Снежная девочка
Всё-таки подвела меня в тот день хвалёная женская интуиция. Ведь у меня абсолютно не возникло никаких плохих предчувствий, когда секретарша Любочка вполне обычным образом попросила зайти к нашему замдекана Фиксовичу. По-настоящему его зовут Олегом Феоктистовичем, но мы все за глаза зовём его Фиксовичем за склонность чересчур увлекаться какой-либо педагогической или организационной идеей. Очередная «идея-фикс» всегда посещала его внезапно и, по имеющемуcя у него на тот момент мнению, должна была, если не спасти мир, но уж точно изменить всё к лучшему на нашем факультете и в нашем вузе, сильно повысить успеваемость, посещаемость и резко улучшить моральный облик студентов и профессорско-преподавательского состава.
Помню, как в прошлом году на почве его увлечённости пропагандой здорового образа жизни, мы всю неделю вечерами на кафедре рисовали плакаты не тему борьбы с курением. Сколько же было выкурено в процессе этого творчества, но первое место на конкурсе плакатов завоевала именно наша кафедра!
Вообще-то Фиксович – отличный мужик, и нашего брата преподавателя от прочей администрации всегда защищает, а уж сколько студентов спасено им от отчисления – не счесть! И в тот день, я была уверена, что ничего ужасней прошлогодней кампании по борьбе за здоровый образ жизни он уже не придумает. Но, как оказалось, не тут-то было! А я ещё шла такая вся полная надежд, думала, что спрошу насчёт премии. С этого и разговор начала:
– Олег Феоктистович, Вы наверно меня просили зайти насчёт давно обещанной премии за активное участие в воспитательной работе?
Он прямо так и подскочил на своём огромном кресле. Говорит:
– Как Вам не совестно, Валентина Георгиевна, всё время о премиях думать, Вы же с молодёжью работаете, тут без энтузиазма никак. А Вы всё о премии!
А я, между прочим, о премии думаю не всё время, а время от времени. Вот как зарплату получу, долги отдам, в магазин один раз схожу, вот тут-то и начинаю думать, думать, что, как же кстати, она была бы премия эта. Только я ему всё собралась изложить, как вдруг вижу, что в углу замдекановского кабинета сидит неизвестный мне субъект и на огромном, непоколебимом таком, стуле пытается раскачиваться. Вот тут бы мне и насторожиться, задуматься о том, что нельзя иметь дело с теми, кто пытается раскачивать нераскачиваемое. А Олег Феоктистович радостно так, с пафосом даже каким-то заявляет:
– Это Пётр Васильевич Мурзин, режиссёр, будет у нас бороться с бездуховностью посредством театрального искусства и драмкружка. А то бездуховность нас заела, понимаешь.
Пригляделась, режиссёр одет во всё серое, а выражение лица мрачное такое. А Фиксович радостный всё не унимается:
– А вот наша Валентина Георгиевна будет Вам помогать.
Тут режиссёр Мурзин вроде улыбнулся, но на самом деле оскалился, показав большие острые зубы. «Надо же, – думаю, –прям волчонок какой-то».
Однако на первой репетиции, куда мне пришлось пойти по поручению Фиксовича, оказалось, что голос у этого «волчонка» мягкий, вкрадчивый. И внимательно так слушает его народ, который мы с Любочкой ему нагнали, в основном дисциплинированных отличников и задолжников с угрозой отчисления, которым деваться некуда.
И он своим вкрадчивым голосом им втолковывает:
– Островский, наш родной Александр Николаевич, гений,- говорит – был. Но никто правильно его гениальную вещь «Снегурочка» не понял. А вот мы её с вами осовременим, и все её поймут.
Вот тут-то первый раз интуиция во мне и взыграла. Думаю: «Всё. От этого Мурзина неприятностей не оберёшься»
А он продолжает, а я ушам своим не верю, чего он доверчивой нашей молодёжи впаривает:
– Мороз – это не Мороз вовсе, а глава мафии, полный отморозок. Жену Весну и дочь Снегурочку терроризирует, а сам всё о сокровищах своих несметных заботиться. У него фирма по огранке алмазов, «Мороз» называется.
Отличник наш Миша Ломтиков его слушает и глазами прям хлопает. А Мурзин ему поясняет на полном серьёзе, чтобы играть лучше этого Мороза, то надо на каждый палец кольцо с большим камнем одеть и. в то время как текст говоришь, непрерывно глядеть на руки свои в кольцах, а на тех, с кем говоришь, вовсе не смотреть, вроде недостойны они этого.
Смотрю на следующей репетиции, а Миша, тихоня наш, смотрит на пальцы свои в каких-то чудовищно огромных кольцах (которые девчонки наши по всем знакомым ему собрали) и зычным, злобным таким голосом текст свой говорит, что у меня и вправду мороз по коже пошёл. А Коля, задолжник и лоботряс здоровенный, шпарит без запинки текст царя Берендея, вот уж в жизни не подумала бы, что он что-либо так способен выучить. «Ладно, – думаю, – раз дети довольны, значит, эксперименты Мурзина можно пока потерпеть».
А Мурзин дальше Островского всё осовременивает. Говорит, что Мизгирь – это новый русский, который думал, что за деньги всё можно купить, а если не купить, то силой взять. У него сеть ресторанов русской кухни «Мизгирь». А Лель – это прожигатель жизни, богемный ловелас и эгоист, хоть и талантливый, но только себя и песни свои любит, звёздной болезнью болеет. Поэтому и Снегурочке не простил, что она от него не фанатела. По теории Мурзина, Весна – женщина из народа, любящая, но забитая, без денег и связей, и своего мужа-бандита боится. И вот они все вместе, среда эта социально неблагополучная, Снегурочку бедную до гибели и довели.
Я как всё это услышала то, как будто, дар речи на время от удивления потеряла. А Мурзин моё молчание наверно за одобрение принимает и ещё помощи требует:
– Мне, – говорит, – ещё народ нужен. Здесь, у Островского свита Весны предусмотрена, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие.
– Ну – отвечаю, – прям и не знаю, чем вам помочь. Похоже, без кафедры иностранных языков не обойтись.
Но столько «гусей», «жаворонков», и прочих актёров ни среди отличников, ни среди задолжников, ни среди кафедры иностранных языков не нашлось. Пришлось к коллегам обращаться с просьбой с занятий пару-другую студентов отпустить. Поясняю им, что мы с бездуховностью боремся посредством театрального искусства по поручению замдекана.
Коллеги по-разному к проблеме относятся. Одни с пониманием, а другие ругаются. Доцент Никушкин вообще скандал безобразный устроил. Ворвался во время репетиции, кричит, что мало того, что мы студентов с занятий забираем, так ещё и шумим на репетициях так, что он семинар вести не может, не слышит, что ему студенты говорят. Так дико кричал при студентах и дверью хлопнул напоследок. Вот как нехорошо, а ещё культурный человек называется, культурологию преподаёт. И, спрашивается, что такого ему позарез от студентов надо услышать на семинаре, чего бы он сам не знал? Не слышит, что студенты отвечают? И не надо! Меньше расстраиваться будет, нервы свои, работой потрёпанные, побережёт.
Но нашлись коллеги, которые с большим пониманием отнеслись. Вот доцент Бедретдинов Фархад Азаматович не только студентов с занятий на репетиции отпускал, но и сам небольшую рольку сыграть взялся.
Вообще со временем даже слаженно так всё стало получаться. Люся-Снегурочка так красиво высоким голоском своим заводила, и пели они здорово с Лёшей-Лелем песню Лёшиного же сочинения. Мурзин решил, что Островский не обиделся бы, если в его пьесу молодёжную песню вставить. Жалостливо так пели, я чуть не прослезилась, и даже слова потом у Лёши попросила, вот они:
Снежная девочка
Снежная девочка – всё её тело из снега,
Хрупкое чистое сердце прозрачно как лёд,
Взгляд опечален как серое зимнее небо.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
Ясные белые дни скоро станут длиннее,
Станут тревожными девочки чуткие сны.
Зимние ночи будут теперь всё короче,
Снежная девочка снова боится весны.
Скоро подуют апрельские мокрые ветры,
Снежная девочка из дому ночью уйдёт
И поплывёт в океан на дрейфующей льдине.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
А ещё вторая песня должна была быть, которую Люся неожиданно сочинила прям на репетиции. И только она хотела нам её прочесть, как опять доцент Никушкин вбежал с криками-протестами своими. А когда ушёл, Люся вдруг заявила, что слова песни забыла, и заплакала. Я говорю:
– Люся, быть этого не может, чтобы так слова взялись и забылись.
А она говорит, что никак вспомнить не может, и плачет. Но Мурзин потом другие песни в пьесу вставил. В финале, когда Снегурочка растает, а царь Берендей скажет, что это надо отпраздновать, положено было петь. Тут Мурзин, раскачиваясь на стуле, прошипел:
– Какая жестокость! Девушка трагически погибла, а этот царь-рогоносец, который за женой своей уследить не мог, предлагает всем веселиться.
Тут, по версии Мурзина, эта жестокая берендеева свита должна была петь что-то попсовое типа «зайка – я твой тазик!» Но вдруг откуда-то издалека раздаётся голос народного хора, который поёт что-то по-настоящему стоящее, исконно народное, и заглушает всю попсу.
Уже приближалась генеральная репетиция, как нас с Мурзиным попросил к себе Фиксович. Мы сидим, а Фиксович пальцами по столу нервно так барабанит и молчит. И вдруг спрашивает:
– Что, национальный вопрос обостряете?
Мурзин как это услышал, так качнулся со стулом, что чуть не упал:
– Помилуйте, Олег Феоктистович!? Чего мы обостряем?
– А почему у вас доцент Бедретдинов, лицо исламской национальности, человек положительный, семейный, вообще непьющий, играет пьяницу и отрицательного персонажа бобыля Бакулу?
Тут Мурзин обнаглел и стал Фиксовича учить:
– Лиц исламской национальности не бывает, а пьяницу он очень убедительно играет, как раз так, чтобы все непьющими стали.
Фиксович неожиданно успокоился и миролюбиво говорит:
– Ну ладно, раз у вас там всё в порядке, то можно не волноваться. А то я всю администрацию вуза на премьеру пригласил, и даже из министерства культуры на наш воспитательный эксперимент обещали прийти посмотреть.
Тут уже я со стула чуть не упала, интуиция моя заныла в сердце. А Мурзину хоть бы что, вышёл от Фиксовича даже вроде довольный.
Перед самой генеральной репетицией узнаю ужасную вещь. Аспирантка Лера, выбранная на роль Весны, наотрез отказалась играть, не выдержав творческих экспериментов Мурзина. Оказывается, под конец он надумал, что гуси и утки Весне не нужны. А она будет хозяйкой маленькой цветочной лавки под названием «Весна». Чтобы показать свою бедность и близость к народу она должна была в цветочной лавке (то есть на сцене) мыть полы, а чтобы показать её весенний южный темперамент, она должна была танцевать фламенко. Ясно, что никто нормальный на такое бы не согласился, и Лера отказалась наотрез.
Только я подумала: «Как же Мурзин будет выкручиваться?», вдруг вижу, что он как раз идёт ко мне, сверкая своими острыми зубами, а с ним рядом важно топает доцент Бедретдинов.
– Валентина Георгиевна! В связи с чрезвычайными обстоятельствами мы вынуждены просить вас сыграть роль Весны в нашем спектакле.
Встаю и решительно им так заявляю:
– Ни в коем случае! Не умею, не хочу и категорически отказываюсь!
Бедретдинов всегда был весь напичкан пословицами и лозунгами времён своего пионерского детства и произносил их кстати и некстати. Вот и сейчас выпалил:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
– Ну, знаете, это слишком!
И тут Мурзин, глядя на меня глазами приговорённого к повешению (всё-таки умеет играть, стервец!) стал просить:
– Всё, чему мы все отдали столько сил, сейчас зависит только от вас. К тому же мы знаем от Любочки, что вы вместе ходили на курсы фламенко и прекрасно танцуете.
Эту Любочку убить мало за её болтливый язык! Но всё-таки мне пришлось согласиться, в душе проклиная Мурзина, Фиксовича и свою несчастную долю.
Мерзавец Мурзин перед генеральной репетицией сказал, что танцую я убедительно, а вот мою полы не очень, и столько раз репетировал со мной сцену помывки полов, что я вымыла до блеска почти всю сцену. Под конец я уже не думала об убедительности и просто, забыв обо всём, остервенело тёрла и драила этот пол, даже стала размышлять о том, что есть много позитива в труде уборщиц. Их ведь не заставляют писать отчёты о вымытых квадратных метрах, как нас преподавателей о контрольных, тестах и другой нагрузке. «Вот, – почти размечталась я – работала бы уборщицей, знать не знала бы ни идей Фиксовича, ни экспериментов Мурзина, и совесть моя всегда сверкала бы чистотой, как свежевымытый пол».
