Юлия включила кофемашину, и утро ворвалось в кухню рокотом и ароматом. За окном, на сорок шестом этаже высотки, бесновался екатеринбургский ветер, раскачивая голые ветви деревьев внизу так, будто пытался вырвать их с корнем. Весна на Урале всегда была такой: нетерпеливой, резкой, сшибающей с ног. Но Юлии это нравилось. Она любила эту борьбу, эту неприкрытую силу стихии, которая заставляла чувствовать себя живой. Она была в разводе уже пять лет, и эта утренняя чашка кофе в тишине собственной квартиры с видом на просыпающийся город была ее личным триумфом.
Она поднесла чашку к губам, когда из гостиной донесся тихий треск. Юлия замерла. Это был звук включающейся колонки, той самой, умной, что Федор подарил ей на прошлый день рождения. Она почти не пользовалась голосовым помощником, но иногда включала через нее музыку с телефона. Видимо, вчера вечером, слушая джаз, она не отключила соединение, а сейчас, разблокировав телефон на кухне, случайно запустила аудио. Только вместо музыки из динамика полился голос. Голос ее мужа.
Нет, бывшего мужа. Федора.
— …страховка-то на неё оформлена, премия максимальная, — говорил он буднично, будто обсуждал покупку новой резины. — Я тогда настоял, помнишь? Всё для неё, для её спокойствия.
Сердце Юлии пропустило удар, потом еще один, забившись в горле сухим, колючим комком. Кофе в чашке дрогнул. Она медленно, на цыпочках, подошла к арке, ведущей в гостиную. Колонка стояла на книжной полке, ее синий ободок равнодушно светился. Федор, очевидно, звонил кому-то по громкой связи в машине, и его телефон всё ещё был сопряжен с её домашней системой. Ошибка дилетанта. Ошибка самоуверенного идиота.
— Да помню, Феденька, ты гений, — пропел в ответ женский голос, до тошноты знакомый. Лариса. Её лучшая подруга. Та, что утешала её после развода, приносила вино и говорила, какой Федор козел. — Только сработает ли это сейчас? Пять лет прошло.
— А какая разница? — голос Федора стал тверже, в нем появились те деловые, не терпящие возражений нотки, которые Юлия когда-то принимала за уверенность и надежность. — Полисы такого типа бессрочные, пока взносы платятся. А я плачу. Аккуратно, каждый квартал. Просто… если с ней что-то случится… ну, несчастный случай. В горах, например. Она же собиралась летом на Алтай. Или просто… машина. Город большой. Всякое бывает. Выплата покроет и ипотеку на тот новый дом, и еще останется. Мы бы сразу съехались, Лар.
Юлия прислонилась к косяку, чувствуя, как ледяная волна поднимается от самых пяток. Воздух в легких кончился. Ветер за окном завыл с новой силой, ударив в стекло порывом мокрого снега. Несчастный случай. Выплата. Новый дом. Мир, который она с таким трудом отстроила заново, рассыпался на пиксели, как плохое изображение. Только это не было изображением. Это была реальность. Он не просто изменил ей с ее лучшей подругой. Он все эти годы ждал. Планировал. Оплачивал страховку на ее жизнь, как инвестиционный проект.
Она не стала слушать дальше. Неслышно вернулась на кухню, взяла телефон и дрожащим пальцем нажала «отключить». В наступившей тишине гул кофемашины показался оглушительным. Она посмотрела на свои руки. Пальцы в заусенцах от глины, под ногтями темные полоски. Вчера она до поздней ночи работала в своей мастерской над новой серией пиал. Глина была живой, податливой, она принимала форму её мыслей. Сейчас её собственные мысли были комком холодной, мертвой глины.
Юлия вылила кофе в раковину. Надела пальто прямо на домашний свитер, сунула ноги в ботинки, схватила ключи и вышла из квартиры. Ветер в коридоре высотки подхватил её, почти вытолкнув из подъезда на улицу. Он рвал из рук шарф, лез под пальто, бил по щекам ледяными каплями. Но Юлия его не чувствовала. Внутри нее бушевала своя собственная буря, куда более страшная. Она шла, не разбирая дороги, по утреннему, ветреному Екатеринбургу, а в голове, как заевшая пластинка, крутились обрывки прошлого, складываясь в новую, уродливую картину.
