Запах чужого резкого парфюма ударил в нос раньше, чем я услышала шепот. Въедливый, как пятно от вина на фамильной скатерти.
— Она подпишет всё, не волнуйся, — донеслось из коридора. Голос внучки Киры, тихий и деловитый. — Бабуля уже не соображает, ей что воля, что неволя — всё едино.
Я сидела в своем старом кресле, глядя в окно невидящим взглядом. Для них я была лишь телом, оболочкой, доживающей свой век.
Пустой сосуд. Евгения Валентиновна Орлова, вдова профессора Орлова, превратилась для них в «бабулю».
Они не знали, что я просто надела маску. И ношу ее уже месяц, с тех самых пор, как открыла глаза в больничной палате после инсульта и увидела их алчные, оценивающие взгляды. Взгляды не на меня, а сквозь меня — на стены, на мебель, на мое будущее наследство.
Они не догадывались, что мой разум остер, как скальпель хирурга. Болезнь сковала тело, но отточила мысль.
— Евгения Валентиновна, вот, мы к вам, — в комнату вплыл сын, Игорь Алексеевич Орлов. От него всегда пахло больницей, стерильностью и чем-то неуловимо чужим. Рядом семенил нотариус, полный мужчина с влажными ладонями, от которого несло нафталином и дешевым табаком.
— Мама, тут просто формальность. Для вашего же блага, — Игорь говорил громко, будто обращался к глухой. Он положил передо мной папку.
Я посмотрела на него долгим, мутным взглядом. Изобразила полную отрешенность, старческую рассеянность.
— Что это, Игорек? Конфеты?
Кира прыснула в кулак. Игорь бросил на нее злой взгляд.
— Мама, это документы. На квартиру, на дачу. Генеральная доверенность. Чтобы нам было проще о вас заботиться. Чтобы вас никто не обманул.
Какая изящная ложь. Прозрачная, как слеза. Заботой они называли желание вышвырнуть меня в пансионат, а мое гнездо, которое мы с мужем Алексеем вили полвека, продать.
Я знала об их огромном кредите на элитную квартиру, знала, как сильно они ждут этих денег.
Я потянулась к ручке, пальцы дрожали — но не от старости, а от сдерживаемой ярости. Ручка выпала и покатилась под стол.
Нотариус, кряхтя, полез за ней.
Моя игра была опасной, но необходимой. Это был единственный способ увидеть их истинные лица, сорвать маски с тех, кто называл себя моей семьей.
Каждый их приход был пыткой.
Приезжала Лариса, жена Игоря. Она всегда приносила с собой запах корвалола и застарелой обиды на весь мир.
— Ох, Евгения Валентиновна, как же вам тяжко, — причитала она, поправляя на мне плед. — И нам-то как непросто, всё для вас, всё для вас...
Она «случайно» уронила со стола фотографию моего мужа в тяжелой серебряной рамке. Стекло треснуло. Лариса даже не извинилась. Просто вздохнула о том, как у нее всё из рук валится от усталости.
А на прошлой неделе был Сергей. Мой двоюродный племянник, сын моего двоюродного брата Петра. Сергей Петрович Воронов. Он единственный, от кого пахло жизнью — морозом, свежей древесной стружкой. Он не говорил громко, не совал бумаг.
— Привет, теть Жень. Я тут мимо ехал. Молока тебе привез, твоего любимого. И творог деревенский.
Он сел рядом и просто рассказывал о своих делах, о сыне-первокласснике. И смотрел на меня, а не на стены моей квартиры. Он единственный, кто видел во мне человека.
Перед уходом он, не говоря ни слова, смазал петлю на скрипучей двери в кухню.
Давление нарастало. Игорь приезжал всё чаще. Его больничный запах, казалось, уже въелся в обивку моего кресла. Он приводил каких-то людей, которые ходили по комнатам, цокали языками, что-то измеряли рулеткой.
Они уже делили мою жизнь на квадратные метры.
Апогеем стал прошлый вторник. Игорь приехал с двумя грузчиками.
— Мама, мы решили немного освободить квартиру. Отвезти хлам на дачу, чтобы вам дышалось легче.
«Хламом» оказались книги моего покойного мужа. Его библиотека. Святая святых. Воздух наполнился запахом старой бумаги, пыли и моего самого дорогого воспоминания.
Игорь бесцеремонно вытащил с полки зачитанный томик Блока.
— Ну кому это сейчас нужно? Только пыль собирать.
И в этот момент что-то внутри меня окончательно закаменело. Представление окончилось.
Я медленно подняла голову. Мой взгляд, еще секунду назад пустой и бессмысленный, стал твердым и ясным.
