— Радуйся, что только клок волос выдрала, а не все волосы! — кричала свекровь, размахивая моими русыми прядями.
Я сидела на полу, прижимая руку к голове. Кожа пылала от боли, в волосах была проплешина размером с пятак.
— Мам, что ты делаешь? — Андрей смотрел на нас в ужасе.
— Воспитываю твою жену! Может, теперь поймёт, кто в доме хозяйка!
Всё началось из-за кастрюли. Я поставила борщ в холодильник в той посуде, в которой варила. Галина Михайловна считала это неправильным — надо было переложить в другую ёмкость.
— Так делают только свиньи! — заявила она.
— Извините, не знала.
— Не знала? В двадцать пять лет не знала?
Я попыталась пройти мимо неё к плите, но свекровь преградила дорогу.
— Стой! Я с тобой не закончила!
— Галина Михайловна, давайте без криков...
Тут она и схватила меня за волосы. Дёрнула так сильно, что я упала. В руке у неё остался целый клок.
— Получи! Чтобы знала своё место!
Андрей помог мне подняться, отвёл в ванную. Осмотрел голову.
— Надо к врачу. Может, швы понадобятся.
— Не надо. Обойдётся.
— Мама совсем обалдела. Извини за неё.
— Ты же видишь, что происходит? Она меня ненавидит.
— Не ненавидит. Просто... характер тяжёлый.
— Характер? Она мне волосы выдрала!
Андрей молчал, глядя в пол. Как всегда, когда речь заходила о матери.
В тот же вечер я собрала сумку.
— Куда? — спросил муж.
— К родителям. На неделю.
— Из-за одного конфликта?
— Из-за одного? Андрей, она меня третирует уже полгода! А сегодня применила физическую силу!
— Мам просто переживает за меня...
— Переживает? Мне волосы выдрала от переживаний?
Я ушла. Родители ахнули, увидев проплешину.
— Немедленно заявление в полицию! — возмутился папа.
— Не хочу скандала.
— Какого ещё скандала? Тебя избили!
— Она свекровь...
— Мне плевать, кто она! Никто не имеет права поднимать на тебя руку!
Но я отказалась подавать заявление. Надеялась, что Галина Михайловна образумится, извинится.
На следующий день Андрей приехал с цветами.
— Мама сожалеет.
— Где она сама?
— Дома. Стесняется подойти.
— Стесняется?
— Ну да. Понимает, что перегнула.
Я не вернулась. Андрей приезжал каждый день, уговаривал.
— Мама плачет. Говорит, что не хотела так сильно дёргать.
— Не хотела? А зачем дёргала вообще?
— Сорвалась. Обещает больше не трогать.
— Обещания уже были.
Через три дня позвонила сама свекровь. Голос дрожал.
— Лена? Прости меня, дурную. Не знаю, что на меня нашло.
— Галина Михайловна...
— Я понимаю, что наделала. Никогда больше не подниму руку.
— Это было очень больно.
— Знаю. Мне самой стыдно. Приезжай, пожалуйста.
Я поддалась уговорам. Вернулась домой на шестой день.
Свекровь встретила со слезами на глазах, обняла, гладила по голове там, где выдрала волосы.
— Прости, доченька. Старая дура.
— Хорошо. Забудем.
— Спасибо тебе. Я исправлюсь.
Всю неделю она была образцом деликатности. Не придиралась, помогала по хозяйству, хвалила мою готовку.
Но на седьмой день всё изменилось.
Утром я пошла в поликлинику — голова болела, хотелось показаться врачу. Оказалось, на месте вырванных волос началось воспаление.
— Это инфекция, — сказал доктор. — Нужны антибиотики и мази.
— От чего инфекция?
— Волосы выдирали грязными руками. Занесли бактерии.
К вечеру поднялась температура, голова пульсировала от боли. Андрей вызвал скорую.
— Что случилось? — паниковала свекровь.
— Воспаление на голове, — объяснил фельдшер. — Как получили травму?
— Выдрали волосы, — честно ответил Андрей.
— Кто выдрал?
Мой муж посмотрел на мать. Галина Михайловна побледнела.