–Хорошо! – вдруг закричал Мурзин, – оторвав мои мысли от тряпки и совести. –Верю! –повторял он, изображая из себя Станиславского.
Неотвратимо приближался день премьеры. Это было смутное предвесеннее время между Днём Святого Валентина и Восьмым Марта. Все коридоры и аудитории были завешаны плакатами и объявлениями:«Снегурочка – дочь отморозка встретит конкретного парня! Что из этого выйдет? Узнает, кто придёт на наш спектакль!!»
Многие незнакомые преподаватели стали со мной здороваться, увидев моё лицо в гриме, среди других на афише. Даже всегда сердитые девушки из бухгалтерии приветливо согласились одолжить из своих помещений все растения, цветы и пальмы для декораций цветочной лавки «Весна». Высоченный Коля ловко расставил их на огромной самодельной конструкции из полок на сцене.
Утром в день премьеры я увидела в коридоре бледного как смерть Бедретдинова. Но за час до начала спектакля мы снова встретились за кулисами, он был румян, весел, и от него за версту несло спиртом. Увидев в моих руках ведро для полов, он надрывно заорал, цитируя из «Смерти пионерки»:
– Валя! Валентина! Что с тобой теперь?
И тут рядом непонятно как оказался доцент Никушкин. Он посмотрел на нас с непередаваемым выражением лица:
– Что здесь происходит? Одна в непотребном виде! А другой?? Вы что пьяны на рабочем месте???
На помощь подоспел Мурзин:
– Мы Фархаду Азаматовичу одежду спиртом побрызгали, чтобы он лучше в роль пьяницы вошёл.
Я уже раньше заметила, что с приближением премьеры Мурзин наглел всё больше и больше.
Прибежала перепуганная Любочка и сказала, что приехал человек из министерства, он одет во всё чёрное, и декан поит его кофе и коньяком в своём кабинете.
Как начинался спектакль, я не помню. Потом всё как в тумане, персонажи выходят по очереди, в первом ряду вижу какого-то человека в чёрном, надутый Никушкин сидит с краю во втором ряду. Народу в зале полно, стулья стоят в проходах, а на одном из них узнаю яростно раскачивающегося Мурзина.
Приходит моя пора мыть полы. По замыслу Мурзина это должно быть вроде немой сцены. В полной тишине ставлю ведро на пол. Вынимаю тряпку. И вдруг с ужасом вижу, что к сцене бежит первокурсник Костиков, и вежливо, но громко говорит.
– Валентина Георгиевна! Давайте я вам помогу!
Эх, не оценил Костиков творческого замысла режиссёра Мурзина. Он наверно решил, что антракт начался и сцену мыть положено.
Я, чтобы спасти положение, делаю вид, что так было задумано и говорю:
– Правильный ты, человек, Костиков! Понимаешь, что нужно помогать людям, а особенно женщинам в таких делах!
Тут Костиков на сцене огляделся и то ли понял, что вовсе не было антракта, то ли растерялся, но как-то ногой ведро взял и задел. И вода эта из ведра, как на первый ряд брызнет! Точно туда, где вся администрация и человек из министерства сидели! Слышу какой-то визг, смех.
Потом рассказывали, что Мурзин в этот момент упал со стула и при этом громко сказал много чего непедагогичного и ненормативного. Я думаю, что всё это клевета, так никак не может человек за столь короткое время столько всего сказать, что потом передавали.
А мы на сцене – ничего. Продолжаем мужественно играть дальше, как нас Мурзин учил.
К концу спектакля я даже какой-то душевной подъём почувствовала, а может это просто радость была, что весь этот кошмар заканчивается.
Как наши ребята грянули под конец: «Ах, Мороз- Мороз не морозь меня!», то весь зал встал и многие тоже запели.
А потом музыка кончилась и какая-то тишина. Думаю: «Господи! Хлопать-то то будут или нет?» И вдруг слышу голос Никушкина: «Браво! Браво!»» И вижу, он встаёт и хлопает, а все за ним.
А ещё вижу, «чёрный человек» тоже встаёт, но не хлопает, а идёт прям к нам, на сцену. Речь наверно какую-нибудь ругательную произносить хочет. Как же так? Нельзя сейчас нас ругать! Ребята так старались!
Мгновенно решила, что как только он выйдет, нужно его как-то нейтрализовать и задобрить. Вот, цветы ему нужно подарить, самые лучшие со стеллажа в лавке «Весна». И нашему высокому Коле глазами показываю, мол, цветы снимай и дари.
А Коля сообразительный, всё правильно понял, цветы эти хватает и к себе тянет. Но то ли они стояли неудачно, то ли наоборот слишком хорошо закреплены там были, но стеллажи и полки из конструкции все вдруг как посыпались! И один крупный такой вазончик с пальмой падает прямо на чёрного министерского человека, который как раз к этому моменту на сцену вылез.
Дальше опять всё как в тумане помню. Кто-то кричит:
– Скорую! Скорую вызывайте!
«Чёрного человека» куда-то под руки тащат, а медсестра наша вокруг него бегает и причитает:
– Не волнуйтесь! Только не волнуйтесь! Гематома страшно выглядит, но проходит!
А потом было вот что. Мурзина уволили. Меня и Фиксовича лишили премии. Вся бухгалтерия перестала здороваться не только со мной, но и всей нашей кафедрой (из-за пропавших цветов).
Все задолжники-участники драмкружка неожиданно легко сдали культурологию доценту Никушкину.
Среди посетителей курилок всех этажей лучшим актёром был признан Бетретдинов.
Выяснилось, что «чёрный человек» был вовсе не министерский чиновник от образования, а директор известного театра. Он не только легко простил Мурзину свою гематому с царапиной на лбу, но и пригласил его работать в свой театр.
Недавно мы лицезрели Мурзина в телевизионной передаче о современном искусстве, он там долго и солидно вещал об авангардных тенденциях в театре. Передача шла в ночное время, но я не поленилась и выслушала весь разговор Мурзина с ведущим до конца. Из этого разговора я узнала, что Мурзин снова поставил «Снегурочку» в своей авангардной версии.
Мы с Никушкиным и Бедретдиновым пошли смотреть этот спектакль. Ну что можно сказать? Неплохо, и декорации такие шикарные, дорогущие наверно. Но Никушкин, Бедретдинов и я единогласно решили, что наши ребята играли стопудово лучше! Про исполнительницу роли Весны я вообще молчу, полное убожество. А Никушкину особенно не понравилось, что песню «Ой, Мороз-Мороз» заменили на другую, что-то там о всепобеждающей силе любви.
Песни Лёши-Леля «Снежная девочка» тоже не было. Вот так, говорят: «Из песни слова не выкинешь», но зато можно выкинуть песню. Да и слово тоже выкинуть можно, ну, если очень постараться. Кто когда-нибудь редактировал стихи в студенческой новогодней газете, поймёт, о чём это я.
Тем временем снова приближалось смутное предвесеннее время между Днём Защитника Отечества и Восьмым Марта. Позавчера на кафедру к нам заявилась делегация бывших драмкружковцев.
– Ну что, – говорят – пора наш спектакль восстанавливать. Тут Люся новые стихи для песни о Снегурочке сочинила, т.е. заново вспомнила.
И маленький листочек из блокнота мне подают. А там вот что:
***
В весеннем небе тучка пролетала,
В сиянии солнца я её узнала.
Снегурочка, сестра, ну как там в небе?
Кому досталась сказка, кому небыль.
Снегурочка, скорей, лети, спасайся!
Дождями никогда не возвращайся.
Ярило-солнце правит здесь и судит,
И всюду берендеи, а не люди.
Как раны бередят чужие души,
Любовь не заморозит - так засушит.
Снегурочка, я знаю, ты вернёшься,
Слезами всех влюблённых ты прольёшься.
Вот так. И слово можно выкинуть из песни, и саму песню тоже можно выкинуть, но «они иногда возвращаются»………….Снежная девочка
Всё-таки подвела меня в тот день хвалёная женская интуиция. Ведь у меня абсолютно не возникло никаких плохих предчувствий, когда секретарша Любочка вполне обычным образом попросила зайти к нашему замдекана Фиксовичу. По-настоящему его зовут Олегом Феоктистовичем, но мы все за глаза зовём его Фиксовичем за склонность чересчур увлекаться какой-либо педагогической или организационной идеей. Очередная «идея-фикс» всегда посещала его внезапно и, по имеющемуcя у него на тот момент мнению, должна была, если не спасти мир, но уж точно изменить всё к лучшему на нашем факультете и в нашем вузе, сильно повысить успеваемость, посещаемость и резко улучшить моральный облик студентов и профессорско-преподавательского состава.
Помню, как в прошлом году на почве его увлечённости пропагандой здорового образа жизни, мы всю неделю вечерами на кафедре рисовали плакаты не тему борьбы с курением. Сколько же было выкурено в процессе этого творчества, но первое место на конкурсе плакатов завоевала именно наша кафедра!
Вообще-то Фиксович – отличный мужик, и нашего брата преподавателя от прочей администрации всегда защищает, а уж сколько студентов спасено им от отчисления – не счесть! И в тот день, я была уверена, что ничего ужасней прошлогодней кампании по борьбе за здоровый образ жизни он уже не придумает. Но, как оказалось, не тут-то было! А я ещё шла такая вся полная надежд, думала, что спрошу насчёт премии. С этого и разговор начала:
– Олег Феоктистович, Вы наверно меня просили зайти насчёт давно обещанной премии за активное участие в воспитательной работе?
Он прямо так и подскочил на своём огромном кресле. Говорит:
– Как Вам не совестно, Валентина Георгиевна, всё время о премиях думать, Вы же с молодёжью работаете, тут без энтузиазма никак. А Вы всё о премии!
А я, между прочим, о премии думаю не всё время, а время от времени. Вот как зарплату получу, долги отдам, в магазин один раз схожу, вот тут-то и начинаю думать, думать, что, как же кстати, она была бы премия эта. Только я ему всё собралась изложить, как вдруг вижу, что в углу замдекановского кабинета сидит неизвестный мне субъект и на огромном, непоколебимом таком, стуле пытается раскачиваться. Вот тут бы мне и насторожиться, задуматься о том, что нельзя иметь дело с теми, кто пытается раскачивать нераскачиваемое. А Олег Феоктистович радостно так, с пафосом даже каким-то заявляет:
– Это Пётр Васильевич Мурзин, режиссёр, будет у нас бороться с бездуховностью посредством театрального искусства и драмкружка. А то бездуховность нас заела, понимаешь.
Пригляделась, режиссёр одет во всё серое, а выражение лица мрачное такое. А Фиксович радостный всё не унимается:
– А вот наша Валентина Георгиевна будет Вам помогать.
Тут режиссёр Мурзин вроде улыбнулся, но на самом деле оскалился, показав большие острые зубы. «Надо же, – думаю, –прям волчонок какой-то».
Однако на первой репетиции, куда мне пришлось пойти по поручению Фиксовича, оказалось, что голос у этого «волчонка» мягкий, вкрадчивый. И внимательно так слушает его народ, который мы с Любочкой ему нагнали, в основном дисциплинированных отличников и задолжников с угрозой отчисления, которым деваться некуда.
И он своим вкрадчивым голосом им втолковывает:
– Островский, наш родной Александр Николаевич, гений,- говорит – был. Но никто правильно его гениальную вещь «Снегурочка» не понял. А вот мы её с вами осовременим, и все её поймут.
Вот тут-то первый раз интуиция во мне и взыграла. Думаю: «Всё. От этого Мурзина неприятностей не оберёшься»
А он продолжает, а я ушам своим не верю, чего он доверчивой нашей молодёжи впаривает:
– Мороз – это не Мороз вовсе, а глава мафии, полный отморозок. Жену Весну и дочь Снегурочку терроризирует, а сам всё о сокровищах своих несметных заботиться. У него фирма по огранке алмазов, «Мороз» называется.
Отличник наш Миша Ломтиков его слушает и глазами прям хлопает. А Мурзин ему поясняет на полном серьёзе, чтобы играть лучше этого Мороза, то надо на каждый палец кольцо с большим камнем одеть и. в то время как текст говоришь, непрерывно глядеть на руки свои в кольцах, а на тех, с кем говоришь, вовсе не смотреть, вроде недостойны они этого.
Смотрю на следующей репетиции, а Миша, тихоня наш, смотрит на пальцы свои в каких-то чудовищно огромных кольцах (которые девчонки наши по всем знакомым ему собрали) и зычным, злобным таким голосом текст свой говорит, что у меня и вправду мороз по коже пошёл. А Коля, задолжник и лоботряс здоровенный, шпарит без запинки текст царя Берендея, вот уж в жизни не подумала бы, что он что-либо так способен выучить. «Ладно, – думаю, – раз дети довольны, значит, эксперименты Мурзина можно пока потерпеть».
