Мой сын Паша, которому недавно исполнилось пять лет, увлеченно строил башню из кубиков прямо посреди комнаты, а муж, Олег, сидел за столом, листая новости в телефоне. Идеальная семейная картина, которую можно было бы поместить в рамку. Но в этой картине уже давно появилась трещина, которую я упорно отказывалась замечать. Трещина по имени Тамара Павловна, моя свекровь.
Каждые выходные, без исключений, мы ехали к ней. Это было негласное правило, закон, который даже не обсуждался. «Маме надо помочь», — говорил Олег с таким видом, будто речь шла о спасении мира. Помощь заключалась в том, чтобы привезти ей сумки с продуктами на неделю, выслушать жалобы на здоровье и соседей, а мне — убраться в ее двухкомнатной квартире, которая и без того сияла чистотой. Я никогда не спорила. Я хотела быть хорошей женой, хорошей невесткой. Я пекла ее любимый яблочный пирог, покупала ей дорогой чай и терпеливо улыбалась, когда она в очередной раз критиковала мою прическу или то, как я воспитываю Пашу. Это просто характер такой, — убеждала я себя. — Она пожилой человек, ей одиноко.
Но в ту субботу что-то было иначе. Воздух в ее квартире казался особенно спертым, тяжелым. Тамара Павловна с самого порога смотрела на нас с каким-то затаенным раздражением. Она не притронулась к пирогу, который я с такой любовью пекла накануне вечером. Она молча наблюдала, как я протираю пыль с ее бесконечных фарфоровых статуэток, и ее взгляд буквально сверлил мне спину. Олег, казалось, ничего не замечал. Он весело рассказывал ей о своих успехах на работе, о том, как Паша научился считать до двадцати. Паша, в свою очередь, тихо сидел в углу с альбомом, чувствуя общее напряжение.
Я закончила с уборкой, вымыла посуду и начала собирать наши вещи. Олег уже стоял в коридоре, надевая куртку.
— Ну все, мам, мы поехали. В следующую субботу приедем, как обычно, — бодро сказал он, целуя ее в щеку.
И тут это произошло. Она не ответила на поцелуй. Она отстранилась и посмотрела на него, потом на меня, долгим, тяжелым взглядом. Ее губы сжались в тонкую линию.
— Хватит ко мне таскаться каждые выходные! — проворчала она так тихо, что я сначала подумала, что мне послышалось. Но потом она повторила громче, с надрывом в голосе: — Хватит! Вы мне все нервы истрепали, я потом после вас целую неделю в себя прийти не могу! Уезжайте и дайте мне отдохнуть!
Я замерла с Пашиной шапкой в руках. Воздух вышел из моих легких. Слова, холодные и острые, как осколки стекла, впились в самое сердце. Я посмотрела на Олега, ожидая, что он сейчас возмутится, заступится за нас, за меня. Но он лишь неловко усмехнулся.
— Мам, ты чего? Устала просто, — он похлопал ее по плечу. — Отдыхай, конечно. Мы поехали. Пойдем, Лен.
Он потянул меня за руку к выходу, подталкивая в спину. Я оглянулась. Тамара Павловна стояла посреди коридора, маленькая, сгорбленная, и в ее глазах я увидела не злость, не раздражение. Там была… паника. И какая-то отчаянная мольба. Этот взгляд я не могла забыть всю дорогу домой. В машине стояла тишина. Олег включил радио, делая вид, что ничего не произошло. А я смотрела на пролетающие мимо дома и чувствовала, как внутри меня медленно, но верно зарождается что-то липкое и холодное. Подозрение. Это был не просто старческий каприз. Это было что-то совсем другое. Что-то, что моя свекровь отчаянно пыталась прекратить, а мой муж — так же отчаянно скрыть.
Всю следующую неделю я ходила как в тумане. Слова свекрови эхом отдавались в голове. «Вы мне все нервы истрепали…» Не «ты», а «вы». Но смотрела она при этом не на меня или Пашу, а прямо на Олега. Я пыталась заговорить с мужем об этом, но он отмахивался.
— Лен, ну перестань, ты же знаешь маму. У нее семь пятниц на неделе. Настроение плохое было, вот и ляпнула. Забудь.
Он был необычайно ласков. Приносил мне цветы без повода, предлагал сходить в кино. Словно пытался загладить неловкость, замазать трещину в нашей идеальной картине. Но чем больше он старался, тем сильнее росло мое беспокойство. Он не пытается меня успокоить. Он пытается меня усыпить. Чтобы я не задавала лишних вопросов.