— В драке случайно, — соврал он.
— Понятно. Госпитализируем. Может быть сепсис.
Меня увезли в больницу. Три дня лежала под капельницами, антибиотики кололи каждые шесть часов.
На четвёртый день пришёл Андрей с мрачным лицом.
— Как дела?
— Лучше. А что случилось? Ты странный какой-то.
— Мама... у неё проблемы.
— Какие проблемы?
— Участковый приходил. Кто-то заявление подал.
— Какое заявление?
— На маму. За причинение вреда здоровью.
Я не подавала заявления. Значит, кто-то другой.
— Кто подал?
— Соседка тётя Валя. Она слышала тот скандал, видела, как ты с проплешиной ходила. А когда скорую вызывали, поняла, что дело серьёзное.
— И что теперь?
— Следователь назначен. Мама в панике.
— А врачи что сказали?
— Что травма тяжёлая. Инфекция чуть до мозга не добралась.
Значит, тётя Валя оказалась мудрее меня. Не стала молчать, когда увидела последствия.
— Маме грозит срок?
— Два года условно. Может, штраф большой.
На следующий день пришла сама Галина Михайловна. Глаза красные, лицо осунувшееся.
— Лена, прости меня. Умоляю.
— О чём речь?
— Заявление забери. Скажи, что сама упала.
— Я не подавала заявление.
— Тогда попроси соседку. Она тебя послушает.
— Зачем мне врать?
— Меня посадят! В мои годы тюрьма — это смерть!
Свекровь плакала, хваталась за руки, умоляла походатайствовать перед соседкой.
— Я же исправилась! Больше никогда не трону!
— Исправились? За семь дней?
— Поняла свою ошибку! Клянусь!
— А если бы инфекция до мозга добралась? — спросила я.
— Но не добралась же!
— Могла добраться. Врач говорил — на грани было.
— Лена, пожалуйста! Я же не хотела до такого довести!
— Но довели. И что теперь?
Галина Михайловна рыдала, размазывая тушь по лицу. Жалкое зрелище.
— Умоляю тебя! Ты же добрая!
— Я действительно добрая. Поэтому полгода терпела ваши издевательства.
— Это не издевательства...
— А что? Нормальное отношение к невестке?
— Я привыкала к тебе...
— Привыкали выдиранием волос?
Свекровь замолчала. Аргументов не осталось.
— Галина Михайловна, заявление подала не я. Соседка — свидетель преступления. Она имеет право.
— Поговори с ней!
— Не буду. Тётя Валя правильно сделала.
— Значит, ты хочешь меня погубить?
— Я хочу, чтобы вы понесли ответственность за свои действия.
После её ухода приехал Андрей. Лицо мрачнее тучи.
— Серьёзно решила довести до суда?
— А что, по-твоему, надо было промолчать?
— Можно было решить семейными методами.
— Какими? Как мы решали полгода?
— Мама же извинилась!
— После того, как узнала о заявлении. А раньше где были извинения?
Андрей сел на больничный стул, потёр виски.
— Понимаешь, в чём дело... Если мама получит срок, она не выдержит.
— А если бы я не выдержала инфекцию?
— Ты же выдержала...
— Чудом выдержала! Врач сказал — ещё день промедления, и был бы сепсис!
— Но всё обошлось!
Я посмотрела на мужа и поняла — он по-прежнему на стороне матери. Даже сейчас, когда я лежу в больнице из-за её рук.
— Андрей, а если бы я умерла?
— Не говори так...
— Ответь. Если бы умерла от сепсиса — ты бы тоже защищал маму?
— Ты не умерла же...
— Значит, защищал бы.
Он молчал, но ответ висел в воздухе.
Через неделю меня выписали. Я поехала не домой, а к родителям.
— Правильно делаешь, — сказала мама. — Пусть подумают над своим поведением.
Тем временем следствие шло полным ходом. Тётя Валя дала подробные показания — как слышала скандал, как видела мою проплешину, как скорую вызывали.
Врачи подтвердили тяжесть травмы. Трихолог описал характер повреждений — множественные надрывы волосяных фолликулов, что говорило о значительном применении силы.
