— Ань, там чайник вскипел. Сделай бутерброды, а? Колбасы побольше нарежь, я вчера видел, ты целую палку купила. Мозг требует энергии, — голос Павла донёсся из комнаты, глухой и немного отстранённый, как будто он обращался не к живому человеку, а к голосовому помощнику, встроенному в стены квартиры.
Анна не ответила. Она стояла посреди кухни, глядя на распахнутую дверцу холодильника. Белый свет из его недр безжалостно выхватывал пустоту. Голые полки. Одинокий, съёжившийся лимон. Половинка луковицы в пластиковом контейнере. И всё. Вчерашние пакеты, оттягивавшие ей руки до самой двери, испарились. Исчезли килограмм фарша, упаковка сосисок, сыр, творог, йогурты, овощи. Вся её зарплата, переведённая в съедобный эквивалент, была поглощена без остатка.
Она медленно, с почти неслышным щелчком закрыла дверцу. Этот тихий звук, однако, прорвался сквозь гул компьютерных вентиляторов и достиг слуха Павла. Он оторвался от монитора, на котором светились разноцветные графики и столбцы кода, и недовольно посмотрел в сторону кухни.
— Что, уже всё съел? — её голос был ровным, лишённым всякой интонации. Просто констатация факта, как сводка погоды.
Павел поморщился, будто она задала какой-то бестактный, глупый вопрос.
— Ну, Ань, ты же знаешь. Когда идёт мыслительный процесс, когда рождается нечто великое, организм работает на износ. Это топливо. Я не набиваю брюхо, я инвестирую в наше будущее. Этот проект… Он нас озолотит! Я почти закончил, остался последний рывок. А для рывка нужна энергия. Глюкоза, белки, всё по науке.
Он говорил это своим любимым снисходительным тоном ментора, объясняющего первокласснику законы вселенной. Он не видел её лица, не замечал, как застыли её плечи, как побелели костяшки пальцев, сжатых в кулаки. Он видел только свой монитор, своё будущее величие и временную помеху в виде отсутствия бутербродов.
Анна молча прошла мимо него в комнату. Её движение было плавным, выверенным, как у хищника, который перестал таиться и вышел на открытое место. Её взгляд упал на его рабочий стол. На тарелке лежал надкусанный бутерброд с толстым куском сыра. Рядом — вскрытая пачка дорогого печенья, початая палка той самой, вчерашней колбасы, завёрнутая в собственный ценник. Крошки были повсюду.
Она взяла тарелку. Павел проводил её недоумевающим взглядом, уверенный, что она просто пошла убрать за ним. Но она направилась не к раковине. Она подошла к мусорному ведру, нажала ногой на педаль. Крышка с тихим шипением открылась. Недоеденный бутерброд полетел вниз. Затем её рука потянулась к столу, схватила пачку печенья и тоже отправила её в чёрную пасть ведра. Следом полетела колбаса, глухо стукнувшись о дно.
— Эй! Ты что делаешь? — взвился он, вскакивая со своего кресла. Маска гения слетела с его лица, обнажив растерянного и возмущённого обжору. — Это моя еда! Я работать собирался!
Анна повернулась к нему. В её глазах не было ни гнева, ни обиды. Только холодный, исследовательский интерес.
— Провожу эксперимент, — ответила она ледяным голосом. — Учёные говорят, что чёрная дыра может испариться, если её перестать подпитывать. Вот и проверим. С этого момента твоё питание прекращено.
Прошло утро. Павел воспринял вчерашний демарш как скверную, но кратковременную бурю. Женские капризы, по его мнению, были похожи на грозу: пошумят, по сверкают, прольются слезами или гневом, а потом снова выглянет солнце, и всё вернётся на круги своя. Он даже не стал подходить к ней с утра, решив дать ей «остыть». Он великодушно предоставил ей пространство для осознания своей неправоты. К обеду, полагал он, она сама принесёт ему тарелку горячего супа в качестве молчаливого извинения.