Я посмотрела прямо в глаза сыну.
— Поставь книгу на место, Игорь.
Мой голос прозвучал ровно и спокойно. Без старческого дребезжания. Голос хозяйки этого дома.
Игорь замер с книгой в руках. Лицо его вытянулось. Грузчики застыли у порога.
Гул машин за окном стал громче.
— Мама?.. Ты что?
— Я сказала, поставь книгу на место. И уходите. Все.
Игорь растерянно моргнул. Он попытался вернуть лицу прежнее выражение снисходительной заботы, но оно не слушалось.
— Мам, тебе, наверное, нехорошо. Давление? Давай я врача вызову.
Он сделал шаг ко мне.
— Не нужно врача. Нужно, чтобы вы ушли.
Я не повышала голоса. Говорила тихо, но каждое слово падало в комнате, как камень. Грузчики переминались с ноги на ногу, неловко отводя взгляды.
Игорь медленно, почти нехотя, поставил томик Блока на полку. Криво, обложкой вверх.
— Хорошо. Как скажешь. Мы пойдем. Тебе нужно отдохнуть.
Он уходил, пятясь, не спуская с меня глаз, будто боялся, что я сейчас встану и пойду за ним. Кира прошмыгнула мимо него, бросив на меня испуганно-злобный взгляд.
Когда за ними закрылась дверь, я еще долго сидела неподвижно. В воздухе стояла смесь запахов — больничная стерильность Игоря, приторный парфюм Киры и вековая пыль потревоженных книг. Я встала, подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный воздух ворвался в комнату, очищая пространство.
Теперь они знают. Или догадываются. Игра перешла на новый уровень.
Телефонный звонок раздался через час. Я знала, что это будет Лариса.
— Евгения Валентиновна, это вы? — ее голос был полон нарочитого удивления. — Игорь так расстроен, говорит, вы его выгнали. У вас точно все в порядке? Может, вам кажется что-то?
— Мне не кажется, Лариса. Мне всё предельно ясно.
В трубке повисло молчание. Потом она затараторила про врачей, про то, что такие «вспышки» бывают при ее диагнозе. Я молча нажала отбой.
Они будут давить. Искать новые способы. Теперь их цель — не обмануть меня, а доказать всем, что я невменяема.
Я нашла в записной книжке номер Сергея. Пальцы немного дрожали, но уже по-настоящему, от волнения.
— Сережа? Это тетя Женя.
— Тетя Женя! Как вы? Я как раз собирался к вам заехать на днях.
— Заезжай, милый. И еще... просьба у меня к тебе дурацкая. Привези мне, пожалуйста, лимонов. Кислых-прекислых. И еще... — я сделала паузу, изображая, что пытаюсь вспомнить. — Был у отца твоего друг старый, юрист... Семён Захарович Рыков.
Помнишь такого? Поищи его контакты, будь добр. Я тут решила завещание обновить. Хочу сервиз свой любимый коту соседскому оставить.
Сергей на том конце провода на секунду замолчал. Я почти физически ощутила, как он всё понял.
— Будут вам и лимоны, и юрист, теть Жень. Самый лучший. Завтра же буду.
На следующий день кортеж прибыл снова. Игорь, Лариса и незнакомый мужчина с аккуратной бородкой и цепким взглядом. От него тоже пахло медициной, но не больницей, а дорогим частным кабинетом.
— Мама, познакомься, это Аркадий Львович. Психотерапевт. Наш хороший друг. Он просто поговорит с тобой.
Они усадили меня в кресло, сами расселись напротив. Начался допрос под видом дружеской беседы.
Аркадий Львович говорил мягко, вкрадчиво. Расспрашивал о моем самочувствии, о снах, о том, не кажется ли мне, что за мной следят.
— А запахи вы чувствуете, Евгения Валентиновна? — спросил он. — Бывают ли у вас навязчивые запахи?
Я посмотрела на Игоря, на Ларису.
— Бывают. Иногда мне кажется, что вся квартира пахнет ложью. Такой сладковатый, тошнотворный запах.
Лариса поджала губы. Игорь нервно кашлянул. Психотерапевт что-то быстро чиркнул в своем блокноте.
В этот момент в дверь позвонили.
На пороге стоял Сергей. В одной руке — авоська с ярко-желтыми лимонами, в другой — старенький портфель. Свежий, бодрящий аромат цитруса мгновенно заполнил прихожую, вытесняя все остальные запахи.
— О, а у вас гости, — Сергей с улыбкой оглядел присутствующих. — Добрый день. А я вот, как и обещал. Лимоны принес. И не только.