В четверг вечером он разговаривал по телефону. Я была на кухне, но дверь в комнату была приоткрыта. Он говорил тихо, вполголоса. Я узнала, что на том конце провода была его мать. Я не могла разобрать всех слов, но одна фраза донеслась до меня отчетливо:
— Мам, я же просил. Ну зачем ты так? Лена ведь ничего не подозревает. Надо было просто потерпеть, как обычно.
Мое сердце ухнуло куда-то вниз. Я прислонилась к косяку, стараясь дышать ровно. Не подозреваю? Не подозреваю о чем? Он вошел на кухню через пару минут, улыбающийся, спокойный.
— Мама звонила, — сказал он, наливая себе воды. — Прощения просила за субботу. Говорит, давление скакнуло, сама не своя была. Беспокоится, что ты обиделась.
Ложь. Я чувствовала ее физически. Она висела в воздухе, делая его густым и вязким. Он не сказал: «Мама просила передать извинения». Он сказал: «Беспокоится, что ты обиделась». Он говорил за нее. Он конструировал удобную для него реальность.
— Ничего страшного, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Я не обиделась.
В пятницу вечером он объявил:
— Знаешь, я подумал… Давай ты в эти выходные отдохнешь. Сходи с подругами куда-нибудь, по магазинам. А я к маме сам съезжу. Помогу ей там, побуду с ней. А то она после того случая переживает, мне надо ее успокоить.
Предложение выглядело таким заботливым. Таким правильным. Любая другая женщина на моем месте обрадовалась бы. Но я увидела в нем то, что он на самом деле говорил: «Я не хочу, чтобы ты ехала со мной. Мне нужно поехать туда одному».
— Хорошая идея, — сказала я с улыбкой. — Спасибо, милый. Я как раз хотела с Олей встретиться.
В субботу утром он уехал. Я осталась дома одна с Пашей. Но ни о каких встречах с подругами я и не думала. Меня трясло от неизвестности. Я ходила по квартире из угла в угол, не находя себе места. Что происходит? Что он скрывает? Может, у его матери проблемы, о которых он не хочет мне говорить? Болезнь? Долги? Но интуиция подсказывала — дело не в ней. Дело в нем.
Ближе к обеду я не выдержала. Я набрала номер его сестры, Кати. Мы с ней всегда были в хороших отношениях.
— Катюш, привет. Слушай, я хотела спросить… У вас с мамой все в порядке? А то она в прошлую субботу такая странная была, накричала на нас. А сегодня Олег один к ней поехал, говорит, она переживает.
На том конце провода повисла пауза. Слишком долгая.
— А, да все нормально, Лен, не бери в голову, — наконец ответила Катя. Голос ее звучал натянуто. — Мама у нас с характером, ты же знаешь. Просто устает. А Олег — молодец, что поехал один, правильно. Тебе тоже отдыхать надо.
Она говорила со мной, как с маленькой. Как с посторонней, которую посвящать в семейные дела не обязательно. И снова это чувство — будто я стою за невидимой стеной, а за ней вся его семья — он, мама, сестра — хранит какую-то общую тайну.
Вечером Олег вернулся. Уставший, но довольный.
— Ну как мама? — спросила я, накрывая на стол.
— Нормально. Поговорили. Успокоилась. Передавала тебе привет и еще раз извинялась.
Я смотрела на него и впервые за десять лет нашей совместной жизни видела перед собой совершенно чужого человека. Каждое его слово казалось фальшивым. Я начала замечать мелочи, на которые раньше не обращала внимания. Как он прячет экран телефона, когда ему приходит сообщение. Как выходит в другую комнату, чтобы ответить на звонок. Как подолгу сидит в машине во дворе после приезда с работы, прежде чем подняться домой.
Прошла еще одна неделя. Напряжение нарастало. Я почти не спала. Я проверяла его карманы, когда он был в душе. Изучала выписку по нашей общей кредитной карте. И нашла. Маленькая зацепка. Покупка в кофейне «Аромат» на сумму в тысячу двести рублей. В прошлую субботу. В три часа дня. В районе, который находился на другом конце города от дома его матери.
Я показала ему выписку.
— Олег, а что это? Ты же у мамы был.
Он на секунду растерялся. Его глаза забегали. Но он быстро нашелся.
— А, это… Я там с однокурсником бывшим случайно встретился, мы не виделись сто лет. Решили посидеть, кофе выпить. Не хотел тебе говорить, чтобы ты не думала, что я отлыниваю от помощи маме.
Оправдание было гладким, логичным. Но я ему не верила. Ни единому слову.