Но обед не наступал. Часы на мониторе бесстрастно отсчитывали минуты, которые складывались в часы. Привычный утренний аромат кофе так и не появился на кухне. Вместо этого до него донёсся лишь тихий стук одной чашки о блюдце и едва уловимый запах её духов, когда она прошла мимо комнаты, собираясь на работу. Дверь за ней захлопнулась, и квартира погрузилась в вакуум.
Сначала он игнорировал урчание в желудке. Великие умы, говорил он себе, всегда были выше бытовых мелочей. Он пытался сосредоточиться на своём проекте, но строки кода расплывались перед глазами, а гениальные алгоритмы в голове уступали место навязчивым образам жареной картошки и сочного стейка. Голод был не просто физическим ощущением; он был назойливым, тупым сверлом, которое медленно ввинчивалось в его мозг, разрушая концентрацию и вытесняя все мысли, не связанные с едой.
К трём часам дня его снисходительность испарилась, сменившись глухим раздражением. Он прошёлся по кухне, заглянул в мусорное ведро, словно надеясь, что выброшенная колбаса каким-то чудом регенерировала. Но там была лишь унылая картина вчерашнего разгрома. Он открыл все шкафы. Пустые пачки из-под круп, банка с засахаренным мёдом на дне, пакет с солью. Это было похоже на издевательство.
Вечером, когда Анна вернулась, он уже ждал её, сидя за кухонным столом. Он приготовил речь. Спокойную, взвешенную, мужскую. Речь, которая должна была вернуть заблудшую женщину на путь истинный.
Она вошла, неся в руке один-единственный, до смешного маленький пакет из продуктового. Она не посмотрела на него. Молча выложила на столешницу куриную грудку, пару помидоров и пучок зелени. Ровно на одну порцию.
— Ань, ладно, я понял. Ты вчера была на эмоциях. Давай не будем превращать дом в поле боя. Я признаю, может, съел немного больше, чем планировал, — начал он своим самым разумным тоном. — Но это же не повод устраивать… вот это всё. Сделай ужин. На двоих. Как обычно.
Она разворачивала курицу, споласкивала её под холодной водой, промокала бумажным полотенцем. Её движения были точными и отстранёнными, будто она находилась в операционной, а не на собственной кухне.
— Эксперимент предполагает чистоту условий, — сказала она, не поворачиваясь. — Любое внешнее вмешательство исказит результат.
И тут началось самое страшное. Она включила вытяжку, поставила на огонь сковороду, плеснула на неё масла. Через минуту по кухне поплыл сводящий с ума запах раскалённого масла, к которому тут же примешался аромат чеснока. Павел сглотнул слюну. Затем на сковороду с шипением легла куриная грудка. Воздух наполнился густым, плотным, невыносимо вкусным запахом жареного мяса, специй, чего-то пряного и острого. Это была уже не просто готовка. Это была демонстративная казнь его силы воли. Каждый звук — шипение, скворчание, стук ножа по разделочной доске, режущего сочные помидоры, — был направлен лично в него.
Когда она села за стол с тарелкой, на которой дымилось идеальное, поджаристое филе в окружении свежего салата, он не выдержал.
— Мы же семья, Аня, — его голос сорвался на жалобные нотки. — Семьи так не поступают. Люди заботятся друг о друге.
Она отрезала ножом кусочек курицы, подцепила его вилкой и, прежде чем отправить в рот, посмотрела ему прямо в глаза. Холодно. Внимательно. Как учёный смотрит на лабораторную крысу в лабиринте.
— Семья — это взаимообмен энергией. А чёрная дыра только поглощает. Эксперимент продолжается, Павел.
На третий день голод перестал быть просто ощущением. Он стал состоянием. Он изменил цвет стен, замедлил ход времени и исказил звуки. Шум системного блока, раньше бывший фоном его гениальности, теперь раздражал, как жужжание мухи над ухом. «Гениальный проект» лежал на мониторе мёртвым грузом разноцветных окон. Павел не мог написать ни строчки кода. Все его мыслительные процессы, вся его хвалёная энергия, которую он так усердно пополнял, свелись к одной примитивной, всепоглощающей функции: ожиданию еды.