А Мурзин дальше Островского всё осовременивает. Говорит, что Мизгирь – это новый русский, который думал, что за деньги всё можно купить, а если не купить, то силой взять. У него сеть ресторанов русской кухни «Мизгирь». А Лель – это прожигатель жизни, богемный ловелас и эгоист, хоть и талантливый, но только себя и песни свои любит, звёздной болезнью болеет. Поэтому и Снегурочке не простил, что она от него не фанатела. По теории Мурзина, Весна – женщина из народа, любящая, но забитая, без денег и связей, и своего мужа-бандита боится. И вот они все вместе, среда эта социально неблагополучная, Снегурочку бедную до гибели и довели.
Я как всё это услышала то, как будто, дар речи на время от удивления потеряла. А Мурзин моё молчание наверно за одобрение принимает и ещё помощи требует:
– Мне, – говорит, – ещё народ нужен. Здесь, у Островского свита Весны предусмотрена, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие.
– Ну – отвечаю, – прям и не знаю, чем вам помочь. Похоже, без кафедры иностранных языков не обойтись.
Но столько «гусей», «жаворонков», и прочих актёров ни среди отличников, ни среди задолжников, ни среди кафедры иностранных языков не нашлось. Пришлось к коллегам обращаться с просьбой с занятий пару-другую студентов отпустить. Поясняю им, что мы с бездуховностью боремся посредством театрального искусства по поручению замдекана.
Коллеги по-разному к проблеме относятся. Одни с пониманием, а другие ругаются. Доцент Никушкин вообще скандал безобразный устроил. Ворвался во время репетиции, кричит, что мало того, что мы студентов с занятий забираем, так ещё и шумим на репетициях так, что он семинар вести не может, не слышит, что ему студенты говорят. Так дико кричал при студентах и дверью хлопнул напоследок. Вот как нехорошо, а ещё культурный человек называется, культурологию преподаёт. И, спрашивается, что такого ему позарез от студентов надо услышать на семинаре, чего бы он сам не знал? Не слышит, что студенты отвечают? И не надо! Меньше расстраиваться будет, нервы свои, работой потрёпанные, побережёт.
Но нашлись коллеги, которые с большим пониманием отнеслись. Вот доцент Бедретдинов Фархад Азаматович не только студентов с занятий на репетиции отпускал, но и сам небольшую рольку сыграть взялся.
Вообще со временем даже слаженно так всё стало получаться. Люся-Снегурочка так красиво высоким голоском своим заводила, и пели они здорово с Лёшей-Лелем песню Лёшиного же сочинения. Мурзин решил, что Островский не обиделся бы, если в его пьесу молодёжную песню вставить. Жалостливо так пели, я чуть не прослезилась, и даже слова потом у Лёши попросила, вот они:
Снежная девочка
Снежная девочка – всё её тело из снега,
Хрупкое чистое сердце прозрачно как лёд,
Взгляд опечален как серое зимнее небо.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
Ясные белые дни скоро станут длиннее,
Станут тревожными девочки чуткие сны.
Зимние ночи будут теперь всё короче,
Снежная девочка снова боится весны.
Скоро подуют апрельские мокрые ветры,
Снежная девочка из дому ночью уйдёт
И поплывёт в океан на дрейфующей льдине.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
А ещё вторая песня должна была быть, которую Люся неожиданно сочинила прям на репетиции. И только она хотела нам её прочесть, как опять доцент Никушкин вбежал с криками-протестами своими. А когда ушёл, Люся вдруг заявила, что слова песни забыла, и заплакала. Я говорю:
– Люся, быть этого не может, чтобы так слова взялись и забылись.
А она говорит, что никак вспомнить не может, и плачет. Но Мурзин потом другие песни в пьесу вставил. В финале, когда Снегурочка растает, а царь Берендей скажет, что это надо отпраздновать, положено было петь. Тут Мурзин, раскачиваясь на стуле, прошипел:
– Какая жестокость! Девушка трагически погибла, а этот царь-рогоносец, который за женой своей уследить не мог, предлагает всем веселиться.
Тут, по версии Мурзина, эта жестокая берендеева свита должна была петь что-то попсовое типа «зайка – я твой тазик!» Но вдруг откуда-то издалека раздаётся голос народного хора, который поёт что-то по-настоящему стоящее, исконно народное, и заглушает всю попсу.
Уже приближалась генеральная репетиция, как нас с Мурзиным попросил к себе Фиксович. Мы сидим, а Фиксович пальцами по столу нервно так барабанит и молчит. И вдруг спрашивает:
– Что, национальный вопрос обостряете?
Мурзин как это услышал, так качнулся со стулом, что чуть не упал:
– Помилуйте, Олег Феоктистович!? Чего мы обостряем?
– А почему у вас доцент Бедретдинов, лицо исламской национальности, человек положительный, семейный, вообще непьющий, играет пьяницу и отрицательного персонажа бобыля Бакулу?
Тут Мурзин обнаглел и стал Фиксовича учить:
– Лиц исламской национальности не бывает, а пьяницу он очень убедительно играет, как раз так, чтобы все непьющими стали.
Фиксович неожиданно успокоился и миролюбиво говорит:
– Ну ладно, раз у вас там всё в порядке, то можно не волноваться. А то я всю администрацию вуза на премьеру пригласил, и даже из министерства культуры на наш воспитательный эксперимент обещали прийти посмотреть.
Тут уже я со стула чуть не упала, интуиция моя заныла в сердце. А Мурзину хоть бы что, вышёл от Фиксовича даже вроде довольный.
Перед самой генеральной репетицией узнаю ужасную вещь. Аспирантка Лера, выбранная на роль Весны, наотрез отказалась играть, не выдержав творческих экспериментов Мурзина. Оказывается, под конец он надумал, что гуси и утки Весне не нужны. А она будет хозяйкой маленькой цветочной лавки под названием «Весна». Чтобы показать свою бедность и близость к народу она должна была в цветочной лавке (то есть на сцене) мыть полы, а чтобы показать её весенний южный темперамент, она должна была танцевать фламенко. Ясно, что никто нормальный на такое бы не согласился, и Лера отказалась наотрез.
Только я подумала: «Как же Мурзин будет выкручиваться?», вдруг вижу, что он как раз идёт ко мне, сверкая своими острыми зубами, а с ним рядом важно топает доцент Бедретдинов.
– Валентина Георгиевна! В связи с чрезвычайными обстоятельствами мы вынуждены просить вас сыграть роль Весны в нашем спектакле.
Встаю и решительно им так заявляю:
– Ни в коем случае! Не умею, не хочу и категорически отказываюсь!
Бедретдинов всегда был весь напичкан пословицами и лозунгами времён своего пионерского детства и произносил их кстати и некстати. Вот и сейчас выпалил:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
– Ну, знаете, это слишком!
И тут Мурзин, глядя на меня глазами приговорённого к повешению (всё-таки умеет играть, стервец!) стал просить:
– Всё, чему мы все отдали столько сил, сейчас зависит только от вас. К тому же мы знаем от Любочки, что вы вместе ходили на курсы фламенко и прекрасно танцуете.
Эту Любочку убить мало за её болтливый язык! Но всё-таки мне пришлось согласиться, в душе проклиная Мурзина, Фиксовича и свою несчастную долю.
Мерзавец Мурзин перед генеральной репетицией сказал, что танцую я убедительно, а вот мою полы не очень, и столько раз репетировал со мной сцену помывки полов, что я вымыла до блеска почти всю сцену. Под конец я уже не думала об убедительности и просто, забыв обо всём, остервенело тёрла и драила этот пол, даже стала размышлять о том, что есть много позитива в труде уборщиц. Их ведь не заставляют писать отчёты о вымытых квадратных метрах, как нас преподавателей о контрольных, тестах и другой нагрузке. «Вот, – почти размечталась я – работала бы уборщицей, знать не знала бы ни идей Фиксовича, ни экспериментов Мурзина, и совесть моя всегда сверкала бы чистотой, как свежевымытый пол».
–Хорошо! – вдруг закричал Мурзин, – оторвав мои мысли от тряпки и совести. –Верю! –повторял он, изображая из себя Станиславского.
Неотвратимо приближался день премьеры. Это было смутное предвесеннее время между Днём Святого Валентина и Восьмым Марта. Все коридоры и аудитории были завешаны плакатами и объявлениями:«Снегурочка – дочь отморозка встретит конкретного парня! Что из этого выйдет? Узнает, кто придёт на наш спектакль!!»
Многие незнакомые преподаватели стали со мной здороваться, увидев моё лицо в гриме, среди других на афише. Даже всегда сердитые девушки из бухгалтерии приветливо согласились одолжить из своих помещений все растения, цветы и пальмы для декораций цветочной лавки «Весна». Высоченный Коля ловко расставил их на огромной самодельной конструкции из полок на сцене.
Утром в день премьеры я увидела в коридоре бледного как смерть Бедретдинова. Но за час до начала спектакля мы снова встретились за кулисами, он был румян, весел, и от него за версту несло спиртом. Увидев в моих руках ведро для полов, он надрывно заорал, цитируя из «Смерти пионерки»:
– Валя! Валентина! Что с тобой теперь?
И тут рядом непонятно как оказался доцент Никушкин. Он посмотрел на нас с непередаваемым выражением лица:
– Что здесь происходит? Одна в непотребном виде! А другой?? Вы что пьяны на рабочем месте???
На помощь подоспел Мурзин:
– Мы Фархаду Азаматовичу одежду спиртом побрызгали, чтобы он лучше в роль пьяницы вошёл.
Я уже раньше заметила, что с приближением премьеры Мурзин наглел всё больше и больше.
Прибежала перепуганная Любочка и сказала, что приехал человек из министерства, он одет во всё чёрное, и декан поит его кофе и коньяком в своём кабинете.
Как начинался спектакль, я не помню. Потом всё как в тумане, персонажи выходят по очереди, в первом ряду вижу какого-то человека в чёрном, надутый Никушкин сидит с краю во втором ряду. Народу в зале полно, стулья стоят в проходах, а на одном из них узнаю яростно раскачивающегося Мурзина.
Приходит моя пора мыть полы. По замыслу Мурзина это должно быть вроде немой сцены. В полной тишине ставлю ведро на пол. Вынимаю тряпку. И вдруг с ужасом вижу, что к сцене бежит первокурсник Костиков, и вежливо, но громко говорит.
– Валентина Георгиевна! Давайте я вам помогу!
Эх, не оценил Костиков творческого замысла режиссёра Мурзина. Он наверно решил, что антракт начался и сцену мыть положено.
Я, чтобы спасти положение, делаю вид, что так было задумано и говорю:
– Правильный ты, человек, Костиков! Понимаешь, что нужно помогать людям, а особенно женщинам в таких делах!
Тут Костиков на сцене огляделся и то ли понял, что вовсе не было антракта, то ли растерялся, но как-то ногой ведро взял и задел. И вода эта из ведра, как на первый ряд брызнет! Точно туда, где вся администрация и человек из министерства сидели! Слышу какой-то визг, смех.
Потом рассказывали, что Мурзин в этот момент упал со стула и при этом громко сказал много чего непедагогичного и ненормативного. Я думаю, что всё это клевета, так никак не может человек за столь короткое время столько всего сказать, что потом передавали.
А мы на сцене – ничего. Продолжаем мужественно играть дальше, как нас Мурзин учил.
К концу спектакля я даже какой-то душевной подъём почувствовала, а может это просто радость была, что весь этот кошмар заканчивается.
Как наши ребята грянули под конец: «Ах, Мороз- Мороз не морозь меня!», то весь зал встал и многие тоже запели.
А потом музыка кончилась и какая-то тишина. Думаю: «Господи! Хлопать-то то будут или нет?» И вдруг слышу голос Никушкина: «Браво! Браво!»» И вижу, он встаёт и хлопает, а все за ним.
А ещё вижу, «чёрный человек» тоже встаёт, но не хлопает, а идёт прям к нам, на сцену. Речь наверно какую-нибудь ругательную произносить хочет. Как же так? Нельзя сейчас нас ругать! Ребята так старались!
Мгновенно решила, что как только он выйдет, нужно его как-то нейтрализовать и задобрить. Вот, цветы ему нужно подарить, самые лучшие со стеллажа в лавке «Весна». И нашему высокому Коле глазами показываю, мол, цветы снимай и дари.
А Коля сообразительный, всё правильно понял, цветы эти хватает и к себе тянет. Но то ли они стояли неудачно, то ли наоборот слишком хорошо закреплены там были, но стеллажи и полки из конструкции все вдруг как посыпались! И один крупный такой вазончик с пальмой падает прямо на чёрного министерского человека, который как раз к этому моменту на сцену вылез.
Дальше опять всё как в тумане помню. Кто-то кричит:
– Скорую! Скорую вызывайте!
«Чёрного человека» куда-то под руки тащат, а медсестра наша вокруг него бегает и причитает:
– Не волнуйтесь! Только не волнуйтесь! Гематома страшно выглядит, но проходит!
А потом было вот что. Мурзина уволили. Меня и Фиксовича лишили премии. Вся бухгалтерия перестала здороваться не только со мной, но и всей нашей кафедрой (из-за пропавших цветов).
