Тишина в доме была особенной — густой, липкой, звенящей.
Она не была мирной. Это была тишина ожидания.
Маша прислушивалась к каждому шороху за стеной, свернувшись калачиком на кровати, и сжимала в руках потрёпанного плюшевого медвежонка по имени Миша. Он пах домом — тем, старым, когда мама ещё пела колыбельные, а папа катал на спине, изображая самолёт.
Потом в доме появился другой запах. Тяжёлый, сладковато-горький, въедливый. Он пропитывал одежду, волосы, шторы, книги. Запах страха.
Сначала он приходил по праздникам. Потом по выходным. А теперь он жил здесь почти постоянно.
Маша слышала, как на кухне упала вилка, и её сердце дрогнуло, замерло, пропустило удар. Голоса за стеной нарастали, как волны перед штормом. Сначала это было ворчание, потом — отдельные колкие слова, которые она не до конца понимала, но чувствовала их ядовитость.
— Хватит мне тут указывать! — пронеслось сквозь стену, голос отца, грубый и размытый.
—Я тебе указываю? Ты всю зарплату пропил, а я указываю? — взвизгнул голос матери. Но это был не её голос. Её настоящий голос был мягким, как бархат. Этот был пронзительным и злым.
Маша вжалась в подушку, стараясь дышать тише. Она мысленно строила стены вокруг своей кровати, высокие-высокие, чтобы никакой звук не мог пробиться.
Она представляла себя в стеклянном шаре, который стоит на полке, а за стеклом бушует метель. Было тихо и безопасно. Но метель всё равно была видна.
Ссора нарастала, перерастая в грохот посуды, в рыдания, в гулкие удары по столу.
Маша зажмурилась. Ей было семь лет, но она уже знала, что слёзы ничего не меняют. Однажды она вышла к ним, плача, и просила остановиться. Папа тогда обнял её, его дыхание обожгло ей щёку, а мама кричала, чтобы она шла в комнату и не лезла не в своё дело.
Она больше не выходила. Её дело было — сидеть тихо и ждать.
Она ненавидела это ожидание. Ненавидела запах. Ненавидела эти голоса-монстры, которые подменяли её родителей. Куда они уходили? Куда девались её мама, которая могла целый час рассказывать про звёзды, и папа, мастеривший скворечники? Их похитило это чудище с запахом водки и пива, оставив вместо них этих злых, кричащих двойников.
В соседней комнате что-то грохнуло и разбилось.
Маша вздрогнула и прижала Мишу к лицу так сильно, что пуговичные глаза впились ей в щёку. Она ждала, что сейчас откроется её дверь. ң
Иногда папа входил, садился на край кровати, говорил что-то невнятное, плакал и говорил, что любит её больше жизни. От этих визитов ей было ещё страшнее.
Но дверь не открылась. Крики пошли на убыль, сменились бормотанием, а потом наступила та самая, страшная тишина. Тишина после бури. Значит, они уснули.
Маша осторожно сползла с кровати, отворила дверь и выглянула в коридор. Свет на кухне был погашен. Из спальни родителей доносился тяжёлый храп.
Она на цыпочках пробралась на кухню. Сердце бешено колотилось.
На столе стояли неубранные тарелки, пустая бутылка валялась на боку, а в воздухе стоял тот самый, знакомый до тошноты запах.
Маша подошла к раковине и увидела осколки тарелки. Она аккуратно, стараясь не шуметь, собрала их в совок и выбросила в ведро. Потом протёрла стол тряпкой, убрала бутылки под раковину, поставила стулья на место.
Она делала это молча, автоматически. Это был её ритуал. Ритуал очищения. Может быть, если убрать всё это, то утром проснутся другие люди. Настоящие.
Закончив, она встала посреди чистой, но всё ещё пахнущей кухни, и почувствовала огромную, неподъёмную усталость. Она была не семилетним ребёнком, а древней старухой, которая несёт на плечах тяжёлый груз, имя которому ей было незнакомо.
Она вернулась в комнату, забралась под одеяло и прижала медвежонка к груди. —Всё будет хорошо, Миш, — прошептала она в его плюшевое ухо. — Завтра они проснутся, и всё будет как раньше. Правда?
Но медвежонок молчал. Он просто пах старым домом и детством, которое кто-то украл, пока его хозяйка убирала на кухне осколки разбитой тарелки.
Спасибо за то, что прочитали до конца и пришли в мою Литературную гостиную.
Можете поддержать донатами!