Наверное, самая яркая фигура из противников Петра в романе А.Н.Толстого – царевна Софья.
Давайте сразу расставим все точки над i, чтобы после к тому не возвращаться. Очень часто Софью и Ивана ошибочно называют сводными братом и сестрой Петра (это звучит и в фильме С.А.Герасимова – у Толстого в романе подобного нет). На самом деле, сводными мы зовём детей, рождённых в двух разных семьях, которые позднее были соединены браком. Софья и Иван – не сводные, а единокровные брат и сестра будущего императора. А теперь к изображению царевны.
Она появится в романе раньше своего брата: «Не плавно, лебедем, как подобало бы девице, — она вошла стремительно, распахнулись полы её пёстрого летника, не застёгнутого на полной груди, разлетелись красные ленты рогатого венца». Уже это появление подчёркивает решительный характер, независимость царевны.
И, глава за главой, перед нами будет раскрываться характер этой явно незаурядной женщины.
Ещё одна оговорка. Думаю, что многие сейчас представляют себе Софью такой, как сыграла её у Герасимова Н.С.Бондарчук:
Однако посмотрите на портрет царевны, выписанный автором: «Под белилами и румянами на некрасивом лице её проступали пятна. Царевна была широка в кости, коренастая, крепкая, с большой головой. Выпуклый лоб, зеленоватые глаза, сжатый рот казались не девичьими, — мужскими».
Какой была Софья? В начале статьи – «парсуна» 1680-х годов, однако большого сходства с натурой в таких изображениях искать трудно. Конечно, вспомнится и знаменитая картина И.Е.Репина:
Единственное описание внешности царевны, дошедшее до нас, сделал французский дипломат Фуа Де ла Нёвилль, который побывал в Москве в 1689 году: «Она ужасно толстая, у неё голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах, и ей по меньшей мере 40 лет» (на самом деле, в ту пору Софье было 32 года). Но тут же француз добавит: «Её ум и достоинства вовсе не несут на себе отпечатка безобразия её тела, ибо насколько её талия коротка, широка и груба, настолько же ум её тонок, проницателен и искусен».
А киногероиню я никак не могу назвать не только безобразной, но даже просто некрасивой, непривлекательной, перед нами действительно «Царь-девица» (так называется посвящённый Софье роман В.С.Соловьёва):
Драма Софьи в том, что она с рождения обречена на безрадостную жизнь. «Много здесь было пролито слёз. Не раз, бывало, металась Софья между этих стен. Кричи, изгрызи руки, — все равно, уходят годы, отцветает молодость». Это трагедия не только её. Ни одна царская дочь до Петра Великого не вышла замуж, так как браки царевен, многие из которых прожили достаточно долго, с иностранными правящими домами были невозможны из-за разницы в вероисповедании; известно, что рассматривались возможности бракосочетания с европейскими принцами и Ксении Годуновой, и будущей крёстной матери Петра Ирины Михайловны, но ничего не состоялось, а единственный нединастический брак среди царевен – это замужество племянницы Петра Прасковьи Ивановны, но уже много лет спустя. «Обречена девка, царская дочь, на вечное девство, чёрную скуфью... Из светлицы одна дверь — в монастырь. Сколько их тут — царевен — крикивало по ночам в подушку дикими голосами, рвало на себе косы, — никто не слыхал, не видел, - пишет Толстой. - Сколько их прожило век бесплодный, уснуло под монастырскими плитами. Имена забыты тех горьких дев»…
Софья же (кстати, она получила прекрасное образование, обучаясь вместе с братьями у Симеона Полоцкого) мечтает об иной жизни: «Мне бы вот охота плясать, как польская королева пляшет, или на соколиную охоту выезжать на коне, сидя бочком в длинной юбке...» Она сама пояснит: «Ничего не могу, — скажут: еретичка». Поэтому всё делается «молча». Она стремится к власти, и кажется, что у неё есть всё для того, чтобы стать правительницей. Она решительнее многих. Вспомним: когда ставится вопрос, кому быть царём, Петру или Ивану, Софья готова идти до конца: «Я — девка, мне стыдно с вами говорить о государских делах... Но уж — если Наталья Кирилловна крови захотела, — будет ей кровь... Либо всем вам головы прочь, а я в колодезь кинусь...» Её трудно смутить: «Кроме Стремянного, все полки за тебя, Софья Алексеевна, — сказал Хованский. — Каждый день стрельцы собираются многолюдно у съезжих изб, бросают в окна камнями, палками, бранят полковников матерно... ("Кха", — поперхнулся при этом слове Милославский, испуганно моргнул Василий Васильевич, а Софья и бровью не повела...)».