Все задолжники-участники драмкружка неожиданно легко сдали культурологию доценту Никушкину.
Среди посетителей курилок всех этажей лучшим актёром был признан Бетретдинов.
Выяснилось, что «чёрный человек» был вовсе не министерский чиновник от образования, а директор известного театра. Он не только легко простил Мурзину свою гематому с царапиной на лбу, но и пригласил его работать в свой театр.
Недавно мы лицезрели Мурзина в телевизионной передаче о современном искусстве, он там долго и солидно вещал об авангардных тенденциях в театре. Передача шла в ночное время, но я не поленилась и выслушала весь разговор Мурзина с ведущим до конца. Из этого разговора я узнала, что Мурзин снова поставил «Снегурочку» в своей авангардной версии.
Мы с Никушкиным и Бедретдиновым пошли смотреть этот спектакль. Ну что можно сказать? Неплохо, и декорации такие шикарные, дорогущие наверно. Но Никушкин, Бедретдинов и я единогласно решили, что наши ребята играли стопудово лучше! Про исполнительницу роли Весны я вообще молчу, полное убожество. А Никушкину особенно не понравилось, что песню «Ой, Мороз-Мороз» заменили на другую, что-то там о всепобеждающей силе любви.
Песни Лёши-Леля «Снежная девочка» тоже не было. Вот так, говорят: «Из песни слова не выкинешь», но зато можно выкинуть песню. Да и слово тоже выкинуть можно, ну, если очень постараться. Кто когда-нибудь редактировал стихи в студенческой новогодней газете, поймёт, о чём это я.
Тем временем снова приближалось смутное предвесеннее время между Днём Защитника Отечества и Восьмым Марта. Позавчера на кафедру к нам заявилась делегация бывших драмкружковцев.
– Ну что, – говорят – пора наш спектакль восстанавливать. Тут Люся новые стихи для песни о Снегурочке сочинила, т.е. заново вспомнила.
И маленький листочек из блокнота мне подают. А там вот что:
***
В весеннем небе тучка пролетала,
В сиянии солнца я её узнала.
Снегурочка, сестра, ну как там в небе?
Кому досталась сказка, кому небыль.
Снегурочка, скорей, лети, спасайся!
Дождями никогда не возвращайся.
Ярило-солнце правит здесь и судит,
И всюду берендеи, а не люди.
Как раны бередят чужие души,
Любовь не заморозит - так засушит.
Снегурочка, я знаю, ты вернёшься,
Слезами всех влюблённых ты прольёшься.
Вот так. И слово можно выкинуть из песни, и саму песню тоже можно выкинуть, но «они иногда возвращаются»………….Снежная девочка
Всё-таки подвела меня в тот день хвалёная женская интуиция. Ведь у меня абсолютно не возникло никаких плохих предчувствий, когда секретарша Любочка вполне обычным образом попросила зайти к нашему замдекана Фиксовичу. По-настоящему его зовут Олегом Феоктистовичем, но мы все за глаза зовём его Фиксовичем за склонность чересчур увлекаться какой-либо педагогической или организационной идеей. Очередная «идея-фикс» всегда посещала его внезапно и, по имеющемуcя у него на тот момент мнению, должна была, если не спасти мир, но уж точно изменить всё к лучшему на нашем факультете и в нашем вузе, сильно повысить успеваемость, посещаемость и резко улучшить моральный облик студентов и профессорско-преподавательского состава.
Помню, как в прошлом году на почве его увлечённости пропагандой здорового образа жизни, мы всю неделю вечерами на кафедре рисовали плакаты не тему борьбы с курением. Сколько же было выкурено в процессе этого творчества, но первое место на конкурсе плакатов завоевала именно наша кафедра!
Вообще-то Фиксович – отличный мужик, и нашего брата преподавателя от прочей администрации всегда защищает, а уж сколько студентов спасено им от отчисления – не счесть! И в тот день, я была уверена, что ничего ужасней прошлогодней кампании по борьбе за здоровый образ жизни он уже не придумает. Но, как оказалось, не тут-то было! А я ещё шла такая вся полная надежд, думала, что спрошу насчёт премии. С этого и разговор начала:
– Олег Феоктистович, Вы наверно меня просили зайти насчёт давно обещанной премии за активное участие в воспитательной работе?
Он прямо так и подскочил на своём огромном кресле. Говорит:
– Как Вам не совестно, Валентина Георгиевна, всё время о премиях думать, Вы же с молодёжью работаете, тут без энтузиазма никак. А Вы всё о премии!
А я, между прочим, о премии думаю не всё время, а время от времени. Вот как зарплату получу, долги отдам, в магазин один раз схожу, вот тут-то и начинаю думать, думать, что, как же кстати, она была бы премия эта. Только я ему всё собралась изложить, как вдруг вижу, что в углу замдекановского кабинета сидит неизвестный мне субъект и на огромном, непоколебимом таком, стуле пытается раскачиваться. Вот тут бы мне и насторожиться, задуматься о том, что нельзя иметь дело с теми, кто пытается раскачивать нераскачиваемое. А Олег Феоктистович радостно так, с пафосом даже каким-то заявляет:
– Это Пётр Васильевич Мурзин, режиссёр, будет у нас бороться с бездуховностью посредством театрального искусства и драмкружка. А то бездуховность нас заела, понимаешь.
Пригляделась, режиссёр одет во всё серое, а выражение лица мрачное такое. А Фиксович радостный всё не унимается:
– А вот наша Валентина Георгиевна будет Вам помогать.
Тут режиссёр Мурзин вроде улыбнулся, но на самом деле оскалился, показав большие острые зубы. «Надо же, – думаю, –прям волчонок какой-то».
Однако на первой репетиции, куда мне пришлось пойти по поручению Фиксовича, оказалось, что голос у этого «волчонка» мягкий, вкрадчивый. И внимательно так слушает его народ, который мы с Любочкой ему нагнали, в основном дисциплинированных отличников и задолжников с угрозой отчисления, которым деваться некуда.
И он своим вкрадчивым голосом им втолковывает:
– Островский, наш родной Александр Николаевич, гений,- говорит – был. Но никто правильно его гениальную вещь «Снегурочка» не понял. А вот мы её с вами осовременим, и все её поймут.
Вот тут-то первый раз интуиция во мне и взыграла. Думаю: «Всё. От этого Мурзина неприятностей не оберёшься»
А он продолжает, а я ушам своим не верю, чего он доверчивой нашей молодёжи впаривает:
– Мороз – это не Мороз вовсе, а глава мафии, полный отморозок. Жену Весну и дочь Снегурочку терроризирует, а сам всё о сокровищах своих несметных заботиться. У него фирма по огранке алмазов, «Мороз» называется.
Отличник наш Миша Ломтиков его слушает и глазами прям хлопает. А Мурзин ему поясняет на полном серьёзе, чтобы играть лучше этого Мороза, то надо на каждый палец кольцо с большим камнем одеть и. в то время как текст говоришь, непрерывно глядеть на руки свои в кольцах, а на тех, с кем говоришь, вовсе не смотреть, вроде недостойны они этого.
Смотрю на следующей репетиции, а Миша, тихоня наш, смотрит на пальцы свои в каких-то чудовищно огромных кольцах (которые девчонки наши по всем знакомым ему собрали) и зычным, злобным таким голосом текст свой говорит, что у меня и вправду мороз по коже пошёл. А Коля, задолжник и лоботряс здоровенный, шпарит без запинки текст царя Берендея, вот уж в жизни не подумала бы, что он что-либо так способен выучить. «Ладно, – думаю, – раз дети довольны, значит, эксперименты Мурзина можно пока потерпеть».
А Мурзин дальше Островского всё осовременивает. Говорит, что Мизгирь – это новый русский, который думал, что за деньги всё можно купить, а если не купить, то силой взять. У него сеть ресторанов русской кухни «Мизгирь». А Лель – это прожигатель жизни, богемный ловелас и эгоист, хоть и талантливый, но только себя и песни свои любит, звёздной болезнью болеет. Поэтому и Снегурочке не простил, что она от него не фанатела. По теории Мурзина, Весна – женщина из народа, любящая, но забитая, без денег и связей, и своего мужа-бандита боится. И вот они все вместе, среда эта социально неблагополучная, Снегурочку бедную до гибели и довели.
Я как всё это услышала то, как будто, дар речи на время от удивления потеряла. А Мурзин моё молчание наверно за одобрение принимает и ещё помощи требует:
– Мне, – говорит, – ещё народ нужен. Здесь, у Островского свита Весны предусмотрена, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие.
– Ну – отвечаю, – прям и не знаю, чем вам помочь. Похоже, без кафедры иностранных языков не обойтись.
Но столько «гусей», «жаворонков», и прочих актёров ни среди отличников, ни среди задолжников, ни среди кафедры иностранных языков не нашлось. Пришлось к коллегам обращаться с просьбой с занятий пару-другую студентов отпустить. Поясняю им, что мы с бездуховностью боремся посредством театрального искусства по поручению замдекана.
Коллеги по-разному к проблеме относятся. Одни с пониманием, а другие ругаются. Доцент Никушкин вообще скандал безобразный устроил. Ворвался во время репетиции, кричит, что мало того, что мы студентов с занятий забираем, так ещё и шумим на репетициях так, что он семинар вести не может, не слышит, что ему студенты говорят. Так дико кричал при студентах и дверью хлопнул напоследок. Вот как нехорошо, а ещё культурный человек называется, культурологию преподаёт. И, спрашивается, что такого ему позарез от студентов надо услышать на семинаре, чего бы он сам не знал? Не слышит, что студенты отвечают? И не надо! Меньше расстраиваться будет, нервы свои, работой потрёпанные, побережёт.
Но нашлись коллеги, которые с большим пониманием отнеслись. Вот доцент Бедретдинов Фархад Азаматович не только студентов с занятий на репетиции отпускал, но и сам небольшую рольку сыграть взялся.
Вообще со временем даже слаженно так всё стало получаться. Люся-Снегурочка так красиво высоким голоском своим заводила, и пели они здорово с Лёшей-Лелем песню Лёшиного же сочинения. Мурзин решил, что Островский не обиделся бы, если в его пьесу молодёжную песню вставить. Жалостливо так пели, я чуть не прослезилась, и даже слова потом у Лёши попросила, вот они:
Снежная девочка
Снежная девочка – всё её тело из снега,
Хрупкое чистое сердце прозрачно как лёд,
Взгляд опечален как серое зимнее небо.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
Ясные белые дни скоро станут длиннее,
Станут тревожными девочки чуткие сны.
Зимние ночи будут теперь всё короче,
Снежная девочка снова боится весны.
Скоро подуют апрельские мокрые ветры,
Снежная девочка из дому ночью уйдёт
И поплывёт в океан на дрейфующей льдине.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
А ещё вторая песня должна была быть, которую Люся неожиданно сочинила прям на репетиции. И только она хотела нам её прочесть, как опять доцент Никушкин вбежал с криками-протестами своими. А когда ушёл, Люся вдруг заявила, что слова песни забыла, и заплакала. Я говорю:
– Люся, быть этого не может, чтобы так слова взялись и забылись.
А она говорит, что никак вспомнить не может, и плачет. Но Мурзин потом другие песни в пьесу вставил. В финале, когда Снегурочка растает, а царь Берендей скажет, что это надо отпраздновать, положено было петь. Тут Мурзин, раскачиваясь на стуле, прошипел:
– Какая жестокость! Девушка трагически погибла, а этот царь-рогоносец, который за женой своей уследить не мог, предлагает всем веселиться.
Тут, по версии Мурзина, эта жестокая берендеева свита должна была петь что-то попсовое типа «зайка – я твой тазик!» Но вдруг откуда-то издалека раздаётся голос народного хора, который поёт что-то по-настоящему стоящее, исконно народное, и заглушает всю попсу.
Уже приближалась генеральная репетиция, как нас с Мурзиным попросил к себе Фиксович. Мы сидим, а Фиксович пальцами по столу нервно так барабанит и молчит. И вдруг спрашивает:
– Что, национальный вопрос обостряете?
Мурзин как это услышал, так качнулся со стулом, что чуть не упал:
– Помилуйте, Олег Феоктистович!? Чего мы обостряем?
– А почему у вас доцент Бедретдинов, лицо исламской национальности, человек положительный, семейный, вообще непьющий, играет пьяницу и отрицательного персонажа бобыля Бакулу?
Тут Мурзин обнаглел и стал Фиксовича учить:
– Лиц исламской национальности не бывает, а пьяницу он очень убедительно играет, как раз так, чтобы все непьющими стали.
Фиксович неожиданно успокоился и миролюбиво говорит:
– Ну ладно, раз у вас там всё в порядке, то можно не волноваться. А то я всю администрацию вуза на премьеру пригласил, и даже из министерства культуры на наш воспитательный эксперимент обещали прийти посмотреть.
Тут уже я со стула чуть не упала, интуиция моя заныла в сердце. А Мурзину хоть бы что, вышёл от Фиксовича даже вроде довольный.