***
Они познакомились десять лет назад, на приеме в немецком консульстве. Юлия, уже тогда один из лучших синхронных переводчиков города, работала в стеклянной будке, её голос лился в наушники немецких промышленников, превращая сложную русскую речь о модернизации прокатных станов на уральских заводах в безупречный немецкий. Она чувствовала себя рыбой в воде, дирижером смыслов. Это была её стихия — балансировать на грани двух языков, двух менталитетов.
Федор подошел к ней после. Высокий, в идеально сидящем костюме, с обезоруживающей улыбкой. Он не стал говорить банальностей о «магическом голосе». Он сказал: «Вы не переводили. Вы строили мост. Я видел, как менялись лица немцев, когда вы находили точные эквиваленты для наших идиом. Это высший пилотаж». Он был финансовым директором крупного холдинга, и его комплимент был профессиональным и точным. Он оценил не её внешность, а её мастерство. Юлия, которой к её сорока годам уже надоели поверхностные ухаживания, была покорена.
Их роман был стремительным и красивым. Федор умел ухаживать. Дорогие рестораны с видом на Исеть, билеты на премьеры в Оперный, выходные в загородных клубах. Он был щедр, внимателен и, казалось, искренне восхищался ею. «Юленька, ты уникум, — говорил он, обнимая её после очередного сложного перевода на международном симпозиуме. — Мозги как у академика, и выглядишь как кинозвезда. Как мне повезло».
Он легко нашел общий язык с Ларисой, её подругой со студенческой скамьи. Лариса, вечный «творческий человек в поиске», работала в какой-то мутной пиар-конторе и постоянно жаловалась на отсутствие денег и настоящих мужчин. Федор стал для нее объектом обожания. «Юлька, держись за него! Это не мужик, а клад! — щебетала она за бокалом просекко. — И как он на тебя смотрит!». Юлия и сама видела, как он смотрит. Или ей так казалось.
Проблемы начались, когда она увлеклась керамикой. Это случилось случайно. Она зашла в маленькую студию на улице Малышева, чтобы купить в подарок чашку, и осталась на пробное занятие. Ощущение влажной, прохладной глины, которая поддавалась её пальцам, вращаясь на гончарном круге, заворожило её. Это было полной противоположностью её работе. Там — абсолютная точность, скорость реакции, интеллектуальное напряжение. Здесь — медитативное погружение, свобода формы, право на несовершенство. Она нашла в этом свою отдушину, свой способ заземлиться после полетов в лингвистических высотах.
Федор этого не понял.
— Юль, ну что за грязное баловство? — морщился он, когда она приходила домой с перепачканными руками. — У тебя маникюр за три тысячи, а ты его глиной портишь. Лучше бы на йогу пошла или в спа.
— Федь, мне это нравится. Это… моё.
— Твоё — это блистать на переговорах, солнце. А это так, ребячество. Еще и деньги на эту мазню тратишь.
Он говорил это с улыбкой, как бы в шутку, но Юлия чувствовала укол раздражения. Ему нравилась её «витринная» часть: успешный переводчик, эффектная женщина, которой можно гордиться перед партнерами. Ему не нужна была Юлия, которая находила счастье в том, чтобы часами мять глину и создавать кривоватые, но живые чашки.
Именно тогда, в один из вечеров после такой «шутки», он и завел разговор о страховке.
— Юленька, мы же не молодеем. А у тебя работа нервная, перелеты постоянные. Давай оформим тебе хорошую страховку жизни. Так, на всякий случай. Чтобы я был спокоен за тебя.
Тогда это показалось ей верхом заботы. Мужчина думает о будущем, о её безопасности. Она подписала бумаги, не вчитываясь. Зачем? Она ему доверяла. Абсолютно.
А потом в их жизни появился Владимир. Он был владельцем той самой керамической студии. Мужчина лет пятидесяти, немногословный, с обветренным лицом и невероятно внимательными глазами. Он не был похож на лощеных бизнесменов из окружения Федора. Владимир носил простые джинсы и рабочие рубашки, а его руки, сильные и уверенные, казалось, знали о глине всё. Он не учил, он лишь изредка подходил и одним движением поправлял постановку её пальцев или тихо говорил: «Чувствуй центр. Не борись с ней, дыши вместе с кругом».
Он никогда не делал ей комплиментов. Но однажды, когда она сняла с круга особенно удачную, по её мнению, вазу — тонкостенную, с изящным изгибом, — он подошел, взял её в руки, повертел и сказал: «Хорошая. Честная». Это простое слово «честная» значило для Юлии больше, чем все пышные дифирамбы Федора. Владимир видел не результат, он видел суть. Он видел в этой вазе её, Юлию.
