственный.
Жанна скользнула внутрь, принеся с собой запах дорогих духов и холодной сырости. Она оглядела скромную, но безупречно чистую прихожую. Взгляд ее на секунду задержался на маленьких детских сандаликах у порога.
«Он дома?» — спросила она, все так же тихо.
«В садике», — отрезала Елена.
В этот момент перед ее внутренним взором пронеслась не одна сцена, а вся прошедшая пятилетка, сжатая в один тугой, болезненный узел. Она смотрела на Жанну, но видела не ее, а своего сына, Евгения, семь лет назад. Счастливого, ослепленного, приведшего в этот дом это самое чудо с темными глазами.
Тогда был не туман, а слепящее июльское солнце. Евгений, ее единственный, ее поздний, ее выстраданный сын, буквально светился изнутри. «Мам, знакомься, это Жанна. Моя Жанна».
И вот она, Жанна, вошла в их жизнь так же легко, как сейчас в прихожую. Легко и неотвратимо. Она была похожа на экзотическую птицу, случайно залетевшую в стаю махачкалинских воробьев. Яркая, громкая, смеющаяся. Она очаровала всех соседей, подружилась с дальними родственниками, но с Еленой держала дистанцию, словно играя в сложную партию, где та была главным противником.
Елена, привыкшая просчитывать ходы наперед не только за шахматной доской — ее давним увлечением, — но и в жизни, сразу почувствовала подвох. Эта девушка играла. Она разыгрывала дебют, жертвуя пешками — мелкими любезностями, комплиментами, — чтобы занять центр. Центром был ее сын.
Вечерами, когда молодые уходили гулять по набережной, Елена садилась за шахматы со своим свекром, Григорием, отцом ее покойного мужа. Григорий, сухой, молчаливый старик с мудрыми глазами, был единственным, кто понимал ее без слов.
«Сложный эндшпиль намечается, Лена», — говорил он, передвигая коня. — «Ферзь у него слишком активный. Бьет по всем флангам».
Он говорил о шахматах, но Елена знала — он говорит о Жанне.
«Женя под шахом, Гриша. Он его не видит», — отвечала она, убирая своего короля в безопасное место.
Они поженились быстро. Евгений работал программистом, получал хорошо, и Жанна с упоением тратила его деньги. Новые платья, дорогие рестораны, поездки на выходные в горы. Она говорила, что «создает гнездо», но на деле лишь украшала клетку, в которую посадила его сердце. Елена видела, как сын устает, как на его лице появляется тревожная складка, но стоило Жанне обнять его, что-то прошептать на ухо, и он снова был готов на все.
Когда родился Артур, Елена понадеялась, что это изменит Жанну. Что материнский инстинкт окажется сильнее эгоизма. Надежда умерла быстро. Жанна брезгливо морщилась от плача младенца, жаловалась на испорченную фигуру и бессонные ночи. Всю заботу о ребенке она свалила на Елену и на приходящую няню, которую оплачивал Евгений.
«Я не создана для пеленок, Елена Петровна», — бросила она однажды, когда Елена попыталась уговорить ее погулять с сыном. — «Моя задача — вдохновлять мужа, быть его музой. А вы прекрасно справляетесь с бытом».
Это был не разговор, а констатация факта. Унизительная, холодная. Елена тогда ничего не ответила. Она просто взяла коляску и пошла к морю, вдыхая соленый воздух и чувствуя, как внутри все каменеет. Она смотрела на крошечное личико внука и понимала — этот ребенок, кроме нее, ее сына и старого Григория, никому не нужен.
А потом Жанна исчезла. Просто исчезла. В один из дней Евгений вернулся с работы в пустую квартиру. На столе лежала записка: «Прости. Я встретила другого. Он увезет меня в Москву. Так будет лучше для всех». Ни слова о сыне. Ни единого.
Евгений тогда сломался. Не плакал, не кричал. Он просто сел на диван и смотрел в одну точку. Влюбленный, сияющий мальчик умер в тот вечер. На его месте появился тридцатилетний мужчина с глазами старика. Он замкнулся, ушел в работу, а вся его нерастраченная любовь и нежность достались Артуру.
Елена забрала их к себе. Ее двухкомнатная квартира снова наполнилась жизнью, но это была другая жизнь. Тихая, сосредоточенная на маленьком мальчике, который рос, не зная своей матери. Иногда он спрашивал, где мама, и Елена, сглотнув ком, говорила, что мама уехала далеко-далеко и обязательно вернется. Она лгала внуку, чтобы спасти сына.
Работа администратором в частной стоматологической клинике премиум-класса стала для Елены отдушиной. Там требовалась ее выдержка, ее умение решать конфликты, ее способность одним взглядом успокоить разбушевавшегося VIP-клиента, которому пришлось ждать лишние пять минут. Она была на своем месте. Составляла графики врачей, заказывала материалы, разруливала нештатные ситуации. Однажды пришлось среди ночи искать анестезию редкого типа для экстренной операции сыну какого-то чиновника. Она нашла. Ее уважали. Эта работа, как и шахматы, требовала стратегии и железной дисциплины. Она выстраивала оборону, защищая свой маленький мир — мир, в котором были только она, ее сын и ее внук. И старый Григорий, их тихий ангел-хранитель.
И вот теперь, глядя на Жанну, стоящую посреди ее прихожей, Елена поняла, что оборона прорвана. Вражеский ферзь снова на доске.
«Что тебе нужно, Жанна?» — спросила она, и ее голос уже не дрожал. Он стал твердым, как сталь. Таким же, каким она разговаривала с поставщиками, срывавшими сроки.
«Я хочу видеть сына», — Жанна опустила глаза, разыгрывая смирение. — «Я все осознала. Я была глупой девчонкой. Я хочу все исправить».
Елена молчала. Она смотрела на ее идеальный маникюр, на тонкую золотую цепочку на запястье. Московская жизнь, очевидно, пошла на пользу. Или тот, другой, оказался не таким уж надежным. Это был самый вероятный ход.
«Женя на работе. Артур в саду. Разговор будет вечером. Все вместе», — произнесла Елена, давая понять, что аудиенция окончена.
Весь день на работе она не могла сосредоточиться. Цифры в отчетах плыли, голоса коллег доносились как из-за ваты. Она механически выполняла свои обязанности, но мыслями была дома. Она видела, как Жанна входит в комнату, как смотрит на Евгения своими бездонными глазами, как он снова теряет волю. Пять лет он строил вокруг себя стену, но Елена знала — одного слова, одного взгляда Жанны будет достаточно, чтобы эта стена рухнула.
Вечером, после работы, она поехала не домой, а к свекру. Григорий жил один в старом доме недалеко от Джума-мечети. Его квартира пахла книгами, сушеными травами и крепким чаем. Старик сидел в своем любимом кресле, перебирая старые фотографии.
«Она вернулась, Гриша», — сказала Елена с порога.
Григорий не удивился. Он медленно поднял на нее глаза. «Я знал, что этот день придет. Туман сегодня не к добру. Такие, как она, всегда возвращаются, когда заканчиваются деньги или терпение у других».
Они пили чай в молчании. Елена чувствовала себя пешкой, дошедшей до последней горизонтали, но не знающей, в какую фигуру превратиться.
«Мне нужно найти старый альбом с Жениными детскими фотографиями», — сказала она, скорее для того, чтобы что-то делать. — «Артур просил показать, каким папа был маленьким».
«Посмотри в шкафу, в верхнем ящике. Там все наши архивы», — махнул рукой Григорий.
Елена открыла старый полированный шкаф. В ящике лежали пыльные фотоальбомы, перевязанные бечевкой стопки писем. И среди них — плотная картонная папка с аккуратной надписью, выведенной каллиграфическим почерком Григория: «На чёрный день».
Елена замерла. Она знала эту фразу. Так ее покойный муж называл заначку. Но Григорий был не тем человеком, кто прячет деньги. Его «черный день» должен был означать нечто иное. Рука сама потянулась к папке. Пальцы развязали тесемки.
То, что она увидела внутри, заставило ее сесть на пол прямо у шкафа. Воздуха не хватало.
Это не были деньги. В папке лежали документы.
Ксерокопия паспорта Жанны, но с другой фамилией. Справки о кредитах из нескольких банков, взятых еще до знакомства с Евгением. Распечатки с сайтов знакомств, где ее анкета с фотографиями висела задолго до «случайной» встречи с ее сыном. И самое страшное — отчет частного детектива. Краткий, в несколько страниц. Григорий, ее тихий, мудрый свекор, навел справки о Жанне в самом начале их романа.
Там было все. Ее настоящее имя — не Жанна, а Анжела. Ее родной город — не Краснодар, как она говорила, а маленький шахтерский поселок в Ростовской области. Ее родители, которых она «похоронила» в трогательной истории об автокатастрофе, были живы-здоровы и знать не хотели о дочери, сбежавшей с деньгами местного бизнесмена. Ее «первое» замужество в восемнадцать лет, быстрый развод и алименты, которые она никогда не платила на оставленного с бывшим мужем ребенка.