Он прошел в комнату, подошел ко мне и протянул визитку.
— Семён Захарович Рыков передавал вам поклон, тетя Женя. Сказал, что будет рад помочь с любыми документами. В любое время.
Игорь побагровел. Лариса смотрела то на меня, то на Сергея, то на своего «психотерапевта». Их маски трещали по швам.
— А что здесь происходит? — спросил Сергей с невинным видом, глядя на Аркадия Львовича. — Консилиум?
Я взяла из его руки лимон. Прохладная, упругая кожура приятно холодила ладонь.
— Ничего особенного, Сережа. Просто семья заботится о моем здоровье.
Я посмотрела на Игоря, на Ларису, на их карманного доктора. И улыбнулась своей самой «маразматической» улыбкой.
— Я тут решила устроить ужин. Семейный. В это воскресенье. Хочу всех собрать. Обсудить, так сказать, будущее. Придете?
Они не могли отказаться. Это была ловушка, и они это понимали. Но отступить — значило проиграть.
— Конечно, мама. Обязательно придем, — выдавил из себя Игорь.
Когда они ушли, Сергей сел рядом со мной.
— Ну вы даете, тетя Женя. Вы настоящий стратег.
— Жизнь научила, Сережа. Жизнь. Теперь нужно готовиться к последнему акту.
Следующие несколько дней превратили мою квартиру в штаб. Семён Захарович, седовласый, крепкий старик с пронзительным взглядом, приехал на следующее же утро. От него пахло хорошим табаком и уверенностью.
Он не сюсюкал. Он слушал. Долго, внимательно, просматривая документы, которые я ему дала.
— Ситуация, к сожалению, классическая, Евгения Валентиновна, — сказал он наконец. — Но решаемая. Ваша главная защита — ваша ясность ума. Мы составим новое завещание. Железобетонное. И оформим доверенность на Сергея. На ведение хозяйственных дел. Чтобы ни одна справка без вашего ведома не могла быть получена.
День ужина я начала с рассветом. Я не готовила что-то сложное. Я готовила то, что пахло домом.
Запекала утку с яблоками и черносливом. Пряный, сладковатый аромат заполнил всю квартиру, вытесняя фантомные запахи лекарств и лжи.
К семи часам вечера стол был накрыт. Фамильный хрусталь, который я не доставала много лет. Накрахмаленная скатерть.
Первыми, разумеется, пришли Игорь с Ларисой и Кирой. Лариса внесла торт в яркой коробке — жест примирения, фальшивый, как и ее улыбка. От нее сегодня пахло тревогой и духами «Красная Москва».
— Мама, как вы тут? Не переутомились? — Игорь пытался изображать заботу, но его глаза бегали по комнате, оценивая обстановку.
Кира молча уткнулась в телефон. От нее не пахло ничем, кроме пластмассы и стекла ее гаджета.
Потом пришла моя двоюродная сестра Зинаида Ивановна, тихая женщина, всегда державшаяся в стороне от семейных бурь.
Она принесла банку домашнего варенья, от которой исходил теплый, летний запах малины. Она обняла меня и тихо сказала: «Держись, Женя».
Последним вошел Сергей. Он принес букет простых полевых ромашек, пахнущих солнцем. И с ним был Семён Захарович со своим неизменным портфелем.
Игорь напрягся.
— А это еще что за гость? У нас вроде бы семейный ужин.
— Семён Захарович — уже почти член семьи, — спокойно ответила я, усаживаясь во главе стола. — Он мой адвокат. И сегодня он здесь в качестве моего представителя.
Ужин проходил в гнетущей атмосфере. Ели молча. Только Зинаида пыталась поддерживать разговор, рассказывая о внуках. Лариса ковыряла утку вилкой с таким видом, будто ей подсунули яд.
Наконец, когда с основным блюдом было покончено, я встала. Все взгляды устремились на меня.
— Я очень рада, что вы все сегодня здесь, — начала я тихо, но мой голос разносился по комнате отчетливо. — Я собрала вас, чтобы расставить все точки над «i».
Я сделала паузу, обводя всех взглядом.
— Последние месяцы были для меня... показательными. Я многое поняла. Например, я поняла, что память у меня отличная. Я помню каждый ваш визит, каждое ваше слово.
Лицо Игоря стало серым. Лариса вцепилась в скатерть.
— Я помню, как ты, Игорь, приводил оценщиков, пока я лежала в своей комнате. Я помню, как ты, Лариса, разбила фотографию моего мужа. И я очень хорошо помню, как ты, Кира, шептала отцу, что «бабушка уже в маразме, подпишет всё».