Федор его невзлюбил с первого взгляда. Заехал как-то за ней в студию, окинул Владимира презрительным взглядом с ног до головы и бросил Юлии: «Поехали, хватит горшки лепить. У нас столик в "Троекурове"». В машине он процедил: «Что это за пролетарий уральский? Он хоть руки моет после своей глины?».
Развод случился через год. Не из-за Владимира, нет. Их отношения с ним оставались на уровне молчаливого уважения и редких разговоров о глазури и техниках обжига. Причина была банальна. Юлия случайно увидела переписку Федора с какой-то девицей. Пошло, предсказуемо, грязно. Когда она показала ему телефон, он не стал отпираться. «Ну, прости. Бес попутал, — сказал он легко, будто речь шла о пролитом на скатерть вине. — Ты же умная женщина, Юль. Поймешь. Это ничего не значит».
Но для неё это значило всё. Это был не просто секс на стороне. Это было предательство её доверия, обесценивание их отношений. Он считал её «умной женщиной», которая должна «понять» и проглотить унижение. Она не стала. Она собрала его вещи в дорогие чемоданы и выставила за дверь.
Развод был на удивление легким. Федор не спорил. Он оставил ей квартиру, купленную еще до брака, и удалился с благородным видом оскорбленной добродетели. Лариса была рядом. «Я же говорила, он козел! — восклицала она. — Как он мог так с тобой, с такой женщиной!». Она ночевала у Юлии, пила с ней вино, слушала её сбивчивые рассказы и гладила по руке. «Ничего, прорвемся, девочка моя. Мы — сила».
И Юлия прорвалась. Она с головой ушла в работу. Синхронила на крупнейших промышленных выставках, летала в Германию и Австрию, оттачивая свой профессионализм до блеска. А всё свободное время проводила в студии Владимира. Керамика стала её терапией. Она научилась не просто лепить. Она научилась обжигать, глазуровать, экспериментировать с формами и цветами. Её работы стали покупать. Сначала знакомые, потом — небольшие дизайнерские лавки. Владимир смотрел на её успехи с теплой, сдержанной улыбкой. «Я же говорил, у тебя рука верная», — сказал он однажды, помогая ей загружать печь.
За пять лет она построила свою жизнь заново. Крепкую, честную, как та самая ваза. Жизнь, где не было места лжи и компромиссам. Она была уверена, что прошлое осталось позади, переплавилось, как глина в печи, и обрело новую, прочную форму.
Она ошибалась. Прошлое не переплавилось. Оно просто затаилось, ожидая своего часа.
***
Юлия остановилась на Плотинке. Ветер с городского пруда был особенно злым. Он трепал волосы, забирался в рукава, заставляя ежиться. Вода в Исети была свинцовой, покрытой мелкой рябью. На том берегу громоздились здания Екатеринбург-Сити, стеклянные и бездушные. Когда-то они с Федором мечтали купить там апартаменты. «Будем смотреть на город свысока, Юленька», — говорил он. Теперь она понимала истинный смысл этих слов. Он всегда хотел быть «свысока».
Она вдруг поняла, что не чувствует боли. Не было слёз, не было желания кричать или бить посуду. Была только звенящая, холодная пустота и ясность. Как после сложнейшего синхронного перевода, когда ты выходишь из будки, выжатый как лимон, но с кристально чистым сознанием. Все фрагменты головоломки встали на свои места. Его «забота». Его настойчивость со страховкой. Его легкий развод — зачем скандалить из-за квартиры, если на кону стоит нечто гораздо большее? Его «дружба» с Ларисой после их разрыва, которую он объяснял желанием «поддерживать её через подругу». И взносы. Аккуратные ежеквартальные взносы. Он не просто ждал. Он инвестировал в её смерть.
Она достала телефон. Пальцы больше не дрожали. Нашла в контактах Ларису. Нажала на вызов.
— Юлечка, привет! — голос подруги был бодрым и фальшивым, как новогодняя елка в июле. — А я тебе как раз собиралась звонить! Представляешь, тут такое…
— Лариса, — перебила Юлия. Её собственный голос прозвучал незнакомо. Глухо и ровно. — Федор сейчас с тобой?
На том конце провода повисла пауза. Такая густая, что её, казалось, можно было потрогать.
— С… с чего ты взяла? Я на работе, Юль, вся в делах.
— Поставь на громкую связь, — приказала Юлия.
— Да что случилось? Ты меня пугаешь!