Галина Михайловна наняла адвоката, пыталась доказать, что действовала в состоянии аффекта. Но медицинская экспертиза показала — чтобы выдрать такой клок волос, нужно было тянуть долго и сильно.
— Это не мгновенный импульс, — заключил эксперт. — Преступление совершено с умыслом причинить боль.
Суд назначили через месяц. Андрей метался между женой и матерью, умоляя меня простить.
— Лена, она же раскаивается!
— Раскаивается только потому, что попалась.
— Неправда! Мама действительно поняла ошибку!
— Поняла, что нельзя оставлять следы своих издевательств.
— Ты несправедлива...
— А справедливо было драть мне волосы?
В день суда Галина Михайловна явилась в чёрном платье, с заплаканным лицом. Изображала глубокое раскаяние.
— Ваша честь, я глубоко сожалею о содеянном, — говорила она судье. — Это был единичный случай...
— Единичный? — переспросил прокурор. — У нас есть показания свидетелей о постоянных конфликтах подсудимой с потерпевшей.
Соседи рассказали про регулярные скандалы, крики, оскорбления. Картина семейного террора вырисовывалась ясно.
— Подсудимая систематически унижала невестку, а инцидент с причинением телесных повреждений стал логическим продолжением этой линии поведения.
Адвокат пытался смягчить вину:
— Моя подзащитная — пожилая женщина, мать-одиночка, воспитавшая сына в трудных условиях...
— Это не даёт права калечить других людей, — отрезал судья.
Меня вызвали в качестве потерпевшей. Я рассказала о полугоде издевательств, о том вечернем конфликте, о последствиях травмы.
— Скажите, потерпевшая, как вы относитесь к подсудимой сейчас?
— Я её не ненавижу. Но считаю, что она должна понести наказание. Иначе так и будет думать, что всё можно.
Галина Михайловна всхлипывала, промокала глаза платочком. Но судья оказался опытным — таких спектаклей он видел много.
Приговор: полтора года лишения свободы условно с испытательным сроком три года. Плюс возмещение морального вреда и расходов на лечение.
— Приговор суда справедлив, — сказал судья. — Подсудимая должна понимать — семейные отношения не дают права на применение физической силы.
После суда Галина Михайловна подошла ко мне:
— Довольна? Опозорила старуху на весь район!
— Опозорили себя сами.
— Всё равно я права была! Ты плохая жена!
Даже после приговора она не признавала вины. Винила всех — меня, соседей, судью, только не себя.
Андрей стоял рядом с потерянным видом.
— Что теперь будет? — спросил он.
— Мама будет соблюдать условия приговора. А мы подумаем о наших отношениях.
— То есть?
— То есть я пока не готова вернуться в дом, где меня считают плохой женой даже после суда.
Условный срок означал, что Галина Михайловна должна была отмечаться в полиции, не нарушать общественный порядок, не выезжать из города без разрешения.
Для женщины, которая привыкла всех контролировать, это стало настоящим унижением.
— Теперь за мной как за преступницей следят! — жаловалась она Андрею.
— Мам, ты сама виновата...
— Виновата? Я хотела воспитать твою жену!
— Воспитывать волосы выдирая?
Но самое страшное для свекрови началось потом — общественное презрение.
История быстро разошлась по району. Соседи, знакомые, продавцы в магазинах — все знали про "ту, что невестке волосы выдирала".
— Смотрите, это та самая Соколова, — шептались женщины у подъезда.
— Которая в суд попала?
— Да, варварка несчастная.
Галина Михайловна не могла выйти из дома, не наткнувшись на осуждающие взгляды. В магазине продавщицы обслуживали её подчёркнуто холодно. В поликлинике медсестры переглядывались и шептались.
— Слышали про Соколову из седьмого подъезда?
— Ту, что суд был?
— Да, невестку избила. Волосы клоками выдирала.
— Ужас какой. И как только язык поворачивается на родную кровь руку поднимать.
Хуже всего было в родительском комитете школы, где она раньше активно участвовала. Теперь на неё смотрели как на изгоя.
— Галина Михайловна, а правда, что вас судили за драки? — спросила одна из мамаш.