Кира вскинула голову, телефон выпал из ее рук. Ее лицо залила краска.
— Но я помню и другое. Я помню, как ты, Зина, звонила мне в больницу каждый день. И как ты, Сережа, привозил мне молоко и чинил скрипучую дверь, потому что она меня раздражала.
Я повернулась к Игорю.
— Ты хотел позаботиться обо мне. Уберечь от мошенников. Я ценю твою заботу, сын. Поэтому я решила последовать твоему совету и обезопасить свое имущество.
Я кивнула Семёну Захаровичу.
Он открыл портфель и достал несколько документов.
— Согласно волеизъявлению Евгении Валентиновны Орловой, составленному ею в полном здравии, что подтверждено соответствующей экспертизой... — он сделал паузу, — ...ее квартира, дача и все счета переходят в доверительное управление Сергею Петровичу Воронову.
Гробовая тишина.
— Кроме того, составлено новое завещание. Всё свое имущество Евгения Валентиновна завещает благотворительному фонду помощи детям.
Кроме... — он снова сделал паузу, — ...библиотеки ее покойного мужа, Алексея Игоревича Орлова. Она отходит Сергею Петровичу Воронову.
И фамильный хрусталь. Он завещан Зинаиде Ивановне Поповой.
Лариса издала какой-то булькающий звук.
— А мы?! А Игорь?! Он же единственный сын! — взвизгнула она.
— А вам, — я посмотрела ей прямо в глаза, — я оставляю самое ценное. Свободу от забот обо мне. Вам больше не придется тратить на меня свое драгоценное время.
Я села на свое место.
— Маскарад окончен, господа. Теперь прошу всех покинуть мой дом. Кроме Зины и Сергея.
Игорь встал, опрокинув стул. Он смотрел на меня с ненавистью.
— Ты... ты пожалеешь об этом!
— Я жалею только об одном, Игорь. Что так долго носила не ту маску. Маску слепой материнской любви. А теперь — уходите.
Они ушли, не прощаясь. Забрав с собой запах злобы и несбывшихся надежд.
Когда дверь за ними закрылась, Зина подошла и обняла меня. Сергей налил в бокалы остатки вина.
В квартире пахло яблоками, ромашками и свободой. Настоящей, выстраданной свободой. Я подняла свой бокал.
— За новую жизнь.
После того, как мы выпили, воцарилось молчание. Не неловкое, а умиротворенное. Зина начала молча убирать со стола. Я хотела было ее остановить, но Сергей мягко коснулся моего плеча.
— Пусть, теть Жень. Это сейчас правильно.
Мы втроем мыли посуду на моей старой кухне. Звон хрусталя под струей теплой воды казался музыкой.
Запах яблок смешался с запахом малинового варенья и свежестью ромашек. Дом дышал. Дышал спокойно, впервые за долгое время.
Прошла неделя. Дни стали тише и длиннее. Я перестала прислушиваться к шагам на лестнице. Я достала с антресолей проигрыватель и старые пластинки. Хрипловатый голос Вертинского заполнил гостиную.
Я перебрала всю библиотеку мужа. Каждая книга хранила свой запах — типографской краски, его табака, времени. Я вытерла с них пыль и расставила по полкам так, как любил он.
Звонков от Игоря не было. Ни одного. Словно меня вычеркнули. Это было больно, но эта боль была чистой и честной, как рана от операции, удалившей опухоль. Она заживет.
Вместо него теперь звонил Сергей. Почти каждый день. Не с расспросами, а просто так. Рассказывал, как его сын получил первую пятерку, жаловался на начальника, спрашивал мой рецепт того самого утиного паштета.
Зина заходила дважды, приносила пирожки с капустой и просто сидела со мной, листая старые альбомы. Мы вспоминали детство, наших родителей. Мы восстанавливали порванные нити.
Однажды вечером, когда я сидела в кресле с книгой, телефон завибрировал. Сообщение. От Игоря. Первое и последнее.
«Ты своего добилась. Можешь гордиться. Неужели тебе не стыдно оставлять родного сына ни с чем?»
Я долго смотрела на эти слова. В них не было раскаяния. Только обида и непонимание. Он так и не понял, чего именно я его лишила. Не квартиры. Не денег.
Я удалила сообщение и заблокировала его номер. Без злости. С холодной усталостью.
Я поняла, что моя победа — это не месть. И даже не справедливость. Это право на тишину в собственном доме.
Право дышать воздухом, не отравленным ложью. Право самой решать, какой аромат будет у моего дня — запах свежезаваренного чая с бергамотом или запах старых книг.
