Осеннее солнце, неправдоподобно щедрое для конца октября в Ростове-на-Дону, заливало набережную расплавленным золотом. Елена шла от бассейна, ощущая приятную усталость в мышцах и кристальную пустоту в голове. Вода всегда делала это с ней — вымывала тревоги, сглаживала острые углы дня, оставляя лишь ровное, ритмичное биение сердца. В свои сорок восемь она ценила это состояние больше любых шумных компаний или мимолетных увлечений. Ее жизнь, как и ее плавание, была отмерена ровными, мощными гребками: работа, дом, сын, бассейн. Круг замыкался, и в его границах было спокойно и безопасно.
На ней была простая спортивная куртка, влажные волосы собраны в небрежный узел, а в сумке пахло хлоркой и мятным гелем для душа. Она уже представляла, как заварит себе чай с чабрецом, откроет книгу и проведет вечер в тишине. Юрий, ее девятнадцатилетний сын, сегодня ночевал у друга, готовясь к какому-то важному зачету в университете. Идеальный вечер для одинокой женщины.
Он стоял у подъезда ее старой пятиэтажки, и мир Елены, такой выверенный и устойчивый, накренился. Валерий. Пять лет она его не видела вот так, близко. Только на размытых фотографиях в соцсетях, которые ей иногда показывали общие знакомые. Там он был всегда загорелым, улыбающимся, рядом со своей новой, молодой женой Жанной. А сейчас перед ней стоял совершенно другой человек.
Потухший взгляд, осунувшееся лицо с нездоровой желтизной. Дорогое кашемировое пальто висело на нем, как на вешалке. Он был старше своих пятидесяти двух. Он был сломлен.
— Лена, — выдохнул он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на стон. — Я… я подождал тебя.
Елена остановилась в нескольких шагах, инстинктивно прижимая к себе спортивную сумку, словно щит. Сердце, только что успокоенное водой, заколотилось тревожно, быстро.
— Здравствуй, Валерий.
Ее голос прозвучал ровно, может, чуть более глухо, чем обычно. Годы работы воспитательницей в детском саду научили ее держать лицо и контролировать интонации в любой ситуации. Даже когда трехлетний карапуз вцеплялся тебе в волосы или его разгневанная мать обвиняла во всех смертных грехах.
— Можно… можно с тобой поговорить? — он сделал шаг к ней. Она не сдвинулась с места.
— Я устала. Я после бассейна.
Это была правда, но не вся. Она просто не хотела его видеть. Не хотела впускать в свой тщательно отстроенный мир призрак прошлого, который пах дорогим парфюмом и отчаянием.
— Пожалуйста. Пять минут. На улице. Я не зайду, если не хочешь.
Последние лучи солнца били ему в спину, и его фигура казалась темным, бесформенным силуэтом на фоне ярко-оранжевого неба. Ростовский закат, который она так любила, сейчас казался зловещим.
— Что случилось? — спросила она, понимая, что просто так он бы не пришел. Валерий никогда ничего не делал просто так.
Он нервно облизнул губы. — Как Юра?
Вопрос был ожидаемым, но все равно уколол.
— У Юры все хорошо. Учится на программиста. Сессию вот скоро будет сдавать.
— Я знаю… то есть, я ему перевожу деньги… он пишет «спасибо». Он… он совсем не хочет со мной говорить?
— Спроси у него сам, — Елена пожала плечами. — У него есть твой номер. Если бы хотел, позвонил бы. Юра взрослый парень, он сам решает, с кем ему общаться.
Эта прагматичность сына, с одной стороны, ее восхищала, с другой — немного пугала. Он без малейших угрызений совести принимал от отца дорогие подарки и ежемесячные переводы, сухо благодаря по смс. «Мам, он платит налог на совесть. Пусть платит. Нам на новый ноут пригодится», — сказал он однажды, и Елена не нашла, что возразить. Она вырастила не жертву, а человека, знающего цену всему. И цену предательства тоже.
— Я ему куртку новую купил, — Валерий торопливо полез в машину, припаркованную у обочины, и достал фирменный пакет. — Зимняя. Очень теплая. Как раз для ваших ростовских ветров. Передашь?
