Когда Валерия открыла дверь и увидела Никиту, обложенного коробками, как хомяка орехами, она сначала даже не поняла, почему у него такое виноватое лицо. От него пахло его любимым парфюмом и немного — пылью от картонных коробок. На футболке пятно — явно с шаурмы. В руках пакет с кроссовками, под мышкой — торшер. Торшер. Зачем ему торшер, если в квартире у неё уже есть люстра и два бра?
— Лер, это… я тут немного маме помогал, — Никита улыбнулся натянуто, поставил торшер в прихожей, который тут же упал на бок. — Она пока у меня поживёт. Ненадолго.
Валерия на секунду застыла.
Ненадолго. Это слово у неё в голове зазвучало, как сирена. В её двухкомнатной, купленной в ипотеку, уже выплаченной квартире. В её спальне, с её шкафом и её постельным бельём. В её ванной, где каждая полочка отвоёвана потом и руганью с ЖКХ. Ненадолго.
— Ты вообще головой думаешь? — она скрестила руки на груди и уставилась на него поверх очков, которые сползли на кончик носа. — Или у тебя в голове вечный ремонт, всё в пыли и провалах?
Никита почесал затылок, словно действительно искал там кнопку "ответить".
— Ну, понимаешь… мама одна. Ей тяжело. Там соседи сверху затеяли перепланировку, шум, пыль, у неё давление. Я подумал, на недельку-другую можно…
— На недельку-другую? — Валерия приподняла брови. — А потом что? Она и дальше будет “ненадолго” сидеть тут, пока я не буду спать в ванной, а вы с мамочкой уютно разместитесь в спальне?
Никита кашлянул. То ли от пыли, то ли от нервов.
И тут же раздался звонок в дверь. Протяжный, уверенный, как сигнал тревоги. Валерия сразу поняла: это она. Галина Петровна собственной персоной.
Дверь распахнулась — и в коридор ворвался запах дешёвых духов с сильной розой, которой будто хотели перебить запах старых ковров. На пороге стояла женщина с чемоданом. Пуховик расстёгнут, шея обмотана шарфом. Лицо — уверенное, даже довольное. Как будто приехала не в гости, а проверять владения.
— Ох, как тут у вас тесно, — вздохнула Галина Петровна, проходя внутрь, даже не снимая сапог. — Ну ничего, я привыкну. Где у меня будет комната?
— Какая ещё “у вас”? — Валерия шагнула вперёд, преградив путь чемодану. — Это моя квартира. Куплена задолго до брака. Тут комната только одна — спальня. Она моя. Всё.
— Лерочка, — мягко, как будто с ребёнком, произнесла свекровь. — Ты же понимаешь, Никите нужна семья рядом. А я его семья. Ты молодая, тебе ничего, а мне тяжело. Кости ломит, давление скачет. Сын должен заботиться о матери.
Валерия почувствовала, как кровь прилила к щекам.
Сын должен.
А жена что, должна стоять в сторонке и радоваться, как в её доме устраивают коммуналку?
— Никита, — она повернулась к мужу. — Ты мне что хотел сказать? Что мы теперь живём втроём? В моей квартире?
Никита мялся, переминался с ноги на ногу.
— Ну… на время. Чтобы мама отдохнула, успокоилась.
— Ага, — Валерия усмехнулась. — Только у меня нет лишней комнаты. Или ты предлагаешь, чтобы я спала на кухне, а ваша семейная идиллия разыгрывалась в спальне?
Тишина повисла тяжёлая, как запах перегара в подъезде после праздников. Никита опустил глаза, а Галина Петровна сделала вид, что поправляет шарф, и произнесла:
— Ну, если по-честному, спальня больше подходит мне. У вас там мягкая кровать, ортопедический матрас. А вам с Никитой можно и на диване пожить, вы молодые. Ничего страшного.
Валерия рассмеялась. Но это был не смех — скорее истерический, с ноткой бешенства.
— Это что сейчас было? Ты серьёзно? Ты пришла в мой дом и говоришь, что я должна уступить тебе свою спальню?
— Лерочка, не заводись, — Галина Петровна подняла ладонь, будто гаишник на трассе. — Я же добра хочу. Вы семья. Нужно делиться. Я одна, мне тяжело. Ты пойми, мать всегда должна быть рядом.
— Прекрасно, — Валерия резко повернулась к Никите. — Так что, дорогой? Ты со мной или с мамочкой?
Он замялся. Смотрел то на жену, то на мать, как будто его сейчас проверяют на экзамене, а он даже шпаргалку потерял.
И выдал:
— Лер, ну не начинай. Ты же понимаешь, это временно. Ну потерпишь чуть-чуть…
Вот тут и бахнуло. Последняя капля. Валерия почувствовала, как пальцы сжались в кулаки. Голос сорвался:
— Потерплю? В собственной квартире? Да меня уже тошнит от твоего "потерплю"! Ты когда собирался меня спросить? Или у вас с мамочкой всё давно решено?
— Никита, не молчи, — Галина Петровна подхватила момент, — скажи ей, что так правильно. Мужчина всегда слушает мать, а не бабу.
Валерия сделала шаг к ней и холодно произнесла:
— Ещё раз назовёшь меня "бабой" — вылетишь отсюда с чемоданом в зубах. И это не фигура речи.
Воздух загустел. Никита попытался разрядить обстановку, дернув плечами:
— Девчонки, давайте спокойно…
— Девчонки? — перебила Валерия. — Я тебе кто, подружка из двора? Я жена. И у меня в квартире правила простые: жить здесь будет тот, кого я хочу видеть. Всё. Точка.
Галина Петровна фыркнула.
— Вот и показала своё лицо. Эгоистка. Я знала, что ты моему сыну не пара. Он же мягкий, добрый, а ты — холодная. Всё для себя.
— Конечно, для себя, — резко ответила Валерия. — Потому что если я не подумаю о себе, вы меня из моего же дома выжмете, как лимон.
Она подошла к двери и открыла её настежь.
— Чемодан оставь за порогом. И сапоги тоже. В моей квартире тебе не место.
— Валя… — Никита сделал шаг к ней, но голос его был тонкий, как у школьника перед директором. — Ты перегибаешь.
— Я перегибаю? — Валерия повернулась к нему, и в глазах у неё плескалась злость. — Нет, милый. Я наконец-то выпрямилась. Хватит гнуться.
Галина Петровна схватила чемодан, прижала его к себе, будто ребёнка, и, покраснев, вышла в подъезд. Но взгляд бросила — колючий, обещающий новые бои.
Дверь хлопнула. В квартире воцарилась тишина.
Никита уставился на жену так, будто впервые понял: она не собирается играть в его игры.
— Лер… — начал он, но слова застряли.
Валерия развернулась, пошла в спальню и села на кровать. Сердце грохотало, в голове шумело, но одно она знала точно: этот конфликт только начался.
Три дня в квартире стояла гробовая тишина.
Валерия ходила по комнатам, как по минному полю: каждое движение — с оглядкой, каждое слово — через зубы. Никита старательно делал вид, что ничего не произошло. Сидел за компьютером, играл в танчики, ел пельмени и молчал. Тот самый "муж", который в ЗАГСе клялся быть рядом в радости и в горе. Вот только, похоже, рядом он умел быть исключительно с мамой.
На четвертый день всё и полыхнуло. Началось с мелочи — с тапочек.
Валерия зашла в прихожую и увидела у двери чужие тапки. Домашние, розовые, с вытертой подошвой. Она сразу поняла: это она снова приходила. И самое мерзкое — Никита даже не счёл нужным предупредить.
— Так, — Валерия громко позвала. — Ты мне объяснишь, откуда здесь обувь твоей мамы?
Никита высунулся из кухни, держа в руках кружку с кофе. На футболке — пятна соуса. Глаза виновато округлённые, губы поджаты.
— Она заезжала на полчасика. Я не хотел тебя будить, ты после работы устала. Просто поговорили.
— Поговорили? — Валерия подошла ближе, ткнула пальцем в тапки. — Вот это называется "поговорили"? В моём доме? Когда я ясно сказала: никаких визитов без моего разрешения?
Никита поставил кружку на подоконник, развёл руками:
— Лер, ну ты чего? Это моя мама. Она скучает. Что тебе стоит? Полчаса посидела и ушла.
— Мне стоит того, что я чувствую себя лишней в собственной квартире! — выкрикнула она. — Я прихожу домой — а тут запах её духов. Я ложусь спать — а в голове её голос. Мне тошно уже!
Она схватила тапки и выкинула их в мусорное ведро.
— Ты ненормальная, — Никита дернулся вперёд, словно хотел поймать их обратно. — Зачем так? Это же не мусор!
— А что это? Символ твоей привязанности? — усмехнулась Валерия. — Или напоминание, что я тут никто?
Никита поднял голос:
— Ты перегибаешь! Ты просто ревнуешь к матери. Это бред!
И тут она впервые почувствовала настоящую ярость.
— Ревную? Ты идиот? Это моя квартира! Куплена задолго до тебя, понимаешь? Я тебя сюда пустила, потому что думала — семья. А оказалось, что ты привёл с собой маму в придачу!
Они стояли друг напротив друга, как два бойца на ринге. Он сжал кулаки, она прикусила губу до крови. В какой-то момент Никита резко схватил её за руку.
— Перестань истерить! — выкрикнул он.
Валерия вырвалась и толкнула его в грудь. Он отшатнулся, едва не сбив кружку с кофе.
— Никогда, слышишь? — её голос дрожал. — Никогда больше не хватай меня. Ни ты, ни твоя мамаша.
Никита замолчал, дыхание сбивалось. Потом, глядя на неё с какой-то жалкой решимостью, произнёс:
— Если тебе так тяжело, может, это ты уйдёшь? На время. А мы с мамой спокойно поживём, пока ты остынешь.
Эта фраза обрушилась на неё, как ледяной душ.
— Что? — она рассмеялась, но смех был уже совсем без радости. — То есть я, хозяйка квартиры, должна уйти? А вы с мамочкой будете тут хозяйничать?
— Ну а что? — Никита пожал плечами. — Это компромисс.
Валерия сделала шаг назад, будто удар пришёлся прямо в грудь. Внутри всё загудело: злость, обида, унижение. И где-то глубоко — холодная решимость.
— Отлично, — произнесла она тихо. — Тогда собирай вещи. И катись к маме. Прямо сейчас.
— Лер… — он протянул руки, словно хотел обнять. — Ты же не серьёзно. Ну поссорились. Бывает.
— Серьёзно, — отрезала она. — Чемодан у тебя есть. Давай.
И тут началась сцена, достойная дешёвого сериала. Никита метался по квартире, хватал то футболки, то джинсы, пихал их в чемодан, не складывая. Валерия стояла в дверях спальни, наблюдала. Иногда саркастически комментировала:
— Носки не забудь. А то мама потом опять будет стирать твои портянки и жаловаться, что я о тебе не забочусь.
— О, вот ещё твой любимый плед. Чтобы в маминых объятиях не мёрз.
Никита морщился, но молчал. Чемодан пух, застёжка еле сходилась. В какой-то момент он не выдержал, бросил вещи на кровать и закричал:
— Да пошла ты к чёрту со своей квартирой! Сама и живи тут одна!
— С удовольствием, — спокойно ответила она. — Только дверь за собой прикрой.
Он захлопнул чемодан, схватил куртку и с силой хлопнул дверью. Звон отозвался в стенах, как взрыв. Квартира затихла. Остался только запах его парфюма и кофе.
Валерия присела на край кровати. В голове шумело, сердце грохотало. Но странное чувство разливалось по груди — облегчение. Она сделала шаг. Почти необратимый.
Прошла неделя.
Валерия впервые за долгое время жила одна. Утро начиналось с кофе без разговоров, вечер — с книгой и сериалом. Тишина была такой плотной, что можно было резать ножом. Казалось бы, всё: Никита ушёл, чемодан уволок, вместе с мамой отрезал себя от её жизни. Но нет. Эта история ещё только собиралась встать ей поперёк горла.
Звонок в дверь прозвенел ранним воскресным утром. Валерия, сонная, в халате, открыла — и едва не выронила кружку. На пороге стояли они. Никита с виноватым лицом, Галина Петровна — с тем самым чемоданом, который неделю назад он волок в её подъезд.
— Мы пришли поговорить, — торжественно произнесла свекровь, будто вершила правосудие.
— Ага, — Валерия отставила кружку на тумбочку. — И что же на этот раз? Уговаривать меня уступить спальню?
— Не иронизируй, — Галина Петровна прищурилась. — Ты должна понять: Никите без меня нельзя. Он страдает. Ты разрушила семью.
— Семью? — Валерия рассмеялась, на этот раз спокойно. — Это вы с ним семья. А я тут так, посторонняя?
Никита пролепетал:
— Лер, ну пожалуйста. Давай попробуем ещё раз. Мама готова на компромисс.
— О, интересно, — Валерия скрестила руки. — И какой у вас там компромисс?
Галина Петровна подняла палец, как учительница:
— Мы можем так: я переезжаю сюда, в спальню, вы вдвоём на диване в зале. Но я буду готовить, убираться, заботиться о сыне. Ты же работаешь много, тебе самой легче.
Тут Валерия просто застыла.
— Простите, — произнесла она тихо, но голос дрожал. — Это сейчас вы всерьёз? Я должна выгнать себя из спальни, чтобы вы “заботились о сыне” в моей квартире?
— Конечно, — уверенно кивнула свекровь. — Ты же жена. Твоя обязанность — поддерживать мужа и его мать.
Валерия глубоко вдохнула. Сердце бешено колотилось, но в голове встал кристально ясный план.
Она пошла в спальню, достала из шкафа документы — свидетельство о праве собственности, куплю-продажу, всё до последней бумажки. Вернулась и положила их на стол.
— Видите? — спокойно сказала она. — Это моя квартира. Куплена мной до брака. Юридически — исключительно моя собственность. И я решаю, кто здесь будет жить.
Галина Петровна побледнела. Никита опустил глаза, как школьник, которого поймали на списывании.
— Поэтому, — продолжила Валерия, — прямо сейчас вы берёте свой чемодан, — она ткнула пальцем, — и уходите. Оба.
— Ты с ума сошла, — зашипела свекровь. — Ты выгонишь собственного мужа на улицу?
— Если он решил, что его семья — это ты, а не я, то да, выгоню. Потому что я — не гостиница и не дурочка, которой можно крутить мозги.
Никита шагнул к ней:
— Лер, ну пожалуйста, не делай этого. Мы же только расписались, у нас всё впереди.
— Нет, Никита, — холодно ответила она. — У нас всё позади. Иди туда, где твоя настоящая любовь — к мамочке.
С этими словами она открыла дверь и показала на лестницу.
Молчание висело секунды три. Потом Галина Петровна резко схватила чемодан и дёрнула сына за рукав.
— Пошли. Я говорила, что она эгоистка. Без нас ты пропадёшь, сынок.
Никита обернулся. Его глаза были полны растерянности. Но Валерия стояла твёрдо, не дрогнув.
— Уходи, — сказала она тихо. — И не возвращайся.
Дверь захлопнулась.
Валерия осталась одна. Сердце стучало, но в груди не было пустоты. Наоборот — лёгкость. Она впервые за долгое время вдохнула полной грудью.
И поняла: она победила. Не криком, не истерикой, а тем, что поставила точку. В своей квартире, в своей жизни.
И это была правильная точка.