Я не обрела какую-то мифическую свободу. Я просто вернула себе себя. Ту женщину, которая жила здесь до болезни, до маскарада.
На следующее утро я проснулась от луча солнца, ударившего в глаза. Впервые за много месяцев я не чувствовала страха.
Я подошла к окну. Во дворе играли дети. Жизнь продолжалась.
И я была готова жить ее дальше. Без маски.
Эпилог
Прошел почти год. Зима сменилась весной, та отцвела буйным цветом, и теперь жаркий июльский полдень плавил асфальт за окном.
В моей квартире, однако, было прохладно. Сергей, не слушая моих протестов, месяц назад установил кондиционер.
— Тетя Женя, двадцать первый век на дворе, хватит уже открытыми окнами спасаться, — басил он, орудуя перфоратором.
Теперь в доме пахло озоном, свежескошенной травой с улицы и — сегодня — тестом. Мы с Зиной и восьмилетним Павликом, сыном Сергея, лепили вареники с вишней.
Павлик, весь в муке и соке, сосредоточенно пытался защипнуть края, и у него получались смешные ушастые существа.
— Баб Жень, а мой похож на чебурашку! — хохотал он.
«Баб Жень». Это новое имя прижилось как-то само собой. И оно грело душу сильнее, чем официальное «Евгения Валентиновна».
О той, другой моей семье, я слышала редко. Зинаида, встречая общих знакомых, иногда приносила обрывки новостей.
Игорь с Ларисой продали свою квартиру — ту самую, на которую брали огромный кредит в расчете на мое наследство.
Переехали в Подмосковье, в жилье попроще. Игорь, по слухам, стал раздражительным, часто срывался на работе. Их брак, лишенный финансовой подпитки моих ожиданий, трещал по швам.
Кира уехала. Куда-то за границу, учиться. Никто не знал точно, куда и на какие деньги. Она просто исчезла из общего информационного поля, оборвав все контакты. Иногда, глядя на Павлика, я думала о ней.
О том, какой пустой и холодной была ее юность, раз она видела в родной бабушке лишь объект для манипуляций. Мне не было ее жаль. Было горько.
Несколько месяцев назад Семён Захарович позвонил и сообщил, что была предпринята слабая попытка оспорить мое решение через суд, ссылаясь на мою «невменяемость».
Но их «друг»-психотерапевт, дорожа своей репутацией, отказался давать показания, а заключение независимой экспертизы, которую мы сделали заранее, было безупречным. Дело развалилось, не начавшись.
— Они больше не сунутся, — уверенно сказал тогда Семён Захарович. — У них нет ни денег, ни прав.
Моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Она наполнилась не громкими событиями, а тихими, простыми радостями. Утренним кофе на балконе, который Сергей застеклил и утеплил. Прогулками в парке с Зиной. Вечерним чтением вслух для Павлика, когда он оставался у меня ночевать.
Библиотека мужа ожила. Мы с Сергеем часто сидели там, и он с горящими глазами рассказывал мне о книгах, которые открыл для себя заново. Он оказался тонким и вдумчивым читателем.
Однажды он принес старый, потертый фотоальбом своих родителей.
— Смотри, теть Жень, это мы на даче. А вот отец тебя обнимает. Помнишь, тот шашлык на Первомай?
Я смотрела на выцветшие карточки и понимала простую вещь. Семья — это не всегда кровь.
Иногда семья — это общие воспоминания. И общие запахи. Запах дыма от костра, запах сосновой смолы, запах того самого молока, которое он мне привозил.
Я больше не носила масок. Мне это было не нужно. Я плакала, когда было грустно. Смеялась, когда было смешно. Иногда злилась на Сергея за то, что он слишком меня опекает.
— Сережа, я еще могу сама донести сумку из магазина! — ворчала я.
— А я и не сомневаюсь, — отвечал он, забирая у меня сетку с продуктами. — Просто мне так спокойнее.
В моей победе не было злорадства. Со временем ушла даже горечь. Осталось только ясное, спокойное осознание.
Я не лишила сына наследства. Я лишила его возможности разрушить остаток моей жизни.
И, может быть, — я хотела в это верить, — дала ему шанс построить свою собственную. Без костылей в виде родительских денег.
Вареники были готовы. Мы выложили их на большое блюдо, посыпав сахаром. Яркий, кисло-сладкий аромат вишни заполнил кухню.
— Ура! — закричал Павлик. — Сейчас будем есть!
Я посмотрела на него, на Зину, на солнце за окном. И поняла, что счастье пахнет именно так.
Не дорогими духами. А мукой на детских щеках, вишневым соком на пальцах и спокойствием в собственном доме.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.