— Это семейное дело...
— Семейное? По телевизору говорят, домашнее насилие — это преступление.
— Да какое там насилие! Просто поругались!
— Поругались? А волосы с корнем зачем выдирали?
Свекровь покраснела и быстро ушла. Больше на родительские собрания не ходила.
Через два месяца после суда Андрей принёс плохие новости:
— Мама, тебя из управляющей компании уволили.
— За что?
— Сказали, что репутация испорчена. Жители жалуются.
Галина Михайловна работала диспетчером в ЖЭКе уже пятнадцать лет. Эта работа была её гордостью — она знала все дома, всех жильцов, решала их проблемы.
— Но я же хорошо работала!
— Работала хорошо. Но жильцы теперь не доверяют. Говорят: если на семью руки поднимает, что с нами сделает?
— Это разные вещи!
— Попробуй им объяснить.
Без работы жить стало трудно. Пенсия маленькая, а кредит за квартиру ещё два года платить.
— Андрюш, помоги маме деньгами...
— Мам, у меня самого проблемы. С Леной развожусь.
— Как развожусь?
— А как ты думала? После всего, что было?
— Но ты же её любишь!
— Любил. Пока ты её не изуродовала.
— Андрей!
— Что Андрей? Думал, жена забудет, как ты ей волосы драла? Простит, как я её не защитил?
Это была новая боль. Сын впервые говорил с ней так жёстко.
— Я же не хотела...
— Хотела. Очень хотела. С первого дня её ненавидела.
— Не ненавидела! Просто считала недостойной тебя!
— А кто тебе право давал решать?
Галина Михайловна заплакала. Сын был её единственной опорой в жизни. А теперь и он отворачивался.
— Андрюша, ну неужели ты от матери откажешься?
— Не откажусь. Но общаться будем реже.
— Почему?
— Потому что стыжусь. Стыжусь того, что ты сделала с моей женой.
В довершение бед у Галины Михайловны испортились отношения с единственной подругой Таисией Петровной.
— Галя, я не могу больше с тобой общаться, — заявила она.
— С чего это?
— Стыдно. Люди говорят: посмотрите, с какой компанией водится.
— Тася, мы же тридцать лет дружим!
— Дружили. Пока ты человеком была.
— Я и сейчас человек!
— Человек чужие волосы не выдирает. Это животные делают.
Подруга ушла и больше не отвечала на звонки.
Через полгода после суда Галина Михайловна жила как затворница. Выходила только в магазин и на отметку в полицию. Соседи её избегали, знакомые отворачивались.
Хуже всего было одиночество. Раньше она всегда была в центре событий — помогала соседям, участвовала в общественной жизни, воспитывала сына. Теперь никому не была нужна.
— Может, переехать в другой город? — спросила она Андрея.
— На что? Денег нет, работы тоже.
— Ты поможешь...
— Я развожусь, квартиру продаю. Алименты буду платить. Какая помощь?
— Значит, бросаешь мать?
— Не брошу. Но жить по-старому не получится.
В годовщину того злополучного дня Галина Михайловна сидела дома одна. На столе стояли увядшие цветы — последний букет, который принёс сын.
Андрей теперь приходил раз в месяц. Формально справлялся о здоровье и уходил. Тепла в отношениях больше не было.
— Мам, как дела?
— Нормально.
— Здоровье как?
— Болею. Сердце шалит.
— К врачу ходишь?
— Хожу.
Они говорили как чужие люди. Та близость, которая была раньше, исчезла навсегда.
— Андрюш, а внуков мне не видать?
— Лена беременна. Но с тобой видеться не хочет.
— Понятно.
— И я её понимаю.
После ухода сына Галина Михайловна села у окна и заплакала. Впервые за всю жизнь она поняла, что натворила.
Потеряла работу. Потеряла друзей. Потеряла уважение соседей. Потеряла сына. Потеряла право видеть внуков.
И всё из-за клока волос. Из-за одного момента неконтролируемой злости.
Вечером позвонил телефон. Может, Андрей решил проведать?
— Алло?
— Галина Михайловна? Это участковый. Завтра в 10:00 отметка.