Перед самой генеральной репетицией узнаю ужасную вещь. Аспирантка Лера, выбранная на роль Весны, наотрез отказалась играть, не выдержав творческих экспериментов Мурзина. Оказывается, под конец он надумал, что гуси и утки Весне не нужны. А она будет хозяйкой маленькой цветочной лавки под названием «Весна». Чтобы показать свою бедность и близость к народу она должна была в цветочной лавке (то есть на сцене) мыть полы, а чтобы показать её весенний южный темперамент, она должна была танцевать фламенко. Ясно, что никто нормальный на такое бы не согласился, и Лера отказалась наотрез.
Только я подумала: «Как же Мурзин будет выкручиваться?», вдруг вижу, что он как раз идёт ко мне, сверкая своими острыми зубами, а с ним рядом важно топает доцент Бедретдинов.
– Валентина Георгиевна! В связи с чрезвычайными обстоятельствами мы вынуждены просить вас сыграть роль Весны в нашем спектакле.
Встаю и решительно им так заявляю:
– Ни в коем случае! Не умею, не хочу и категорически отказываюсь!
Бедретдинов всегда был весь напичкан пословицами и лозунгами времён своего пионерского детства и произносил их кстати и некстати. Вот и сейчас выпалил:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
– Ну, знаете, это слишком!
И тут Мурзин, глядя на меня глазами приговорённого к повешению (всё-таки умеет играть, стервец!) стал просить:
– Всё, чему мы все отдали столько сил, сейчас зависит только от вас. К тому же мы знаем от Любочки, что вы вместе ходили на курсы фламенко и прекрасно танцуете.
Эту Любочку убить мало за её болтливый язык! Но всё-таки мне пришлось согласиться, в душе проклиная Мурзина, Фиксовича и свою несчастную долю.
Мерзавец Мурзин перед генеральной репетицией сказал, что танцую я убедительно, а вот мою полы не очень, и столько раз репетировал со мной сцену помывки полов, что я вымыла до блеска почти всю сцену. Под конец я уже не думала об убедительности и просто, забыв обо всём, остервенело тёрла и драила этот пол, даже стала размышлять о том, что есть много позитива в труде уборщиц. Их ведь не заставляют писать отчёты о вымытых квадратных метрах, как нас преподавателей о контрольных, тестах и другой нагрузке. «Вот, – почти размечталась я – работала бы уборщицей, знать не знала бы ни идей Фиксовича, ни экспериментов Мурзина, и совесть моя всегда сверкала бы чистотой, как свежевымытый пол».
–Хорошо! – вдруг закричал Мурзин, – оторвав мои мысли от тряпки и совести. –Верю! –повторял он, изображая из себя Станиславского.
Неотвратимо приближался день премьеры. Это было смутное предвесеннее время между Днём Святого Валентина и Восьмым Марта. Все коридоры и аудитории были завешаны плакатами и объявлениями:«Снегурочка – дочь отморозка встретит конкретного парня! Что из этого выйдет? Узнает, кто придёт на наш спектакль!!»
Многие незнакомые преподаватели стали со мной здороваться, увидев моё лицо в гриме, среди других на афише. Даже всегда сердитые девушки из бухгалтерии приветливо согласились одолжить из своих помещений все растения, цветы и пальмы для декораций цветочной лавки «Весна». Высоченный Коля ловко расставил их на огромной самодельной конструкции из полок на сцене.
Утром в день премьеры я увидела в коридоре бледного как смерть Бедретдинова. Но за час до начала спектакля мы снова встретились за кулисами, он был румян, весел, и от него за версту несло спиртом. Увидев в моих руках ведро для полов, он надрывно заорал, цитируя из «Смерти пионерки»:
– Валя! Валентина! Что с тобой теперь?
И тут рядом непонятно как оказался доцент Никушкин. Он посмотрел на нас с непередаваемым выражением лица:
– Что здесь происходит? Одна в непотребном виде! А другой?? Вы что пьяны на рабочем месте???
На помощь подоспел Мурзин:
– Мы Фархаду Азаматовичу одежду спиртом побрызгали, чтобы он лучше в роль пьяницы вошёл.
Я уже раньше заметила, что с приближением премьеры Мурзин наглел всё больше и больше.
Прибежала перепуганная Любочка и сказала, что приехал человек из министерства, он одет во всё чёрное, и декан поит его кофе и коньяком в своём кабинете.
Как начинался спектакль, я не помню. Потом всё как в тумане, персонажи выходят по очереди, в первом ряду вижу какого-то человека в чёрном, надутый Никушкин сидит с краю во втором ряду. Народу в зале полно, стулья стоят в проходах, а на одном из них узнаю яростно раскачивающегося Мурзина.
Приходит моя пора мыть полы. По замыслу Мурзина это должно быть вроде немой сцены. В полной тишине ставлю ведро на пол. Вынимаю тряпку. И вдруг с ужасом вижу, что к сцене бежит первокурсник Костиков, и вежливо, но громко говорит.
– Валентина Георгиевна! Давайте я вам помогу!
Эх, не оценил Костиков творческого замысла режиссёра Мурзина. Он наверно решил, что антракт начался и сцену мыть положено.
Я, чтобы спасти положение, делаю вид, что так было задумано и говорю:
– Правильный ты, человек, Костиков! Понимаешь, что нужно помогать людям, а особенно женщинам в таких делах!
Тут Костиков на сцене огляделся и то ли понял, что вовсе не было антракта, то ли растерялся, но как-то ногой ведро взял и задел. И вода эта из ведра, как на первый ряд брызнет! Точно туда, где вся администрация и человек из министерства сидели! Слышу какой-то визг, смех.
Потом рассказывали, что Мурзин в этот момент упал со стула и при этом громко сказал много чего непедагогичного и ненормативного. Я думаю, что всё это клевета, так никак не может человек за столь короткое время столько всего сказать, что потом передавали.
А мы на сцене – ничего. Продолжаем мужественно играть дальше, как нас Мурзин учил.
К концу спектакля я даже какой-то душевной подъём почувствовала, а может это просто радость была, что весь этот кошмар заканчивается.
Как наши ребята грянули под конец: «Ах, Мороз- Мороз не морозь меня!», то весь зал встал и многие тоже запели.
А потом музыка кончилась и какая-то тишина. Думаю: «Господи! Хлопать-то то будут или нет?» И вдруг слышу голос Никушкина: «Браво! Браво!»» И вижу, он встаёт и хлопает, а все за ним.
А ещё вижу, «чёрный человек» тоже встаёт, но не хлопает, а идёт прям к нам, на сцену. Речь наверно какую-нибудь ругательную произносить хочет. Как же так? Нельзя сейчас нас ругать! Ребята так старались!
Мгновенно решила, что как только он выйдет, нужно его как-то нейтрализовать и задобрить. Вот, цветы ему нужно подарить, самые лучшие со стеллажа в лавке «Весна». И нашему высокому Коле глазами показываю, мол, цветы снимай и дари.
А Коля сообразительный, всё правильно понял, цветы эти хватает и к себе тянет. Но то ли они стояли неудачно, то ли наоборот слишком хорошо закреплены там были, но стеллажи и полки из конструкции все вдруг как посыпались! И один крупный такой вазончик с пальмой падает прямо на чёрного министерского человека, который как раз к этому моменту на сцену вылез.
Дальше опять всё как в тумане помню. Кто-то кричит:
– Скорую! Скорую вызывайте!
«Чёрного человека» куда-то под руки тащат, а медсестра наша вокруг него бегает и причитает:
– Не волнуйтесь! Только не волнуйтесь! Гематома страшно выглядит, но проходит!
А потом было вот что. Мурзина уволили. Меня и Фиксовича лишили премии. Вся бухгалтерия перестала здороваться не только со мной, но и всей нашей кафедрой (из-за пропавших цветов).
Все задолжники-участники драмкружка неожиданно легко сдали культурологию доценту Никушкину.
Среди посетителей курилок всех этажей лучшим актёром был признан Бетретдинов.
Выяснилось, что «чёрный человек» был вовсе не министерский чиновник от образования, а директор известного театра. Он не только легко простил Мурзину свою гематому с царапиной на лбу, но и пригласил его работать в свой театр.
Недавно мы лицезрели Мурзина в телевизионной передаче о современном искусстве, он там долго и солидно вещал об авангардных тенденциях в театре. Передача шла в ночное время, но я не поленилась и выслушала весь разговор Мурзина с ведущим до конца. Из этого разговора я узнала, что Мурзин снова поставил «Снегурочку» в своей авангардной версии.
Мы с Никушкиным и Бедретдиновым пошли смотреть этот спектакль. Ну что можно сказать? Неплохо, и декорации такие шикарные, дорогущие наверно. Но Никушкин, Бедретдинов и я единогласно решили, что наши ребята играли стопудово лучше! Про исполнительницу роли Весны я вообще молчу, полное убожество. А Никушкину особенно не понравилось, что песню «Ой, Мороз-Мороз» заменили на другую, что-то там о всепобеждающей силе любви.
Песни Лёши-Леля «Снежная девочка» тоже не было. Вот так, говорят: «Из песни слова не выкинешь», но зато можно выкинуть песню. Да и слово тоже выкинуть можно, ну, если очень постараться. Кто когда-нибудь редактировал стихи в студенческой новогодней газете, поймёт, о чём это я.
Тем временем снова приближалось смутное предвесеннее время между Днём Защитника Отечества и Восьмым Марта. Позавчера на кафедру к нам заявилась делегация бывших драмкружковцев.
– Ну что, – говорят – пора наш спектакль восстанавливать. Тут Люся новые стихи для песни о Снегурочке сочинила, т.е. заново вспомнила.
И маленький листочек из блокнота мне подают. А там вот что:
***
В весеннем небе тучка пролетала,
В сиянии солнца я её узнала.
Снегурочка, сестра, ну как там в небе?
Кому досталась сказка, кому небыль.
Снегурочка, скорей, лети, спасайся!
Дождями никогда не возвращайся.
Ярило-солнце правит здесь и судит,
И всюду берендеи, а не люди.
Как раны бередят чужие души,
Любовь не заморозит - так засушит.
Снегурочка, я знаю, ты вернёшься,
Слезами всех влюблённых ты прольёшься.
Вот так. И слово можно выкинуть из песни, и саму песню тоже можно выкинуть, но «они иногда возвращаются»………….Снежная девочка
Всё-таки подвела меня в тот день хвалёная женская интуиция. Ведь у меня абсолютно не возникло никаких плохих предчувствий, когда секретарша Любочка вполне обычным образом попросила зайти к нашему замдекана Фиксовичу. По-настоящему его зовут Олегом Феоктистовичем, но мы все за глаза зовём его Фиксовичем за склонность чересчур увлекаться какой-либо педагогической или организационной идеей. Очередная «идея-фикс» всегда посещала его внезапно и, по имеющемуcя у него на тот момент мнению, должна была, если не спасти мир, но уж точно изменить всё к лучшему на нашем факультете и в нашем вузе, сильно повысить успеваемость, посещаемость и резко улучшить моральный облик студентов и профессорско-преподавательского состава.
Помню, как в прошлом году на почве его увлечённости пропагандой здорового образа жизни, мы всю неделю вечерами на кафедре рисовали плакаты не тему борьбы с курением. Сколько же было выкурено в процессе этого творчества, но первое место на конкурсе плакатов завоевала именно наша кафедра!
Вообще-то Фиксович – отличный мужик, и нашего брата преподавателя от прочей администрации всегда защищает, а уж сколько студентов спасено им от отчисления – не счесть! И в тот день, я была уверена, что ничего ужасней прошлогодней кампании по борьбе за здоровый образ жизни он уже не придумает. Но, как оказалось, не тут-то было! А я ещё шла такая вся полная надежд, думала, что спрошу насчёт премии. С этого и разговор начала:
– Олег Феоктистович, Вы наверно меня просили зайти насчёт давно обещанной премии за активное участие в воспитательной работе?
Он прямо так и подскочил на своём огромном кресле. Говорит:
– Как Вам не совестно, Валентина Георгиевна, всё время о премиях думать, Вы же с молодёжью работаете, тут без энтузиазма никак. А Вы всё о премии!
А я, между прочим, о премии думаю не всё время, а время от времени. Вот как зарплату получу, долги отдам, в магазин один раз схожу, вот тут-то и начинаю думать, думать, что, как же кстати, она была бы премия эта. Только я ему всё собралась изложить, как вдруг вижу, что в углу замдекановского кабинета сидит неизвестный мне субъект и на огромном, непоколебимом таком, стуле пытается раскачиваться. Вот тут бы мне и насторожиться, задуматься о том, что нельзя иметь дело с теми, кто пытается раскачивать нераскачиваемое. А Олег Феоктистович радостно так, с пафосом даже каким-то заявляет:
– Это Пётр Васильевич Мурзин, режиссёр, будет у нас бороться с бездуховностью посредством театрального искусства и драмкружка. А то бездуховность нас заела, понимаешь.