Он стал тенью, бесшумно перемещающейся по квартире. Он выучил её маршруты, её ритуалы. Он знал, когда она пьёт утренний кофе, когда открывает холодильник за яблоком для перекуса. Каждый шелест пакета, каждый щелчок дверцы заставлял его мышцы напрягаться в инстинктивном порыве. Он ненавидел себя за это, но ничего не мог поделать. Тело, преданное разумом, жило по своим законам.
Вечером началось нечто новое. Он сидел в комнате, когда по квартире поплыл тонкий, едва уловимый аромат. Чеснок. А потом к нему присоединился густой, смолистый запах розмарина. Павел замер. Это сочетание он знал слишком хорошо. Оно было кодом, ключом к одному из его самых сильных гастрономических удовольствий. Медленно, как лунатик, он пошёл на кухню.
Анна стояла у духовки. В стеклянном окошке, подсвеченный оранжевым светом лампы, лежал огромный кусок свинины, нашпигованный чесноком и утыканный веточками розмарина. Корочка уже начала золотиться, и по ней стекали капельки растопленного жира, которые, падая на раскалённый противень, шипели и испускали тот самый божественный аромат. Это было не просто приготовление пищи. Это была пытка. Изощрённая, продуманная, нацеленная прямо в центр его воли.
— Это… ты для нас? — спросил он, и голос его предательски дрогнул, полный неуместной, жалкой надежды.
Анна даже не обернулась. Она достала из ящика длинный тонкий нож и начала с методичной медлительностью резать салат.
— Температура в эпицентре чёрной дыры достигает миллионов градусов, — сказала она в пространство. — Интересно, как это влияет на её аппетит.
Надежда умерла, и на её место пришла ярость. Тупая, животная, подогретая голодом.
— Ты наслаждаешься этим, да? — прошипел он, подходя ближе. Он начал кружить по кухне, как волк вокруг костра. — Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь. Ты садистка. Просто больная садистка. Что за человек способен на такое? Морить голодом собственного мужа!
Она продолжала резать овощи. Хруст перца под лезвием ножа звучал в напряжённой тишине оглушительно громко. Она не отвечала, и это бесило его ещё больше. Её спокойствие было стеной, о которую разбивались его обвинения. Он хотел крика, скандала, ссоры — чего угодно, что нарушило бы эту ледяную, выверенную жестокость.
— Отвечай мне! Посмотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Она положила нож. Повернулась. Её взгляд был спокоен, как у энтомолога, разглядывающего трепыхания жука, насаженного на булавку.
— А что ты хочешь услышать, Павел?
Дверца духовки пискнула, сообщая о готовности. Анна надела прихватки, достала противень. Аромат в кухне стал таким плотным, что, казалось, его можно резать ножом. Она аккуратно переложила мясо на большую тарелку, отрезала себе щедрый, толстый кусок и положила рядом горку салата. Села за стол.
Павел стоял над ней, его кулаки сжимались и разжимались. Он смотрел, как она отрезает первый кусочек, как пар вьётся над сочным срезом.
— Ты просто чудовище, — выдохнул он.
Анна поднесла вилку ко рту, но остановилась. Она посмотрела на него снизу вверх, и в её глазах мелькнула тень насмешки.
— Если твой проект так близок к успеху, как ты говоришь, в чём проблема? Монетизируй его. Прямо сейчас. Закажи себе пиццу. Или суши. Что там едят будущие миллионеры? У тебя же наверняка есть деньги, которые ты вот-вот получишь. Или нет?