Она посмотрела на пакет, потом на него. Попытка купить прощение. Как банально.
— Он завтра вернется, я скажу, что ты приезжал. Захочет — заберет. Я не буду передавать, Валера. Я не почтальон.
Ее спокойствие, казалось, выводило его из себя. Он скомкал пакет в руках.
— Лен, ну что ты как чужая? Я же…
— Мы и есть чужие, — мягко, но непреклонно прервала она. — Уже пять лет. Что у тебя случилось? У тебя проблемы с Жанной?
Имя его жены она произнесла без всякого выражения, как будто говорила о погоде. Он вздрогнул.
— Да… то есть нет… все сложно. Мне… мне нужна помощь, Лена.
«Мне нужна помощь». Эта фраза, как ключ в заржавевшем замке, с оглушительным скрежетом повернула время вспять.
***
Пять лет назад. Июль. Ростов плавился от жары. Асфальт был мягким, как пластилин, а воздух дрожал и переливался над крышами домов. Но Елена не замечала ни жары, ни лета. Ее мир сузился до размеров больничной палаты и белого потолка над койкой сына.
Юре было четырнадцать. Он полез на старую шелковицу за домом — огромное дерево их детства, по которому лазало не одно поколение мальчишек. Сухая ветка хрустнула. Падение с четырехметровой высоты. Компрессионный перелом позвоночника.
Первые дни были как в тумане. Реанимация. Бесконечные коридоры, пахнущие хлоркой и горем. Разговоры с врачами, полные пугающих терминов: «оскольчатый», «нестабильный», «риск повреждения спинного мозга». Валерий в первый день был рядом. Держал ее за руку, бледный, растерянный. Но он не выдерживал. Атмосфера больницы давила на него, высасывала из него жизнь.
Елена же, наоборот, собралась в тугой, звенящий комок. Она спала по три часа в сутки на жестком стуле у кровати сына. Она выучила имена всех медсестер, знала график обходов, читала по ночам с телефона медицинские форумы, искала в Москве и Питере специалистов по спинальной хирургии. В ее душе не было места страху, только действию. Она была машиной, программой, нацеленной на спасение своего ребенка.
Профессиональная деформация воспитателя неожиданно помогла. В разгар самого страшного периода, когда Юра лежал на вытяжке и выл от боли, ей позвонила мать одного из ее воспитанников. Елена взяла отпуск за свой счет, но это никого не волновало.
— Елена Петровна, я не понимаю, почему вы не на работе? — ледяным тоном вещала в трубку женщина. — Мой Артемчик говорит, что его сегодня обидел мальчик, а новая воспитательница не обратила внимания! Вы несете ответственность!
Елена стояла в больничном коридоре, прислонившись лбом к холодной кафельной стене. Она слушала этот уверенный, требовательный голос, и внутри нее поднималась глухая, черная ярость. Но она сделала глубокий вдох.
— Марина Игоревна, здравствуйте. Я в отпуске по семейным обстоятельствам. Очень серьезным. Я уверена, Жанна Викторовна, моя сменщица, разобралась в ситуации. Она прекрасный педагог.
— Меня не волнуют ваши обстоятельства! — не унималась та. — Вы получаете зарплату! Вы обязаны…
Елена молча нажала отбой. И не заплакала. Она просто вычеркнула эту женщину из своей жизни, как вычеркивают ненужную строку. Вся ее энергия была нужна Юре.
Валерий начал пропадать. Сначала у него были «срочные дела на работе». Потом «важные переговоры, от которых все зависит». Он приносил в палату дорогие фрукты, которые Юра не мог есть, новые гаджеты, на которые сын даже не смотрел. Валерий не выносил вида беспомощного, страдающего Юры. Он не выносил запаха лекарств. Он не выносил тихого отчаяния в глазах Елены.
Она не сразу заметила перемену. Она была слишком поглощена борьбой. Но однажды он приехал вечером, пахнущий не больницей, а какими-то чужими духами, вином и весельем. Он стоял в дверях палаты, красивый, успешный, чужой. А она сидела на стуле, в старой футболке, с темными кругами под глазами, и меняла сыну утку. В тот момент пропасть между ними стала очевидной.