— Хорошо.
— И ещё. Поступила жалоба от соседки из 45-й квартиры. Говорит, вы на неё накричали в подъезде.
— Она первая нагрубила!
— Это неважно. Вы на условном сроке. Любой конфликт может стать основанием для пересмотра приговора.
— То есть?
— То есть можете сесть в тюрьму. Реально сесть.
После этого разговора Галина Михайловна поняла — теперь она никого. Даже огрызнуться соседке нельзя. Даже голос повысить нельзя.
Она превратилась в тень самой себя. В пожилую женщину, которая боится лишний раз рот открыть.
А ведь год назад чувствовала себя хозяйкой жизни. Командовала сыном, третировала невестку, всех поучала.
Теперь её самой все поучали. Участковый, соседи, даже продавщица в магазине позволяла себе колкости:
— А вы та самая, что в суде была? Тогда без сдачи пробьём, а то мало ли что...
Галина Михайловна молча платила и уходила. Возражать было нельзя — любой скандал мог довести до тюрьмы.
Так прошёл первый год условного срока. Впереди ещё два года унижений, одиночества и страха.
Иногда она думала — а что если бы тогда, в тот вечер, просто промолчала? Если бы не цеплялась к кастрюле? Если бы не схватила Лену за волосы?
Но было поздно. Время не повернёшь назад.
Второй год условного срока принёс новые удары. Начались проблемы со здоровьем — сердце, давление, бессонница. От нервов и одиночества организм сдавал.
Участковый заметил её плохое состояние:
— Соколова, вы как-то неважно выглядите.
— Болею.
— К врачу обращались?
— Обращалась. Говорят, от нервов.
— Ну, это понятно. Когда человек преступление совершает, нервы страдают.
Даже участковый не упускал случая её унизить.
В больнице врачи отнеслись холодно. История с волосами стала известна всем.
— Вы та самая Соколова? — уточнила кардиолог.
— Да.
— Понятно. Знаете, стресс от совершённого преступления часто даёт такие осложнения.
— Доктор...
— Что доктор? Вам лечиться нужно. И совесть лечить тоже.
Таблетки помогали плохо. Организм разрушался под грузом вины и социального отвержения.
Андрей родился внук. Галина Михайловна узнала об этом случайно — от соседки тёти Вали.
— Слышала, у твоего сына ребёнок родился?
— Не знаю. Он мне не сообщил.
— Мальчик. Здоровенький такой.
— Откуда знаете?
— Ну, встретила его жену в магазине. С коляской была. Красивый малыш.
Тётя Валя рассказывала это без злости, просто информировала. Но для Галины Михайловны это был очередной удар.
Сын не сообщил о рождении внука. Не пригласил на крестины. Не показал ребёнка.
Она сидела дома и представляла, как держит внука на руках, как он улыбается, как говорит первые слова. Но этого никогда не будет.
Через месяц не выдержала, позвонила Андрею:
— Сын, поздравляю тебя.
— С чем?
— С рождением ребёнка. Соседи сказали.
— Ах да. Спасибо.
— Можно... можно посмотреть на внука?
— Нет, мама. Нельзя.
— Хотя бы издалека...
— Мама, мы с Леной решили — ребёнок не должен знать о том, что случилось. Для него ты просто не существуешь.
— Как не существую?
— Никак. Мы переедем в другой район. Малыш будет расти без бабушки со стороны отца.
— Андрей, это же твой сын! Мой внук!
— Был бы твой внук, если бы ты нормально себя вела с его матерью.
— Я исправилась...
— Поздно.
После этого разговора что-то сломалось в Галине Михайловне окончательно. Она перестала выходить из квартиры вообще. Заказывала продукты через интернет, на отметку в полицию приходила как зомби.
— Соколова, вы совсем плохо выглядите, — заметил участковый. — Может, к психиатру сходить?
— Не нужно.
— Ну смотрите. Только если что-то с собой сделаете, это тоже нарушение условий.
— Понятно.
Даже умереть спокойно ей не давали. И это считалось бы нарушением приговора.
Соседи заметили, что Галина Михайловна совсем перестала появляться. Только иногда ночью слышали, как она ходит по квартире.