Слова Анны ударили его не как оскорбление, а как физический толчок в грудь. Монетизируй. Закажи еду. Эти простые, обыденные фразы в одно мгновение вскрыли всю ложь, которой он годами кормил и себя, и её. Не было никаких инвесторов на пороге. Не было миллионов, ждущих его гениального кода. Была только пустота на банковском счёте, такая же всеобъемлющая, как и пустота в холодильнике.
И в этот момент что-то сломалось. Стеклянная стена, отделявшая его сознание от первобытных инстинктов, рассыпалась в пыль. Он перестал видеть в ней жену, женщину, человека. Он видел только препятствие. Препятствие между ним и источником энергии, который дымился на тарелке, источая сводящий с ума аромат. Взгляд его сфокусировался на куске мяса. На его поджаристой корочке, на соке, который выступил на срезе, на волокнах, распадающихся под её вилкой.
Это был не рывок. Это было падение. Он не бросился, он просто рухнул вперёд, протягивая руку не к ней, а к тарелке. Рука, привыкшая к мышке и клавиатуре, неуклюже метнулась через стол, пальцы скрючились, чтобы схватить, вырвать, забрать. Он не думал, что будет делать дальше. Главное — схватить.
Она не отпрянула. Она не вскрикнула. Она просто подняла на него глаза, и её вилка с наколотым куском мяса замерла на полпути ко рту. Её взгляд остановил его руку лучше, чем любая стена. В нём не было страха. В нём была последняя капля презрения, переполнившая чашу.
— Нет! — её голос не был громким, но он ударил по ушам, как выстрел в закрытом помещении.
Рука Павла замерла в сантиметре от тарелки.
— Нет! Это ты во всём виноват! Ты чёрная дыра нашей семьи! Бездонная чёрная дыра! Ты только потребляешь всё: и еду, и деньги, но ничего не даёшь взамен! И тебе всегда мало! Но всё! Хватит!
Она встала. Не резко, а медленно, с весом каждого произнесённого слова. Теперь она смотрела на него сверху вниз, и её глаза горели холодным, белым огнём.
— Ты думаешь, это еда? Ты думаешь, я отняла у тебя кусок мяса? Я отняла у тебя иллюзию, в которой ты жил! Ты не гений, Павел. Ты не творец. Ты потребитель. Ты жрал мои деньги, которые я зарабатывала на ненавистной работе, пока ты «ловил вдохновение». Ты жрал мою еду, купленную на эти деньги. Ты жрал моё время, мою молодость, мои надежды! Годами! Ты рассказывал мне про свои проекты, про будущее, про миллионы, а на деле просто строил себе уютное, тёплое гнездо, в которое я должна была тащить червяков. А когда червяки кончились, ты решил сожрать меня. Так вот, эксперимент окончен. Я получила результат.
Она говорила это ровно, чеканя каждое слово. Это был не крик истерики. Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Он смотрел на неё, и лицо его менялось. Растерянность сменилась гневом, потом обидой, а потом — пустым, жалким осознанием. Он хотел что-то крикнуть в ответ, что-то возразить, оправдаться, но слова застряли в горле. Что он мог сказать? Что его проект вот-вот выстрелит? Что ему нужно было просто ещё немного времени и еды?
Анна смотрела на него ещё секунду, словно фиксируя результат на сетчатке. Затем, с едва заметным движением плеч, она отпустила ситуацию. Она просто выключила его из своего мира.
Она села за стол. Спокойно, без всякой дрожи в руках, взяла вилку и нож. Отрезала следующий кусок мяса, отправила его в рот и начала медленно, с удовольствием жевать, глядя не на него, а куда-то сквозь него, на стену.
А он так и остался стоять посреди кухни — униженный, раздавленный, с протянутой к чужой еде рукой. Вокруг него всё ещё витал божественный аромат жареного мяса, но теперь он казался тошнотворным, трупным. Он был не просто голоден. Он стал пустым местом. Она не выгнала его, не ударила. Она просто села и продолжила ужинать. И в этом спокойном, будничном движении было больше жестокости, чем в любом крике. Чёрная дыра не испарилась. Её просто перестали замечать…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