Через неделю он пришел к ней домой, пока она забежала на час принять душ и взять чистые вещи. Он не смотрел ей в глаза.
— Лена, я так больше не могу, — сказал он, разглядывая узор на паркете.
Она замерла с полотенцем в руках.
— Что «так», Валера?
— Все это… — он неопределенно махнул рукой. — Больницы, врачи, твое лицо… Я прихожу домой, а тут пустота и пахнет тревогой. Я прихожу в больницу — а там вообще мрак. Мне нужен перерыв.
Она молчала, пытаясь осознать смысл его слов. Перерыв? От больного сына? От жены, которая борется за него?
— Мне нужен перерыв от этого твоего уныния и сплошной черноты, — выпалил он, наконец подняв на нее глаза. И в них не было вины. Только усталость и раздражение. — Я встретил другую женщину. Жанну. С ней легко. Она… она как солнце. А с тобой я задыхаюсь. Я ухожу.
Это было сказано. Бумеранг был запущен.
Елена не кричала. Не плакала. Она просто почувствовала, как что-то внутри нее оборвалось и с грохотом рухнуло в пустоту. Она посмотрела на него, как на насекомое под микроскопом. Слабый. Эгоистичный. Испуганный.
— Уходи, — сказала она тихо. — Только забери свои вещи сразу. Чтобы я их больше не видела.
Он что-то говорил про то, что будет помогать, что не бросает сына, что алименты… Она его уже не слышала. Она думала только о том, что завтра в семь утра нужно быть в больнице, чтобы отвезти Юру на МРТ.
Развод был быстрым и «справедливым» с точки зрения закона. Он оставил ей двухкомнатную квартиру, выплачивая за нее ипотеку. Он платил алименты, которые позже превратились в «помощь Юре». Он был уверен, что поступает благородно. Он купил себе свободу и легкую жизнь с «солнечной» Жанной.
А Елена осталась. Осталась с сыном, которого заново учила ходить. С реабилитационными центрами. С ночными страхами Юры. С безденежьем, когда зарплаты воспитателя не хватало на лучшего массажиста. Она начала плавать. Сначала просто чтобы хоть на час сбежать из дома, где все напоминало о болезни. Потом — чтобы выплеснуть злость и боль. Она вкладывала в каждый гребок всю свою ярость, всю обиду. Вода принимала все. Постепенно злость ушла, осталась только сила. Она плыла, и с каждым метром ее мир снова обретал четкие контуры и смысл. Она выплыла. Они с Юрой выплыли.
***
— Помощь? — эхом повторила Елена, возвращаясь из прошлого в прохладный ростовский вечер. — Какая помощь, Валера? Деньги нужны?
Он горько усмехнулся.
— Если бы. Хуже.
Он замолчал, собираясь с силами. Елена ждала. Она никуда не торопилась. Вся ее жизнь научила ее ждать.
— Я… я попал в аварию месяц назад. За рулем был. Какой-то лихач вылетел на встречку. Я увернулся, ушел в кювет. Машина в хлам. А я… — он замялся, голос его задрожал. — В общем, тоже. Нога раздроблена. Сложная операция. Врачи говорят, восстановление будет долгим. Год, может, больше. И не факт, что буду ходить нормально. Может, хромота на всю жизнь останется.
Елена смотрела на него, и в ее душе не шевельнулось ни капли жалости. Только холодное, отстраненное любопытство. Метафора стала реальностью. Инвалидность, которой они так боялись для сына, пришла к нему.
— Понятно, — сказала она. — Сочувствую.
— Ты не понимаешь! — он почти сорвался на крик. — Жанна… она ушла от меня.
А вот и оно. Финальный акт. Занавес.
— Как ушла? — спросила Елена с тем же бесстрастным любопытством.
— Собрала вещи и ушла. Неделю назад. Пока я в больнице лежал. Сказала, что не подписывалась на роль сиделки. Что она молодая, ей жить хочется, а не утки за мной выносить. Что… — он запнулся, и его лицо исказилось от боли и унижения. Он смотрел на Елену, и в его глазах была отчаянная мольба о понимании, о прощении, о чем-то, чего она уже не могла ему дать.