— Странно, — говорила тётя Валя. — Раньше такая активная была, всех поучала. А теперь как привидение.
— Поделом ей, — отвечали другие. — Нечего было на людей руки распускать.
— Всё равно жалко. Совсем скукожилась.
— А Лена не жалко была? Девочка чуть не умерла от инфекции!
— И то правда.
На третий год условного срока Галина Михайловна практически не вставала с постели. Сердце совсем сдало, руки тряслись, голова кружилась.
Участковый пришёл на дом:
— Соколова, вы пропустили отметку.
— Болею. Встать не могу.
— Справку принесёте.
— Принесу.
Он осмотрел квартиру. Грязь, хаос, запах лекарств.
— Живёте плохо.
— Живу как могу.
— Сын не помогает?
— У сына своя семья.
— Понятно. Ну, справку не забудьте.
Справку принесла. Врач написал: «Тяжёлое депрессивное состояние на фоне сердечно-сосудистой недостаточности».
К концу третьего года Галина Михайловна выглядела на восемьдесят, хотя было ей только шестьдесят два. Седые волосы клоками, лицо серое, глаза потухшие.
Она часто думала о том вечере три года назад. О том, как схватила Лену за волосы. О том клоке русых прядей в своей руке.
Из-за этого клока потеряла всё. Работу, друзей, сына, внука, здоровье, уважение людей.
Иногда ей снился сон: она возвращается в тот вечер, но вместо того чтобы кричать на невестку, просто молчит. Идёт в свою комнату, ложится спать. И утром встаёт как обычно — с работой, с друзьями, с любящим сыном.
Но это был только сон. Реальность была другой.
В последние месяцы условного срока Галина Михайловна почти не вставала. Еду заказывала на дом, справки для участкового получала через знакомую медсестру.
Когда срок наконец закончился, участковый пришёл её уведомить:
— Соколова, поздравляю. Условный срок истёк. Больше отмечаться не нужно.
— Спасибо.
— Как планы на будущее?
— Никаких планов.
— Может, с сыном помиритесь?
— Он не хочет.
— А внука увидеть?
— Тоже не разрешает.
Участковый посмотрел на неё с чем-то похожим на жалость.
— Тяжело вам досталось.
— Заслужила.
— Может, и заслужили. Но всё-таки жалко смотреть.
После его ухода Галина Михайловна села у окна. Срок закончился, но жизнь не вернулась. Здоровье не восстановилось. Сын не простил. Внука не увидела.
За окном играли дети. Среди них мог бы быть её внук. Мог бы подбегать к окну, махать ручкой: «Бабушка!»
Но этого никогда не будет. Потому что однажды, три года назад, она не смогла сдержаться. Не смогла промолчать. Не смогла удержать руки.
И теперь жила с этим до конца своих дней.
Одна, больная, всеми забытая. В квартире, которая превратилась в тюрьму. С воспоминаниями о том единственном моменте, который разрушил всю её жизнь.
Через полгода после окончания срока соседи заметили странный запах из 47-й квартиры.
— Что-то не так с Соколовой, — сказала тётя Валя управдому. — Неделю её не видно, а запах какой-то...
— Может, заболела?
— Может. Но лучше проверить.
Дверь вскрыли службы экстренного вскрытия. Галина Михайловна лежала на кровати в своей комнате. Врач скорой помощи констатировал смерть от сердечного приступа.
— Давно умерла? — спросила тётя Валя.
— Дней пять назад. Может, неделю.
— И никто не хватился...
— А кто должен был хвататься? Родственники есть?
— Сын есть. Но они не общались.
На столике у кровати лежала записка, написанная дрожащей рукой:
«Андрюша, прости меня. Я всё поняла, но слишком поздно. Квартиру продай, деньги потрать на внука. Пусть он никогда не узнает, какой была его бабушка. Это лучше для всех.»
Соседи собрались в коридоре, обсуждали случившееся.
— Жалко всё-таки, — вздохнула одна из женщин. — Как ни крути, а человек умер в одиночестве.
— Жалко, — согласилась тётя Валя. — Но сама виновата. Не надо было руки распускать.