На следующую субботу он придумал новую причину.
— Лен, мне надо в один автосервис съездить, там мужик толковый, только по выходным работает. Посмотрит, что у нас со стуком в подвеске. Это как раз по дороге к маме. Я тогда сначала туда, а потом к ней заскочу, надолго не буду. Ты поезжай с Пашей в парк, погода хорошая.
И в этот момент меня осенило. Это был план. Идеальный, как ему казалось. У него снова был повод уехать одному. И я решила, что с меня хватит. Хватит быть слепой, доверчивой дурочкой. Я решила подыграть ему.
— Да, конечно, поезжай, — сказала я самым беззаботным тоном. — А мы с Пашенькой пойдем гулять.
Но как только за ним закрылась дверь, я начала действовать. Мой собственный план был прост и жесток. Я знала, что он причинит мне боль. Но неизвестность была еще хуже.
Я позвонила своей лучшей подруге Свете.
— Света, мне нужна твоя помощь. Очень. Можешь посидеть с Пашей пару часов?
Объяснять ничего не пришлось. Она услышала все в моем голосе. Через двадцать минут она была у меня. Я поцеловала сына, схватила ключи от машины и выбежала на улицу. Руки дрожали так, что я с трудом вставила ключ в замок зажигания.
Первым делом я поехала в тот самый автосервис, о котором говорил Олег. Я знала, что это глупо, но мне нужно было убедиться. Подъехав по адресу, я увидела большие амбарные ворота, на которых висел ржавый замок. На табличке рядом было написано: «Суббота, Воскресенье — выходной».
Первая ложь была документально подтверждена.
Я села в машину, и меня затрясло. Спокойно. Дыши. Это еще ничего не доказывает. Может, он перепутал. Может, поехал в другой. Но я знала, что это не так. Что он не перепутал. Он намеренно солгал.
Что делать дальше? Ехать к его матери? Устроить там скандал? Нет. Она либо ничего не знает, либо заодно с ним. И то, и другое не поможет мне узнать правду.
И тут я вспомнила про кофейню «Аромат». Та самая зацепка из банковской выписки. Я вбила адрес в навигатор. Это было на другом конце города, в спальном районе с новыми многоэтажками. Я ехала туда, сама не зная, что надеюсь найти. Машину? Его самого? Это безумие, — шептал мне разум. — Ты будешь выглядеть как сумасшедшая ревнивица. Но сердце говорило другое: Езжай. Ты должна.
Я припарковалась неподалеку от той самой кофейни и стала осматриваться. Десятки одинаковых домов, сотни окон. И тут я увидела ее. Нашу машину. Она стояла во дворе дома напротив. Аккуратно припаркованная, чистая, будто ждала своего хозяина.
Я заглушила мотор. Сердце колотилось где-то в горле. Все. Я приехала. Теперь оставалось только ждать. Я смотрела на подъезд серого панельного дома, не отрывая взгляда. Прошел час. Потом второй. Я чувствовала себя героиней плохого фильма. Я хотела уехать, все бросить, вернуться домой к сыну и сделать вид, что этого дня не было. Но я не могла. Я должна была увидеть все своими глазами.
И я увидела.
Дверь подъезда открылась. Сначала вышел он. Мой Олег. В той самой куртке, в которой уезжал утром. Он улыбался. Такой счастливой, безмятежной улыбкой, какой я не видела на его лице уже очень давно. За ним вышла женщина. Молодая, симпатичная блондинка в светлом пальто. Она держала за руку маленькую девочку лет трех, в розовом комбинезоне. Они остановились у подъезда. Олег наклонился и поцеловал девочку в макушку. Потом он повернулся к женщине. Она что-то сказала ему, смеясь. И он поцеловал ее. Не в щеку, как сестру или мать. Это был долгий, нежный поцелуй любящего мужчины.
Мир вокруг меня перестал существовать. Не было ни машин, ни шума города, ни холодного ветра. Была только эта сцена. Мой муж, целующий другую женщину, рядом с которой стоит их ребенок.
Они попрощались. Он сел в нашу машину. А я, как во сне, открыла свою дверь и вышла на дорогу. Он уже завел двигатель, когда увидел меня в зеркале заднего вида. Машина дернулась и заглохла.
Он вышел. Его лицо было белым как полотно. Улыбка сползла, оставив после себя маску ужаса. Он смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова. Женщина у подъезда тоже смотрела на нас, на ее лице было недоумение.
Я подошла к нему вплотную. Я не кричала. Я не плакала. Внутри меня была оглушительная, ледяная пустота.
