Из далекого, заграничного города Луисвилл, штат Кентукки, донеслись вести, способные взволновать даже самые черствые сердца обитателей коммунальных квартир. Местная контора по благоустройству, облеченная властью и непреклонной решимостью, устроила представление, по размаху не уступающее сеансу одновременной игры на ста шестидесяти досках. В качестве главного героя, а вернее, трагической жертвы, на сцену был выведен сверкающий, как новый рубль, американский автомобиль марки «Додж», чьи семьсот двадцать лошадиных сил могли бы, без сомнения, доставить любого концессионера прямиком в Рио-де-Жанейро, минуя скучные остановки в Старгороде и Васюках.
Ах, что это был за автомобиль! Это была не какая-нибудь самобеглая коляска Адама Козлевича, вечно страдающая разрывом задней рессоры. Нет, это был гигант мысли, отец американской демократии на колесах! Мотор его, «Хеми V8 6.2», урчал с достоинством сытого льва, а способность достигать ста километров в час за три с половиной секунды делала его не просто средством передвижения, а самой настоящей машиной времени, уносящей своего владельца прочь от унылой действительности, полной укоризненных взглядов постовых и нудных правил дорожного движения. Это была мечта, отлитая в металле, мечта о свободе, скорости и белых штанах.
И вот, эту самую мечту, этот овеществленный порыв к прекрасному, городские отцы, облаченные в строгие костюмы и еще более строгие выражения лиц, решили предать публичной анафеме. Шеф местной полиции, гражданин Пол Хамфри, выступил с речью, полной, как ему показалось, бодрости и здравого смысла, после чего мэр, господин Крейг Гринберг, с видом жреца, приносящего жертву разгневанным богам, нажал на кнопку. И гидравлический пресс, этот бездушный истукан из мира шестеренок и поршней, с холодным равнодушием опустился на капот знойного красавца, превращая его в бесформенную груду того, что на канцелярском языке именуется «вторсырьем».
Вся эта душераздирающая экзекуция, надо заметить, была обставлена с голливудским размахом. Пять камер, не считая дрона, парившего в небе, как стервятник, фиксировали каждый мучительный стон сминаемого металла. Ибо, как гласил официальный протокол, данное мероприятие должно было «послужить предупреждением тем, кто думает, что может превратить наши улицы в скоростные трассы». Какая музыка, какая глубина мысли! Дело помощи утопающим в скуке обывателям было решено радикально: лишить их даже самой надежды на то, что можно вырваться из потока серийных малолитражек.
Правда, среди местного населения нашлись люди с остатками здравого смысла, которые робко заметили, что такой восхитительный экземпляр можно было бы, к примеру, продать с аукциона. В ответ на эти мещанские сентенции полиция с достоинством заявила, что в недрах автомобиля были обнаружены краденые детали, включая, о ужас, сам двигатель. Ах, эта милая, родная бюрократия, способная найти контрабанду даже в куске хозяйственного мыла! Автомобиль, видите ли, оказался непригоден для продажи. Какая жалость, что его нельзя было, как в старые добрые времена, просто перекрасить и снабдить надписью «Эх, прокачу!».
Таким образом, великий комбинатор, чье имя осталось за кадром, лишился своего верного коня. Можно только догадываться, каким артистизмом и какой широтой натуры обладал этот человек, сумевший собрать воедино это чудо техники из деталей, добытых, по-видимому, не самым праведным путем. Он был свободным художником, бросившим вызов унылому миру контор и правил. Его автомобиль был его главной комбинацией, его концессией, его дерзкой идеей. И эта идея была раздавлена прессом, как жалкий комар.
И вот теперь, глядя на опубликованные в «Ют..бе» кадры, где прекрасный «Додж» испускает свой последний вздох, невольно проникаешься сочувствием не к блюстителям порядка, а к павшему бунтарю. Бюрократ с гидравлическим прессом всегда победит свободного художника на семисотсильном автомобиле. Таков уж закон этого скучного мира. И в этом есть своя, особая, вселенская пошлость: уничтожить красоту и мощь под предлогом борьбы за безопасность.