Пригляделась, режиссёр одет во всё серое, а выражение лица мрачное такое. А Фиксович радостный всё не унимается:
– А вот наша Валентина Георгиевна будет Вам помогать.
Тут режиссёр Мурзин вроде улыбнулся, но на самом деле оскалился, показав большие острые зубы. «Надо же, – думаю, –прям волчонок какой-то».
Однако на первой репетиции, куда мне пришлось пойти по поручению Фиксовича, оказалось, что голос у этого «волчонка» мягкий, вкрадчивый. И внимательно так слушает его народ, который мы с Любочкой ему нагнали, в основном дисциплинированных отличников и задолжников с угрозой отчисления, которым деваться некуда.
И он своим вкрадчивым голосом им втолковывает:
– Островский, наш родной Александр Николаевич, гений,- говорит – был. Но никто правильно его гениальную вещь «Снегурочка» не понял. А вот мы её с вами осовременим, и все её поймут.
Вот тут-то первый раз интуиция во мне и взыграла. Думаю: «Всё. От этого Мурзина неприятностей не оберёшься»
А он продолжает, а я ушам своим не верю, чего он доверчивой нашей молодёжи впаривает:
– Мороз – это не Мороз вовсе, а глава мафии, полный отморозок. Жену Весну и дочь Снегурочку терроризирует, а сам всё о сокровищах своих несметных заботиться. У него фирма по огранке алмазов, «Мороз» называется.
Отличник наш Миша Ломтиков его слушает и глазами прям хлопает. А Мурзин ему поясняет на полном серьёзе, чтобы играть лучше этого Мороза, то надо на каждый палец кольцо с большим камнем одеть и. в то время как текст говоришь, непрерывно глядеть на руки свои в кольцах, а на тех, с кем говоришь, вовсе не смотреть, вроде недостойны они этого.
Смотрю на следующей репетиции, а Миша, тихоня наш, смотрит на пальцы свои в каких-то чудовищно огромных кольцах (которые девчонки наши по всем знакомым ему собрали) и зычным, злобным таким голосом текст свой говорит, что у меня и вправду мороз по коже пошёл. А Коля, задолжник и лоботряс здоровенный, шпарит без запинки текст царя Берендея, вот уж в жизни не подумала бы, что он что-либо так способен выучить. «Ладно, – думаю, – раз дети довольны, значит, эксперименты Мурзина можно пока потерпеть».
А Мурзин дальше Островского всё осовременивает. Говорит, что Мизгирь – это новый русский, который думал, что за деньги всё можно купить, а если не купить, то силой взять. У него сеть ресторанов русской кухни «Мизгирь». А Лель – это прожигатель жизни, богемный ловелас и эгоист, хоть и талантливый, но только себя и песни свои любит, звёздной болезнью болеет. Поэтому и Снегурочке не простил, что она от него не фанатела. По теории Мурзина, Весна – женщина из народа, любящая, но забитая, без денег и связей, и своего мужа-бандита боится. И вот они все вместе, среда эта социально неблагополучная, Снегурочку бедную до гибели и довели.
Я как всё это услышала то, как будто, дар речи на время от удивления потеряла. А Мурзин моё молчание наверно за одобрение принимает и ещё помощи требует:
– Мне, – говорит, – ещё народ нужен. Здесь, у Островского свита Весны предусмотрена, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие.
– Ну – отвечаю, – прям и не знаю, чем вам помочь. Похоже, без кафедры иностранных языков не обойтись.
Но столько «гусей», «жаворонков», и прочих актёров ни среди отличников, ни среди задолжников, ни среди кафедры иностранных языков не нашлось. Пришлось к коллегам обращаться с просьбой с занятий пару-другую студентов отпустить. Поясняю им, что мы с бездуховностью боремся посредством театрального искусства по поручению замдекана.
Коллеги по-разному к проблеме относятся. Одни с пониманием, а другие ругаются. Доцент Никушкин вообще скандал безобразный устроил. Ворвался во время репетиции, кричит, что мало того, что мы студентов с занятий забираем, так ещё и шумим на репетициях так, что он семинар вести не может, не слышит, что ему студенты говорят. Так дико кричал при студентах и дверью хлопнул напоследок. Вот как нехорошо, а ещё культурный человек называется, культурологию преподаёт. И, спрашивается, что такого ему позарез от студентов надо услышать на семинаре, чего бы он сам не знал? Не слышит, что студенты отвечают? И не надо! Меньше расстраиваться будет, нервы свои, работой потрёпанные, побережёт.
Но нашлись коллеги, которые с большим пониманием отнеслись. Вот доцент Бедретдинов Фархад Азаматович не только студентов с занятий на репетиции отпускал, но и сам небольшую рольку сыграть взялся.
Вообще со временем даже слаженно так всё стало получаться. Люся-Снегурочка так красиво высоким голоском своим заводила, и пели они здорово с Лёшей-Лелем песню Лёшиного же сочинения. Мурзин решил, что Островский не обиделся бы, если в его пьесу молодёжную песню вставить. Жалостливо так пели, я чуть не прослезилась, и даже слова потом у Лёши попросила, вот они:
Снежная девочка
Снежная девочка – всё её тело из снега,
Хрупкое чистое сердце прозрачно как лёд,
Взгляд опечален как серое зимнее небо.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
Ясные белые дни скоро станут длиннее,
Станут тревожными девочки чуткие сны.
Зимние ночи будут теперь всё короче,
Снежная девочка снова боится весны.
Скоро подуют апрельские мокрые ветры,
Снежная девочка из дому ночью уйдёт
И поплывёт в океан на дрейфующей льдине.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
А ещё вторая песня должна была быть, которую Люся неожиданно сочинила прям на репетиции. И только она хотела нам её прочесть, как опять доцент Никушкин вбежал с криками-протестами своими. А когда ушёл, Люся вдруг заявила, что слова песни забыла, и заплакала. Я говорю:
– Люся, быть этого не может, чтобы так слова взялись и забылись.
А она говорит, что никак вспомнить не может, и плачет. Но Мурзин потом другие песни в пьесу вставил. В финале, когда Снегурочка растает, а царь Берендей скажет, что это надо отпраздновать, положено было петь. Тут Мурзин, раскачиваясь на стуле, прошипел:
– Какая жестокость! Девушка трагически погибла, а этот царь-рогоносец, который за женой своей уследить не мог, предлагает всем веселиться.
Тут, по версии Мурзина, эта жестокая берендеева свита должна была петь что-то попсовое типа «зайка – я твой тазик!» Но вдруг откуда-то издалека раздаётся голос народного хора, который поёт что-то по-настоящему стоящее, исконно народное, и заглушает всю попсу.
Уже приближалась генеральная репетиция, как нас с Мурзиным попросил к себе Фиксович. Мы сидим, а Фиксович пальцами по столу нервно так барабанит и молчит. И вдруг спрашивает:
– Что, национальный вопрос обостряете?
Мурзин как это услышал, так качнулся со стулом, что чуть не упал:
– Помилуйте, Олег Феоктистович!? Чего мы обостряем?
– А почему у вас доцент Бедретдинов, лицо исламской национальности, человек положительный, семейный, вообще непьющий, играет пьяницу и отрицательного персонажа бобыля Бакулу?
Тут Мурзин обнаглел и стал Фиксовича учить:
– Лиц исламской национальности не бывает, а пьяницу он очень убедительно играет, как раз так, чтобы все непьющими стали.
Фиксович неожиданно успокоился и миролюбиво говорит:
– Ну ладно, раз у вас там всё в порядке, то можно не волноваться. А то я всю администрацию вуза на премьеру пригласил, и даже из министерства культуры на наш воспитательный эксперимент обещали прийти посмотреть.
Тут уже я со стула чуть не упала, интуиция моя заныла в сердце. А Мурзину хоть бы что, вышёл от Фиксовича даже вроде довольный.
Перед самой генеральной репетицией узнаю ужасную вещь. Аспирантка Лера, выбранная на роль Весны, наотрез отказалась играть, не выдержав творческих экспериментов Мурзина. Оказывается, под конец он надумал, что гуси и утки Весне не нужны. А она будет хозяйкой маленькой цветочной лавки под названием «Весна». Чтобы показать свою бедность и близость к народу она должна была в цветочной лавке (то есть на сцене) мыть полы, а чтобы показать её весенний южный темперамент, она должна была танцевать фламенко. Ясно, что никто нормальный на такое бы не согласился, и Лера отказалась наотрез.
Только я подумала: «Как же Мурзин будет выкручиваться?», вдруг вижу, что он как раз идёт ко мне, сверкая своими острыми зубами, а с ним рядом важно топает доцент Бедретдинов.
– Валентина Георгиевна! В связи с чрезвычайными обстоятельствами мы вынуждены просить вас сыграть роль Весны в нашем спектакле.
Встаю и решительно им так заявляю:
– Ни в коем случае! Не умею, не хочу и категорически отказываюсь!
Бедретдинов всегда был весь напичкан пословицами и лозунгами времён своего пионерского детства и произносил их кстати и некстати. Вот и сейчас выпалил:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
– Ну, знаете, это слишком!
И тут Мурзин, глядя на меня глазами приговорённого к повешению (всё-таки умеет играть, стервец!) стал просить:
– Всё, чему мы все отдали столько сил, сейчас зависит только от вас. К тому же мы знаем от Любочки, что вы вместе ходили на курсы фламенко и прекрасно танцуете.
Эту Любочку убить мало за её болтливый язык! Но всё-таки мне пришлось согласиться, в душе проклиная Мурзина, Фиксовича и свою несчастную долю.
Мерзавец Мурзин перед генеральной репетицией сказал, что танцую я убедительно, а вот мою полы не очень, и столько раз репетировал со мной сцену помывки полов, что я вымыла до блеска почти всю сцену. Под конец я уже не думала об убедительности и просто, забыв обо всём, остервенело тёрла и драила этот пол, даже стала размышлять о том, что есть много позитива в труде уборщиц. Их ведь не заставляют писать отчёты о вымытых квадратных метрах, как нас преподавателей о контрольных, тестах и другой нагрузке. «Вот, – почти размечталась я – работала бы уборщицей, знать не знала бы ни идей Фиксовича, ни экспериментов Мурзина, и совесть моя всегда сверкала бы чистотой, как свежевымытый пол».
–Хорошо! – вдруг закричал Мурзин, – оторвав мои мысли от тряпки и совести. –Верю! –повторял он, изображая из себя Станиславского.
Неотвратимо приближался день премьеры. Это было смутное предвесеннее время между Днём Святого Валентина и Восьмым Марта. Все коридоры и аудитории были завешаны плакатами и объявлениями:«Снегурочка – дочь отморозка встретит конкретного парня! Что из этого выйдет? Узнает, кто придёт на наш спектакль!!»
Многие незнакомые преподаватели стали со мной здороваться, увидев моё лицо в гриме, среди других на афише. Даже всегда сердитые девушки из бухгалтерии приветливо согласились одолжить из своих помещений все растения, цветы и пальмы для декораций цветочной лавки «Весна». Высоченный Коля ловко расставил их на огромной самодельной конструкции из полок на сцене.
Утром в день премьеры я увидела в коридоре бледного как смерть Бедретдинова. Но за час до начала спектакля мы снова встретились за кулисами, он был румян, весел, и от него за версту несло спиртом. Увидев в моих руках ведро для полов, он надрывно заорал, цитируя из «Смерти пионерки»:
– Валя! Валентина! Что с тобой теперь?
И тут рядом непонятно как оказался доцент Никушкин. Он посмотрел на нас с непередаваемым выражением лица:
– Что здесь происходит? Одна в непотребном виде! А другой?? Вы что пьяны на рабочем месте???
На помощь подоспел Мурзин:
– Мы Фархаду Азаматовичу одежду спиртом побрызгали, чтобы он лучше в роль пьяницы вошёл.
Я уже раньше заметила, что с приближением премьеры Мурзин наглел всё больше и больше.
Прибежала перепуганная Любочка и сказала, что приехал человек из министерства, он одет во всё чёрное, и декан поит его кофе и коньяком в своём кабинете.
Как начинался спектакль, я не помню. Потом всё как в тумане, персонажи выходят по очереди, в первом ряду вижу какого-то человека в чёрном, надутый Никушкин сидит с краю во втором ряду. Народу в зале полно, стулья стоят в проходах, а на одном из них узнаю яростно раскачивающегося Мурзина.
Приходит моя пора мыть полы. По замыслу Мурзина это должно быть вроде немой сцены. В полной тишине ставлю ведро на пол. Вынимаю тряпку. И вдруг с ужасом вижу, что к сцене бежит первокурсник Костиков, и вежливо, но громко говорит.
– Валентина Георгиевна! Давайте я вам помогу!
Эх, не оценил Костиков творческого замысла режиссёра Мурзина. Он наверно решил, что антракт начался и сцену мыть положено.