— Всё равно страшно так кончать. Неделю мёртвая лежала, и никто не заметил.
— А что заметишь? Она же последние годы как призрак была. Молчала всегда, глаза в пол.
— Андрей приедет на похороны?
— Наверное. Хоть и ругались, а мать всё-таки.
Андрей приехал через два дня. Выглядел измученным, постаревшим.
— Когда умерла? — спросил он у участкового.
— По заключению врача, около недели назад. Сердце не выдержало.
— Понятно. А это что? — он взял записку со стола.
Прочитал и сел на стул, закрыв лицо руками.
— Всё-таки поняла, что натворила, — тихо сказал он.
— Поздно поняла, — ответил участковый. — Надо было раньше думать.
— Да уж. Поздно.
Похороны были скромные. Пришли только несколько соседей и Андрей с женой. Лена стояла в стороне, держа на руках двухлетнего сына.
— Мама, а кто лежит в ящике? — спросил мальчик.
— Никто особенный, солнышко.
— А почему папа плачет?
— Просто грустно ему.
Андрей подошел к гробу, постоял молча. На лице Галины Михайловны не было привычного выражения недовольства и злости. Впервые за много лет она выглядела спокойной.
— Прости, мам, — шепнул он. — Может, я был слишком жестоким.
— Не был, — тихо сказала Лена, подходя с ребёнком. — Ты защищал семью.
— Но она же моя мать...
— Была твоей матерью. Пока не перешла черту.
Маленький внук смотрел на гроб с любопытством, не понимая, что происходит. Он никогда не узнает, что здесь лежит его бабушка. Для него её просто не существовало.
После похорон Андрей разбирал мамины вещи. В шкафу нашёл старые фотографии — молодая, красивая Галина Михайловна с маленьким сыном на руках. Счастливые, улыбающиеся.
— Какая она была раньше, — показал он фото Лене.
— Другой человек.
— Что с ней случилось? Когда она стала такой злой?
— Не знаю. Может, одиночество. Может, страх потерять тебя.
— И потеряла. Из-за собственных рук.
Квартиру продали, как просила покойная. Деньги положили на счёт сына — на будущее образование.
Через год Андрей с семьёй переехал в другой город. Хотелось начать жизнь с чистого листа, без тяжёлых воспоминаний.
Иногда сын рассказывал жене:
— Знаешь, мама раньше была хорошей. Любила меня, заботилась, воспитывала правильно.
— Что же случилось?
— Не смогла принять, что я вырос. Что у меня теперь другая семья.
— А если бы приняла?
— Была бы сейчас любящей бабушкой. Играла бы с внуком, помогала нам.
— Жалеешь её?
— Жалею. Но ничего изменить уже нельзя.
На старом месте история Галины Михайловны стала назидательным примером.
— Видите, до чего довела злость, — говорили матери своим взрослым детям. — Невестку возненавидела, а в итоге сама погибла.
— Мам, мы с Олей нормально живём.
— И слава богу. А то посмотрите на Соколову — хотела командовать, а умерла в одиночестве.
Тётя Валя, которая подала тогда заявление в полицию, не жалела об этом.
— Правильно сделала, — говорила она соседкам. — Если бы промолчала, может, до убийства дошло бы.
— А всё-таки жалко старуху.
— Мне тоже жалко. Но закон есть закон. Нельзя людей калечить, даже родственников.
— Урок всем остальным.
— Хороший урок.
История Галины Михайловны закончилась так, как начиналась — с клока волос. Только тогда, три года назад, она держала в руке чужие волосы и чувствовала власть.
А в конце держала в руках записку с извинениями, которые уже никто не мог принять.
Из-за нескольких секунд неконтролируемой злости потеряла сына, внука, здоровье, уважение людей и саму жизнь.
Умерла, как жила последние годы — в полном одиночестве. Никто не пришёл проститься, никто не оплакал, никто не вспоминает добрым словом.
А где-то в другом городе растёт её внук, который никогда не узнает, что у него была бабушка. Потому что некоторые поступки не прощаются.
И некоторые ошибки исправить уже нельзя.
Конец.