Елена сидела на полу, и мир вокруг нее сузился до этой папки. Каждый документ был ударом. Она вспомнила, как Жанна рассказывала о своем сиротстве, утирая изящной ручкой фальшивые слезы. Как Евгений, обнимая ее, обещал стать для нее всем миром. Все было ложью. Продуманной, жестокой, циничной игрой.
«Лена?» — голос Григория вернул ее в реальность. Он стоял над ней, его лицо было спокойным и печальным. — «Теперь ты знаешь. Я не хотел показывать это Жене. Хотел, чтобы он сам прозрел. Любовь — слепая болезнь, ее нельзя лечить хирургически. Можно только ждать, пока организм сам выработает иммунитет. Но я знал, что этот день может настать. Черный день».
Елена медленно поднялась. В ее голове больше не было тумана. Была ледяная, звенящая ясность. Она знала, в какую фигуру превратилась ее пешка.
В ферзя.
Когда она вернулась домой, Жанна уже была там. Она сидела на диване рядом с Евгением, а на ковре играл Артур. Жанна что-то ему говорила, смеялась, пыталась обнять, но мальчик сторонился ее, ища глазами бабушку. Евгений смотрел на эту сцену с мучительным выражением лица. Смесь старой боли, надежды и недоверия.
«Вот и мама», — сказала Жанна, поднимаясь. — «Елена Петровна, мы как раз говорили, что Артуру нужна полноценная семья. Я готова вернуться. Я понимаю, что была неправа».
Она говорила это, глядя на Евгения. Это было обращение к нему. Призыв простить, забыть, начать заново.
Елена молча прошла в комнату. Она не стала кричать или обвинять. Она просто положила папку «На чёрный день» на журнальный столик.
«Что это?» — спросил Евгений.
«Это история, которую мы никогда не слышали», — спокойно ответила Елена. — «Правдивая история. Расскажи нам, Анжела, про своего первого ребенка. Про родителей из Ростовской области. Про долги, которые ты привезла в наш дом».
Лицо Жанны изменилось. Маска слетела в одно мгновение. Красивые черты исказились злобой и страхом. Ее глаза метнулись от папки к лицу Елены, потом к Григорию, который незаметно вошел и встал у двери.
«Вы… Вы следили за мной?» — прошипела она.
«Я защищал своего внука», — тихо ответил Григорий. — «Задолго до того, как он родился».
Евгений открыл папку. Он смотрел на документы, и его лицо становилось серым, как тот утренний туман. Каждая строчка, каждая фотография были гвоздями, которые вбивали в крышку гроба его последней иллюзии. Он не отрываясь смотрел на ксерокопию свидетельства о рождении другого ребенка, где в графе «мать» стояло имя его жены.
«Я все объясню, Женя!» — голос Жанны стал высоким, срывающимся. — «Это все прошлое, оно не имеет значения! Я люблю тебя! Я всегда любила только тебя!»
Евгений медленно поднял на нее глаза. В них не было ни любви, ни ненависти. Только выжженная пустыня. Пустота.
«Уходи», — сказал он. Так тихо, что Жанна, казалось, не расслышала.
«Что?»
«Уходи. Из моего дома. Из моей жизни. И больше никогда не приближайся к моему сыну».
Елена подошла и взяла Артура на руки. Мальчик прижался к ней, спрятав лицо у нее на плече.
Жанна-Анжела поняла, что партия проиграна. Это был мат. Глухой, окончательный, без возможности отыграться. Она бросила на них всех взгляд, полный яда, схватила свою сумочку и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов и тихим сопением Артура. Евгений сидел, ссутулившись, уронив голову на руки. Елена подошла и положила руку ему на плечо. Он поднял на нее глаза, и она впервые за пять лет увидела в них не боль, а что-то другое. Горькое, но ясное. Облегчение.
«Спасибо, мама», — прошептал он.
На следующий день туман рассеялся. Утром солнце заливало комнату, играя на шахматной доске, стоявшей на столе. Елена расставляла фигуры для новой партии. Евгений собирал Артура в садик, они вместе смеялись над чем-то.
Жизнь продолжалась. Рана осталась, но она больше не кровоточила. Черный день миновал, оставив после себя выжженное поле, на котором, Елена знала, обязательно прорастут новые, здоровые всходы. Она посмотрела на своего сына, на своего внука, и поняла, что ее главная партия в жизни еще не закончена. И она сделает все, чтобы в эндшпиле ее король был в безопасности.