— Громкую. Связь.
Еще одна пауза. Затем послышался щелчок.
— Ну? — голос Ларисы стал капризно-раздраженным. — Я слушаю.
— Федор, ты там? — спросила Юлия в пустоту.
— Юля? — голос Федора был растерянным. — Что за цирк? Откуда ты…
— Я случайно услышала ваш утренний бизнес-план, — спокойно произнесла Юлия, глядя на свинцовую воду. Ветер швырнул ей в лицо горсть ледяных капель, похожих на осколки стекла. — Обсуждение моих перспектив в качестве инвестиционного актива. Должна отметить, Федор, твой финансовый гений не знает границ. Платить пять лет взносы в ожидании несчастного случая — это сильно. Почти так же сильно, как утешать меня после развода через мою лучшую подругу, которая спит с тобой.
Тишина. Даже ветер, казалось, замер на мгновение.
— Юля… это не то, что ты думаешь… — начал Федор, но его голос сорвался. — Это просто… разговор…
— О да. Разговор. О том, как вы будете жить в новом доме на деньги от моей страховки. Лариса, тебе понравится. Место хорошее, я сама выбирала.
— Сука, — прошипела в трубке Лариса. — Ты подслушивала!
— Я работала, — отрезала Юлия. — А вы просто забыли отключить блютус. Мелочь, да? А рушит такие грандиозные планы. Знаете, я вам даже благодарна. Вы избавили меня от последних иллюзий. Федор, не трудись больше платить взносы. Я аннулирую полис сегодня же. А вы, ребята… живите счастливо. Надеюсь, ипотека на ваш новый дом не покажется вам неподъемной. Да, и Лариса… забери свои вещи из моей прихожей. Розовый зонтик и шарф. Они мне больше не понадобятся.
Она нажала «отбой» и заблокировала оба номера. А потом сделала то, чего сама от себя не ожидала. Она рассмеялась. Тихо, потом все громче. Это был не истерический смех. Это был смех освобождения. Она стояла на продуваемой всеми ветрами Плотинке, в центре огромного, сурового города, и хохотала, глядя на хмурое небо. Люди, кутающиеся в воротники, шарахались от неё. А ей было всё равно. Кокон, в котором она жила, лопнул.
Она больше не шла бесцельно. Она точно знала, куда ей нужно. Она поймала такси и назвала адрес своей мастерской.
***
Дверь студии была не заперта. Владимир был там. Он стоял у печи для обжига, в рабочем фартуке, покрытом серой пылью, и сосредоточенно выставлял на полки маленькие, только что покрытые глазурью фигурки. Он поднял голову, когда Юлия вошла, и его внимательные глаза сразу всё поняли. Он не стал спрашивать «что случилось?». Он не стал суетиться и предлагать чай. Он просто кивнул в сторону её рабочего места, где на гончарном круге стояла вчерашняя, чуть подсохшая пиала, накрытая влажной тряпкой.
— Глина ждёт, — сказал он тихо. Его голос, чуть хрипловатый, с уральским, немного «окающим» говором, прозвучал как самая надежная музыка в мире.
Юлия сняла пальто, бросила его на стул. Подошла к своему месту, сняла тряпку с пиалы. Взяла в руки стек — инструмент для резьбы по глине. Её вчерашняя работа показалась ей сейчас слишком правильной, слишком выверенной. Она с силой провела стеком по гладкой поверхности, оставляя глубокую, рваную борозду. Потом еще одну. И еще. Она не разрушала её. Она меняла её суть. Она добавляла ей шрамы, делая её несовершенной, но настоящей. Живой.
Владимир молча наблюдал за ней. Потом подошел, взял со стеллажа большой, влажный ком свежей глины и с глухим стуком бросил его на её гончарный станок.
— Этой мало будет. Начинай новую.
Юлия посмотрела на него, потом на ком глины. Он был бесформенным, тяжелым, полным скрытой энергии. Она положила на него руки. Прохладная, упругая плоть подалась под её пальцами. Она нажала на педаль, и круг медленно начал вращаться.
Ветер за окном студии утихал. Сквозь тучи пробился первый, неуверенный луч весеннего солнца, упав на её руки, перепачканные глиной. Юлия почувствовала, как внутри нее рождается нечто новое. Не боль, не ярость, а тихое, мощное чувство. Чувство начала. Она была здесь. В своем городе. В своей мастерской. В своих руках. И она была готова построить что-то новое. Что-то честное. С самого начала.