Я, чтобы спасти положение, делаю вид, что так было задумано и говорю:
– Правильный ты, человек, Костиков! Понимаешь, что нужно помогать людям, а особенно женщинам в таких делах!
Тут Костиков на сцене огляделся и то ли понял, что вовсе не было антракта, то ли растерялся, но как-то ногой ведро взял и задел. И вода эта из ведра, как на первый ряд брызнет! Точно туда, где вся администрация и человек из министерства сидели! Слышу какой-то визг, смех.
Потом рассказывали, что Мурзин в этот момент упал со стула и при этом громко сказал много чего непедагогичного и ненормативного. Я думаю, что всё это клевета, так никак не может человек за столь короткое время столько всего сказать, что потом передавали.
А мы на сцене – ничего. Продолжаем мужественно играть дальше, как нас Мурзин учил.
К концу спектакля я даже какой-то душевной подъём почувствовала, а может это просто радость была, что весь этот кошмар заканчивается.
Как наши ребята грянули под конец: «Ах, Мороз- Мороз не морозь меня!», то весь зал встал и многие тоже запели.
А потом музыка кончилась и какая-то тишина. Думаю: «Господи! Хлопать-то то будут или нет?» И вдруг слышу голос Никушкина: «Браво! Браво!»» И вижу, он встаёт и хлопает, а все за ним.
А ещё вижу, «чёрный человек» тоже встаёт, но не хлопает, а идёт прям к нам, на сцену. Речь наверно какую-нибудь ругательную произносить хочет. Как же так? Нельзя сейчас нас ругать! Ребята так старались!
Мгновенно решила, что как только он выйдет, нужно его как-то нейтрализовать и задобрить. Вот, цветы ему нужно подарить, самые лучшие со стеллажа в лавке «Весна». И нашему высокому Коле глазами показываю, мол, цветы снимай и дари.
А Коля сообразительный, всё правильно понял, цветы эти хватает и к себе тянет. Но то ли они стояли неудачно, то ли наоборот слишком хорошо закреплены там были, но стеллажи и полки из конструкции все вдруг как посыпались! И один крупный такой вазончик с пальмой падает прямо на чёрного министерского человека, который как раз к этому моменту на сцену вылез.
Дальше опять всё как в тумане помню. Кто-то кричит:
– Скорую! Скорую вызывайте!
«Чёрного человека» куда-то под руки тащат, а медсестра наша вокруг него бегает и причитает:
– Не волнуйтесь! Только не волнуйтесь! Гематома страшно выглядит, но проходит!
А потом было вот что. Мурзина уволили. Меня и Фиксовича лишили премии. Вся бухгалтерия перестала здороваться не только со мной, но и всей нашей кафедрой (из-за пропавших цветов).
Все задолжники-участники драмкружка неожиданно легко сдали культурологию доценту Никушкину.
Среди посетителей курилок всех этажей лучшим актёром был признан Бетретдинов.
Выяснилось, что «чёрный человек» был вовсе не министерский чиновник от образования, а директор известного театра. Он не только легко простил Мурзину свою гематому с царапиной на лбу, но и пригласил его работать в свой театр.
Недавно мы лицезрели Мурзина в телевизионной передаче о современном искусстве, он там долго и солидно вещал об авангардных тенденциях в театре. Передача шла в ночное время, но я не поленилась и выслушала весь разговор Мурзина с ведущим до конца. Из этого разговора я узнала, что Мурзин снова поставил «Снегурочку» в своей авангардной версии.
Мы с Никушкиным и Бедретдиновым пошли смотреть этот спектакль. Ну что можно сказать? Неплохо, и декорации такие шикарные, дорогущие наверно. Но Никушкин, Бедретдинов и я единогласно решили, что наши ребята играли стопудово лучше! Про исполнительницу роли Весны я вообще молчу, полное убожество. А Никушкину особенно не понравилось, что песню «Ой, Мороз-Мороз» заменили на другую, что-то там о всепобеждающей силе любви.
Песни Лёши-Леля «Снежная девочка» тоже не было. Вот так, говорят: «Из песни слова не выкинешь», но зато можно выкинуть песню. Да и слово тоже выкинуть можно, ну, если очень постараться. Кто когда-нибудь редактировал стихи в студенческой новогодней газете, поймёт, о чём это я.
Тем временем снова приближалось смутное предвесеннее время между Днём Защитника Отечества и Восьмым Марта. Позавчера на кафедру к нам заявилась делегация бывших драмкружковцев.
– Ну что, – говорят – пора наш спектакль восстанавливать. Тут Люся новые стихи для песни о Снегурочке сочинила, т.е. заново вспомнила.
И маленький листочек из блокнота мне подают. А там вот что:
***
В весеннем небе тучка пролетала,
В сиянии солнца я её узнала.
Снегурочка, сестра, ну как там в небе?
Кому досталась сказка, кому небыль.
Снегурочка, скорей, лети, спасайся!
Дождями никогда не возвращайся.
Ярило-солнце правит здесь и судит,
И всюду берендеи, а не люди.
Как раны бередят чужие души,
Любовь не заморозит - так засушит.
Снегурочка, я знаю, ты вернёшься,
Слезами всех влюблённых ты прольёшься.
Вот так. И слово можно выкинуть из песни, и саму песню тоже можно выкинуть, но «они иногда возвращаются»………….Снежная девочка
Всё-таки подвела меня в тот день хвалёная женская интуиция. Ведь у меня абсолютно не возникло никаких плохих предчувствий, когда секретарша Любочка вполне обычным образом попросила зайти к нашему замдекана Фиксовичу. По-настоящему его зовут Олегом Феоктистовичем, но мы все за глаза зовём его Фиксовичем за склонность чересчур увлекаться какой-либо педагогической или организационной идеей. Очередная «идея-фикс» всегда посещала его внезапно и, по имеющемуcя у него на тот момент мнению, должна была, если не спасти мир, но уж точно изменить всё к лучшему на нашем факультете и в нашем вузе, сильно повысить успеваемость, посещаемость и резко улучшить моральный облик студентов и профессорско-преподавательского состава.
Помню, как в прошлом году на почве его увлечённости пропагандой здорового образа жизни, мы всю неделю вечерами на кафедре рисовали плакаты не тему борьбы с курением. Сколько же было выкурено в процессе этого творчества, но первое место на конкурсе плакатов завоевала именно наша кафедра!
Вообще-то Фиксович – отличный мужик, и нашего брата преподавателя от прочей администрации всегда защищает, а уж сколько студентов спасено им от отчисления – не счесть! И в тот день, я была уверена, что ничего ужасней прошлогодней кампании по борьбе за здоровый образ жизни он уже не придумает. Но, как оказалось, не тут-то было! А я ещё шла такая вся полная надежд, думала, что спрошу насчёт премии. С этого и разговор начала:
– Олег Феоктистович, Вы наверно меня просили зайти насчёт давно обещанной премии за активное участие в воспитательной работе?
Он прямо так и подскочил на своём огромном кресле. Говорит:
– Как Вам не совестно, Валентина Георгиевна, всё время о премиях думать, Вы же с молодёжью работаете, тут без энтузиазма никак. А Вы всё о премии!
А я, между прочим, о премии думаю не всё время, а время от времени. Вот как зарплату получу, долги отдам, в магазин один раз схожу, вот тут-то и начинаю думать, думать, что, как же кстати, она была бы премия эта. Только я ему всё собралась изложить, как вдруг вижу, что в углу замдекановского кабинета сидит неизвестный мне субъект и на огромном, непоколебимом таком, стуле пытается раскачиваться. Вот тут бы мне и насторожиться, задуматься о том, что нельзя иметь дело с теми, кто пытается раскачивать нераскачиваемое. А Олег Феоктистович радостно так, с пафосом даже каким-то заявляет:
– Это Пётр Васильевич Мурзин, режиссёр, будет у нас бороться с бездуховностью посредством театрального искусства и драмкружка. А то бездуховность нас заела, понимаешь.
Пригляделась, режиссёр одет во всё серое, а выражение лица мрачное такое. А Фиксович радостный всё не унимается:
– А вот наша Валентина Георгиевна будет Вам помогать.
Тут режиссёр Мурзин вроде улыбнулся, но на самом деле оскалился, показав большие острые зубы. «Надо же, – думаю, –прям волчонок какой-то».
Однако на первой репетиции, куда мне пришлось пойти по поручению Фиксовича, оказалось, что голос у этого «волчонка» мягкий, вкрадчивый. И внимательно так слушает его народ, который мы с Любочкой ему нагнали, в основном дисциплинированных отличников и задолжников с угрозой отчисления, которым деваться некуда.
И он своим вкрадчивым голосом им втолковывает:
– Островский, наш родной Александр Николаевич, гений,- говорит – был. Но никто правильно его гениальную вещь «Снегурочка» не понял. А вот мы её с вами осовременим, и все её поймут.
Вот тут-то первый раз интуиция во мне и взыграла. Думаю: «Всё. От этого Мурзина неприятностей не оберёшься»
А он продолжает, а я ушам своим не верю, чего он доверчивой нашей молодёжи впаривает:
– Мороз – это не Мороз вовсе, а глава мафии, полный отморозок. Жену Весну и дочь Снегурочку терроризирует, а сам всё о сокровищах своих несметных заботиться. У него фирма по огранке алмазов, «Мороз» называется.
Отличник наш Миша Ломтиков его слушает и глазами прям хлопает. А Мурзин ему поясняет на полном серьёзе, чтобы играть лучше этого Мороза, то надо на каждый палец кольцо с большим камнем одеть и. в то время как текст говоришь, непрерывно глядеть на руки свои в кольцах, а на тех, с кем говоришь, вовсе не смотреть, вроде недостойны они этого.
Смотрю на следующей репетиции, а Миша, тихоня наш, смотрит на пальцы свои в каких-то чудовищно огромных кольцах (которые девчонки наши по всем знакомым ему собрали) и зычным, злобным таким голосом текст свой говорит, что у меня и вправду мороз по коже пошёл. А Коля, задолжник и лоботряс здоровенный, шпарит без запинки текст царя Берендея, вот уж в жизни не подумала бы, что он что-либо так способен выучить. «Ладно, – думаю, – раз дети довольны, значит, эксперименты Мурзина можно пока потерпеть».
А Мурзин дальше Островского всё осовременивает. Говорит, что Мизгирь – это новый русский, который думал, что за деньги всё можно купить, а если не купить, то силой взять. У него сеть ресторанов русской кухни «Мизгирь». А Лель – это прожигатель жизни, богемный ловелас и эгоист, хоть и талантливый, но только себя и песни свои любит, звёздной болезнью болеет. Поэтому и Снегурочке не простил, что она от него не фанатела. По теории Мурзина, Весна – женщина из народа, любящая, но забитая, без денег и связей, и своего мужа-бандита боится. И вот они все вместе, среда эта социально неблагополучная, Снегурочку бедную до гибели и довели.
Я как всё это услышала то, как будто, дар речи на время от удивления потеряла. А Мурзин моё молчание наверно за одобрение принимает и ещё помощи требует:
– Мне, – говорит, – ещё народ нужен. Здесь, у Островского свита Весны предусмотрена, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие.
– Ну – отвечаю, – прям и не знаю, чем вам помочь. Похоже, без кафедры иностранных языков не обойтись.
Но столько «гусей», «жаворонков», и прочих актёров ни среди отличников, ни среди задолжников, ни среди кафедры иностранных языков не нашлось. Пришлось к коллегам обращаться с просьбой с занятий пару-другую студентов отпустить. Поясняю им, что мы с бездуховностью боремся посредством театрального искусства по поручению замдекана.
Коллеги по-разному к проблеме относятся. Одни с пониманием, а другие ругаются. Доцент Никушкин вообще скандал безобразный устроил. Ворвался во время репетиции, кричит, что мало того, что мы студентов с занятий забираем, так ещё и шумим на репетициях так, что он семинар вести не может, не слышит, что ему студенты говорят. Так дико кричал при студентах и дверью хлопнул напоследок. Вот как нехорошо, а ещё культурный человек называется, культурологию преподаёт. И, спрашивается, что такого ему позарез от студентов надо услышать на семинаре, чего бы он сам не знал? Не слышит, что студенты отвечают? И не надо! Меньше расстраиваться будет, нервы свои, работой потрёпанные, побережёт.
Но нашлись коллеги, которые с большим пониманием отнеслись. Вот доцент Бедретдинов Фархад Азаматович не только студентов с занятий на репетиции отпускал, но и сам небольшую рольку сыграть взялся.
Вообще со временем даже слаженно так всё стало получаться. Люся-Снегурочка так красиво высоким голоском своим заводила, и пели они здорово с Лёшей-Лелем песню Лёшиного же сочинения. Мурзин решил, что Островский не обиделся бы, если в его пьесу молодёжную песню вставить. Жалостливо так пели, я чуть не прослезилась, и даже слова потом у Лёши попросила, вот они:
Снежная девочка
Снежная девочка – всё её тело из снега,
Хрупкое чистое сердце прозрачно как лёд,
Взгляд опечален как серое зимнее небо.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
Ясные белые дни скоро станут длиннее,
Станут тревожными девочки чуткие сны.