— Что она сказала, Валера? — спросила она, уже зная ответ. Зная дословно.
Он сглотнул.
— Она сказала… что ей нужен перерыв. От этого моего уныния и этой сплошной черноты.
Бумеранг завершил свой полет. Спустя пять лет он вернулся и ударил точно в цель. С той же силой. С теми же словами. Драматическая ирония судьбы была так жестока, что Елене на мгновение захотелось рассмеяться. Но она сдержалась. Ее победа не нуждалась в аплодисментах.
Он стоял перед ней, раздавленный, жалкий. Мужчина, который когда-то был центром ее вселенной, теперь казался чужим, нелепым прохожим, рассказывающим банальную историю.
— Она даже вещи мои из их квартиры вывезла и сняла мне вот эту… — он кивнул на подъезд. — Однушку. На месяц. А дальше, говорит, крутись как хочешь. У меня бизнес встал, пока я по больницам. Партнеры мутят что-то. Денег почти нет. Лен… — он сделал еще один шаг и схватил ее за руку. Ее кожа под его пальцами была холодной и гладкой после бассейна. Его ладонь была горячей и липкой. — Лен, пусти меня. Хотя бы на время. Мне некуда идти. Я один не справлюсь. Мне страшно.
Она медленно, без усилия высвободила свою руку. Она посмотрела на его искаженное лицо, на глаза, полные слез, которые он так и не проронил пять лет назад у постели их сына. Она видела не монстра. Она видела слабого человека, получившего по заслугам. И справедливость этого момента была абсолютной, как физический закон.
— Ты слишком молода, чтобы управлять, — вдруг всплыло в ее памяти. Он не говорил ей этого. Но это было написано на его лице тогда, пять лет назад. Ты слишком слаба, слишком погружена в свое горе, чтобы справиться. Я выбираю легкость. Я выбираю солнце.
А она справилась. Она держала печать своей семьи, своего дома, будущего своего сына в одиночку. И она удержала.
— Мне очень жаль, Валерий, — произнесла она наконец. Ее голос был ровным, без тени злорадства или сочувствия. Голос человека, констатирующего факт. — Тебе действительно не повезло.
Он вскинул на нее голову, ожидая продолжения. Приглашения. Надежды.
— Но я не могу тебе помочь, — добавила она.
— Почему? — прошептал он. — Лена, почему? Мы же не чужие люди… У нас сын…
— Потому что мой перерыв закончился, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Тот, который ты мне устроил. Пять лет уныния и сплошной черноты, как ты выразился. Я из него вышла. И возвращаться не собираюсь. Даже на пять минут.
Она развернулась и пошла к двери подъезда.
— Лена! Стой! Пожалуйста! — кричал он ей в спину. — Ты не можешь так! Это бесчеловечно!
Она на мгновение замерла у домофона. Бесчеловечно? Она вспомнила лицо своего четырнадцатилетнего сына, спрашивающего тихим шепотом: «Мам, а папа больше не придет?». Она вспомнила ночи, когда выла в подушку от бессилия и одиночества. Она вспомнила, как считала копейки, чтобы заплатить за очередной курс реабилитации.
Елена набрала номер квартиры. Пискнул замок.
Она не обернулась. Она просто вошла в подъезд и позволила тяжелой металлической двери захлопнуться, отсекая его крики, его отчаяние, его прошлое.
Поднявшись в свою квартиру, она не стала заваривать чай. Она прошла на кухню, залитую мягким светом уличного фонаря, и остановилась у окна. Внизу, под деревом, стояла ссутулившаяся фигура. Валерий. Он не уходил.
Тревоги не было. Была глухая, тяжелая усталость и странное чувство завершенности. Словно она только что дописала последнюю страницу очень длинной и трудной книги. Катарсис, о котором пишут в этих самых книгах, не принес облегчения. Он принес пустоту. Правильную, заслуженную пустоту на месте старой раны.
Она отошла от окна. Завтра будет новый день. Нужно будет проверить уроки у старшей группы, подготовить материалы для занятия по рисованию на тему «Золотая осень». А вечером она снова пойдет в бассейн. И будет плыть. Вперед. Гребок за гребком. В своем собственном, спокойном и чистом мире. Без него.