— Олег? — мой голос прозвучал глухо и чуждо.
— Лена… — прохрипел он. — Что ты здесь делаешь?
Та же фраза. Та же чертова фраза, которую говорила его мать. Кодовое слово их заговора.
Я не ответила. Я просто посмотрела ему в глаза, а потом перевела взгляд на женщину с ребенком, которая все еще стояла у подъезда. И я задала единственный вопрос, который имел значение. Голос мой был спокоен, но в одно слово я вложила всю свою боль, все свое рухнувшее десятилетие.
— Кто она?
Дорога домой прошла в гробовом молчании. Он пытался что-то говорить, лепетать какие-то оправдания: «Это не то, что ты думаешь», «Я все объясню», «Это сложно». Я не слушала. Я смотрела прямо перед собой на серую ленту асфальта и чувствовала, как моя жизнь, мой уютный, выстроенный мир, рассыпается в пыль.
Дома, когда я отправила Пашу в его комнату с мультиками, начался допрос. Я была спокойна. Пугающе спокойна. И это, кажется, страшило его больше, чем крики и слезы. Он сознался во всем.
Ту женщину звали Марина. Их дочери было три года. Все началось почти четыре года назад. И все эти годы он жил на две семьи. А наши поездки к его матери были идеальным прикрытием. Он привозил нас, потом уезжал к ним, в свою другую жизнь, а вечером забирал нас и ехал домой.
— А мама? — спросила я холодно.
Он опустил голову.
— Мама знала.
Вот оно. Вот почему она так себя вела. Ее вопль «Хватит сюда таскаться!» был адресован не мне. Он был адресован ему. Это был крик отчаяния женщины, которую собственный сын заставил годами участвовать в отвратительном спектакле. Ее нервы сдали не от наших визитов, а от этой бесконечной лжи.
— И Катя знала, — добавил он шепотом.
Вся его семья. Все они знали. И молчали. Смотрели мне в глаза, улыбались, пили со мной чай, пока я, как последняя идиотка, пекла им пироги и драила полы.
Но это был еще не конец. Самый страшный удар был впереди.
— Откуда у тебя деньги на вторую семью? На квартиру, на ребенка? — спросила я, уже зная, что ответ меня уничтожит.
И он признался. Год назад он взял крупный кредит. Очень крупный. В банке, где у меня когда-то была зарплатная карта. Он подделал мою подпись. Деньги ушли на первый взнос за ипотеку для Марины. А я все это время жила, даже не подозревая, что на мне висит огромный долг. Это была уже не просто измена. Это было спланированное, хладнокровное предательство.
В ту ночь я не спала. Я сидела на кухне и смотрела в темное окно. Боль ушла, оставив после себя странное чувство освобождения. Словно с меня сняли тяжелые, удушающие путы. Вся моя жизнь оказалась фальшивкой, декорацией. И теперь, когда декорация рухнула, я впервые за долгое время смогла дышать полной грудью. Утром, когда он вышел из комнаты с опухшим лицом и умоляющим взглядом, я молча указала ему на дверь.
— У тебя есть двадцать минут, чтобы собрать вещи и уйти.
Он ушел. В квартире стало тихо. Непривычно тихо. Через несколько дней я решилась на последний звонок. Я набрала номер Тамары Павловны. Она ответила сразу, будто ждала.
— Леночка… — начала она плачущим голосом. — Прости меня… я не знала, как… он же сын мой…
— Не надо, — прервала я ее, мой голос был ровным и безжалостным. — Вы не просто молчали. Вы были его соучастницей. Вы смотрели, как ваш сын уничтожает мою жизнь, и помогали ему. Вы вырастили лжеца и предателя. Всего хорошего, Тамара Павловна. Больше не звоните ни мне, ни Паше. Никогда.
Я повесила трубку и заблокировала ее номер. Потом номер Кати. Потом его. Я отрезала их всех. Впереди меня ждали суды, разбирательства с кредитом, тяжелые разговоры. Но я больше не боялась. Ложь, которая отравляла мою жизнь, наконец-то вышла наружу, и хоть и оставила после себя выжженную землю, но на этой земле уже можно было что-то строить. Что-то настоящее.
Прошло несколько месяцев. Наступила весна. В одну из суббот я гуляла с Пашей в парке. Светило солнце, пели птицы. Паша заливисто смеялся, гоняясь за голубями. И я смотрела на него, и впервые за много лет чувствовала не долг, не усталость, не тревогу. Я чувствовала покой. Это была наша суббота. Только моя и моего сына. И больше никто и никогда не посмеет ее у нас отнять.