Зимние ночи будут теперь всё короче,
Снежная девочка снова боится весны.
Скоро подуют апрельские мокрые ветры,
Снежная девочка из дому ночью уйдёт
И поплывёт в океан на дрейфующей льдине.
Снежная девочка – если полюбит – умрёт.
А ещё вторая песня должна была быть, которую Люся неожиданно сочинила прям на репетиции. И только она хотела нам её прочесть, как опять доцент Никушкин вбежал с криками-протестами своими. А когда ушёл, Люся вдруг заявила, что слова песни забыла, и заплакала. Я говорю:
– Люся, быть этого не может, чтобы так слова взялись и забылись.
А она говорит, что никак вспомнить не может, и плачет. Но Мурзин потом другие песни в пьесу вставил. В финале, когда Снегурочка растает, а царь Берендей скажет, что это надо отпраздновать, положено было петь. Тут Мурзин, раскачиваясь на стуле, прошипел:
– Какая жестокость! Девушка трагически погибла, а этот царь-рогоносец, который за женой своей уследить не мог, предлагает всем веселиться.
Тут, по версии Мурзина, эта жестокая берендеева свита должна была петь что-то попсовое типа «зайка – я твой тазик!» Но вдруг откуда-то издалека раздаётся голос народного хора, который поёт что-то по-настоящему стоящее, исконно народное, и заглушает всю попсу.
Уже приближалась генеральная репетиция, как нас с Мурзиным попросил к себе Фиксович. Мы сидим, а Фиксович пальцами по столу нервно так барабанит и молчит. И вдруг спрашивает:
– Что, национальный вопрос обостряете?
Мурзин как это услышал, так качнулся со стулом, что чуть не упал:
– Помилуйте, Олег Феоктистович!? Чего мы обостряем?
– А почему у вас доцент Бедретдинов, лицо исламской национальности, человек положительный, семейный, вообще непьющий, играет пьяницу и отрицательного персонажа бобыля Бакулу?
Тут Мурзин обнаглел и стал Фиксовича учить:
– Лиц исламской национальности не бывает, а пьяницу он очень убедительно играет, как раз так, чтобы все непьющими стали.
Фиксович неожиданно успокоился и миролюбиво говорит:
– Ну ладно, раз у вас там всё в порядке, то можно не волноваться. А то я всю администрацию вуза на премьеру пригласил, и даже из министерства культуры на наш воспитательный эксперимент обещали прийти посмотреть.
Тут уже я со стула чуть не упала, интуиция моя заныла в сердце. А Мурзину хоть бы что, вышёл от Фиксовича даже вроде довольный.
Перед самой генеральной репетицией узнаю ужасную вещь. Аспирантка Лера, выбранная на роль Весны, наотрез отказалась играть, не выдержав творческих экспериментов Мурзина. Оказывается, под конец он надумал, что гуси и утки Весне не нужны. А она будет хозяйкой маленькой цветочной лавки под названием «Весна». Чтобы показать свою бедность и близость к народу она должна была в цветочной лавке (то есть на сцене) мыть полы, а чтобы показать её весенний южный темперамент, она должна была танцевать фламенко. Ясно, что никто нормальный на такое бы не согласился, и Лера отказалась наотрез.
Только я подумала: «Как же Мурзин будет выкручиваться?», вдруг вижу, что он как раз идёт ко мне, сверкая своими острыми зубами, а с ним рядом важно топает доцент Бедретдинов.
– Валентина Георгиевна! В связи с чрезвычайными обстоятельствами мы вынуждены просить вас сыграть роль Весны в нашем спектакле.
Встаю и решительно им так заявляю:
– Ни в коем случае! Не умею, не хочу и категорически отказываюсь!
Бедретдинов всегда был весь напичкан пословицами и лозунгами времён своего пионерского детства и произносил их кстати и некстати. Вот и сейчас выпалил:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
– Ну, знаете, это слишком!
И тут Мурзин, глядя на меня глазами приговорённого к повешению (всё-таки умеет играть, стервец!) стал просить:
– Всё, чему мы все отдали столько сил, сейчас зависит только от вас. К тому же мы знаем от Любочки, что вы вместе ходили на курсы фламенко и прекрасно танцуете.
Эту Любочку убить мало за её болтливый язык! Но всё-таки мне пришлось согласиться, в душе проклиная Мурзина, Фиксовича и свою несчастную долю.
Мерзавец Мурзин перед генеральной репетицией сказал, что танцую я убедительно, а вот мою полы не очень, и столько раз репетировал со мной сцену помывки полов, что я вымыла до блеска почти всю сцену. Под конец я уже не думала об убедительности и просто, забыв обо всём, остервенело тёрла и драила этот пол, даже стала размышлять о том, что есть много позитива в труде уборщиц. Их ведь не заставляют писать отчёты о вымытых квадратных метрах, как нас преподавателей о контрольных, тестах и другой нагрузке. «Вот, – почти размечталась я – работала бы уборщицей, знать не знала бы ни идей Фиксовича, ни экспериментов Мурзина, и совесть моя всегда сверкала бы чистотой, как свежевымытый пол».
–Хорошо! – вдруг закричал Мурзин, – оторвав мои мысли от тряпки и совести. –Верю! –повторял он, изображая из себя Станиславского.
Неотвратимо приближался день премьеры. Это было смутное предвесеннее время между Днём Святого Валентина и Восьмым Марта. Все коридоры и аудитории были завешаны плакатами и объявлениями:«Снегурочка – дочь отморозка встретит конкретного парня! Что из этого выйдет? Узнает, кто придёт на наш спектакль!!»
Многие незнакомые преподаватели стали со мной здороваться, увидев моё лицо в гриме, среди других на афише. Даже всегда сердитые девушки из бухгалтерии приветливо согласились одолжить из своих помещений все растения, цветы и пальмы для декораций цветочной лавки «Весна». Высоченный Коля ловко расставил их на огромной самодельной конструкции из полок на сцене.
Утром в день премьеры я увидела в коридоре бледного как смерть Бедретдинова. Но за час до начала спектакля мы снова встретились за кулисами, он был румян, весел, и от него за версту несло спиртом. Увидев в моих руках ведро для полов, он надрывно заорал, цитируя из «Смерти пионерки»:
– Валя! Валентина! Что с тобой теперь?
И тут рядом непонятно как оказался доцент Никушкин. Он посмотрел на нас с непередаваемым выражением лица:
– Что здесь происходит? Одна в непотребном виде! А другой?? Вы что пьяны на рабочем месте???
На помощь подоспел Мурзин:
– Мы Фархаду Азаматовичу одежду спиртом побрызгали, чтобы он лучше в роль пьяницы вошёл.
Я уже раньше заметила, что с приближением премьеры Мурзин наглел всё больше и больше.
Прибежала перепуганная Любочка и сказала, что приехал человек из министерства, он одет во всё чёрное, и декан поит его кофе и коньяком в своём кабинете.
Как начинался спектакль, я не помню. Потом всё как в тумане, персонажи выходят по очереди, в первом ряду вижу какого-то человека в чёрном, надутый Никушкин сидит с краю во втором ряду. Народу в зале полно, стулья стоят в проходах, а на одном из них узнаю яростно раскачивающегося Мурзина.
Приходит моя пора мыть полы. По замыслу Мурзина это должно быть вроде немой сцены. В полной тишине ставлю ведро на пол. Вынимаю тряпку. И вдруг с ужасом вижу, что к сцене бежит первокурсник Костиков, и вежливо, но громко говорит.
– Валентина Георгиевна! Давайте я вам помогу!
Эх, не оценил Костиков творческого замысла режиссёра Мурзина. Он наверно решил, что антракт начался и сцену мыть положено.
Я, чтобы спасти положение, делаю вид, что так было задумано и говорю:
– Правильный ты, человек, Костиков! Понимаешь, что нужно помогать людям, а особенно женщинам в таких делах!
Тут Костиков на сцене огляделся и то ли понял, что вовсе не было антракта, то ли растерялся, но как-то ногой ведро взял и задел. И вода эта из ведра, как на первый ряд брызнет! Точно туда, где вся администрация и человек из министерства сидели! Слышу какой-то визг, смех.
Потом рассказывали, что Мурзин в этот момент упал со стула и при этом громко сказал много чего непедагогичного и ненормативного. Я думаю, что всё это клевета, так никак не может человек за столь короткое время столько всего сказать, что потом передавали.
А мы на сцене – ничего. Продолжаем мужественно играть дальше, как нас Мурзин учил.
К концу спектакля я даже какой-то душевной подъём почувствовала, а может это просто радость была, что весь этот кошмар заканчивается.
Как наши ребята грянули под конец: «Ах, Мороз- Мороз не морозь меня!», то весь зал встал и многие тоже запели.
А потом музыка кончилась и какая-то тишина. Думаю: «Господи! Хлопать-то то будут или нет?» И вдруг слышу голос Никушкина: «Браво! Браво!»» И вижу, он встаёт и хлопает, а все за ним.
А ещё вижу, «чёрный человек» тоже встаёт, но не хлопает, а идёт прям к нам, на сцену. Речь наверно какую-нибудь ругательную произносить хочет. Как же так? Нельзя сейчас нас ругать! Ребята так старались!
Мгновенно решила, что как только он выйдет, нужно его как-то нейтрализовать и задобрить. Вот, цветы ему нужно подарить, самые лучшие со стеллажа в лавке «Весна». И нашему высокому Коле глазами показываю, мол, цветы снимай и дари.
А Коля сообразительный, всё правильно понял, цветы эти хватает и к себе тянет. Но то ли они стояли неудачно, то ли наоборот слишком хорошо закреплены там были, но стеллажи и полки из конструкции все вдруг как посыпались! И один крупный такой вазончик с пальмой падает прямо на чёрного министерского человека, который как раз к этому моменту на сцену вылез.
Дальше опять всё как в тумане помню. Кто-то кричит:
– Скорую! Скорую вызывайте!
«Чёрного человека» куда-то под руки тащат, а медсестра наша вокруг него бегает и причитает:
– Не волнуйтесь! Только не волнуйтесь! Гематома страшно выглядит, но проходит!
А потом было вот что. Мурзина уволили. Меня и Фиксовича лишили премии. Вся бухгалтерия перестала здороваться не только со мной, но и всей нашей кафедрой (из-за пропавших цветов).
Все задолжники-участники драмкружка неожиданно легко сдали культурологию доценту Никушкину.
Среди посетителей курилок всех этажей лучшим актёром был признан Бетретдинов.
Выяснилось, что «чёрный человек» был вовсе не министерский чиновник от образования, а директор известного театра. Он не только легко простил Мурзину свою гематому с царапиной на лбу, но и пригласил его работать в свой театр.
Недавно мы лицезрели Мурзина в телевизионной передаче о современном искусстве, он там долго и солидно вещал об авангардных тенденциях в театре. Передача шла в ночное время, но я не поленилась и выслушала весь разговор Мурзина с ведущим до конца. Из этого разговора я узнала, что Мурзин снова поставил «Снегурочку» в своей авангардной версии.
Мы с Никушкиным и Бедретдиновым пошли смотреть этот спектакль. Ну что можно сказать? Неплохо, и декорации такие шикарные, дорогущие наверно. Но Никушкин, Бедретдинов и я единогласно решили, что наши ребята играли стопудово лучше! Про исполнительницу роли Весны я вообще молчу, полное убожество. А Никушкину особенно не понравилось, что песню «Ой, Мороз-Мороз» заменили на другую, что-то там о всепобеждающей силе любви.
Песни Лёши-Леля «Снежная девочка» тоже не было. Вот так, говорят: «Из песни слова не выкинешь», но зато можно выкинуть песню. Да и слово тоже выкинуть можно, ну, если очень постараться. Кто когда-нибудь редактировал стихи в студенческой новогодней газете, поймёт, о чём это я.
Тем временем снова приближалось смутное предвесеннее время между Днём Защитника Отечества и Восьмым Марта. Позавчера на кафедру к нам заявилась делегация бывших драмкружковцев.
– Ну что, – говорят – пора наш спектакль восстанавливать. Тут Люся новые стихи для песни о Снегурочке сочинила, т.е. заново вспомнила.
И маленький листочек из блокнота мне подают. А там вот что:
***
В весеннем небе тучка пролетала,
В сиянии солнца я её узнала.
Снегурочка, сестра, ну как там в небе?
Кому досталась сказка, кому небыль.
Снегурочка, скорей, лети, спасайся!
Дождями никогда не возвращайся.
Ярило-солнце правит здесь и судит,
И всюду берендеи, а не люди.
Как раны бередят чужие души,
Любовь не заморозит - так засушит.
Снегурочка, я знаю, ты вернёшься,
Слезами всех влюблённых ты прольёшься.
Вот так. И слово можно выкинуть из песни, и саму песню тоже можно выкинуть, но «они иногда возвращаются»………….