И – знаменитая сцена, великолепно переданная и в экранизации: «Кричать они горласты, но нам видеть надобно от них великие дела. — Софья вытянулась, изломила брови гневом. — Пусть не побоятся на копья поднять Артамона Матвеева, Языкова и Лихачёва — врагов моих, Нарышкиных — всё семя... Мальчишку, щенка её, спихнуть не побоятся... Мачеха, мачеха!.. Чрево проклятое... Вот, возьми... — Софья сразу сорвала с пальцев все перстни, зажав в кулаке, протянула Хованскому. — Пошли им... Скажи им, — всё им будет, что просят... И жалованье, и земли, и вольности... Пусть не заробеют, когда надо. Скажи им: пусть кричат меня на царство». Но уже здесь мы видим, что «Милославский только махал в перепуге руками на Софью». Ей не на кого по-настоящему опереться в своём стремлении к власти…
И потому Софья должна хотя бы внешне делать всё так, как принято. Она может позволить себе лишь потихоньку обустраивать по-царски свою жизнь (например, вспомним «отцовский стул, вывезенный из-за моря», который «недавно по её приказу принесли из Грановитой палаты»). Но при людях всё должно идти по старинным обычаям. Мы видим её пришедшей из церкви, выстоявшей «две великопостные службы. Кушала хлеб чёрный да капусту, и то — чуть-чуть».
Есть ещё одна драма – любовь Софьи. «Одной выпало счастье — вырвалась, как шалая птица, из девичьей тюрьмы. Разрешила сердцу — люби». Историки спорят о том, какие отношения были на самом деле между Софьей и Василием Голицыным, но Толстой пишет совершенно определённо: «И свет очей, Василий Васильевич прекрасный, не муж какой-нибудь с плетью и сапожищами, — возлюбленный со сладкими речами, любовник вкрадчивый и нетерпеливый». Но и тут – полная невозможность получить желаемое. Интересно, что писатель делает упор не на то, что Голицын был женат, а снова на недопустимость отдаться своему чувству: «Её мучила нужда скрывать любовь к Василию Васильевичу. Хотя об этом знали все до чёрной девки-судомойки,.. всё же отравно, не хорошо было, без закона, не венчанной, не крученной, отдавать возлюбленному своё уже немолодое тело. Вот по этой бы весне со всей женской силой и сладкой мукой родила бы она... Люди заставили травить плод...»
И снова всё происходит «молча», тайно: «Ещё поют в памяти напевы древнего благочестия, а слух тревожно ловит, — не скрипнула ли половица, не идёт ли свет жизни моей, ах, не входит ли грех... "Ну, что ж, отмолю... Все святые обители обойду пешком. Пусть войдёт"».
И остаётся одна надежда: укрепить власть воинской славой. Она скажет Голицыну: «А знаешь — о чём в Москве говорят? Править, мол, царством мы слабы... Великих делов от нас не видно...» И поэтому нужно Голицыну идти «воевать Крым»: «Вернёшься с победой, и тогда делай, что хочешь. Тогда ты сильнее сильных».
Но и этот расчёт не оправдывается…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь