Я помню тот вечер, как будто он был вчера. В воздухе пахло краской, свежей шпаклевкой и нашим общим счастьем. Мы с Максимом только-только занесли последний ящик с книгами в нашу новую, а точнее, нашу первую квартиру. Не коробку в новостройке, а уютную «двушку» в старом фонде, доставшуюся нам в беспощадную тридцатилетнюю ипотеку.
Мы сидели на полу в будущей гостиной, прислонившись спиной к еще голой стене, и пили чай из одного стакана. Вокруг царил хаос из коробок, стройматериалов и мебели, которую еще предстояло собрать.
— Слышишь тишину, Лик? — Максим обнял меня за плечи. — Она наша. И этот дурацкий скрип половиц — наш. И эта трещина на потолке…
— …тоже наша, — закончила я за него и рассмеялась. — Рай с дырой в потолке. Но зато наш.
Мы мечтали вслух. Вот здесь будет диван, у окна — мое кресло для чтения, а в этой комнате… Мы переглянулись с одним и тем же счастливым и немножко страшным предположением — детская. Мы так много работали, копили, считали копейки, чтобы этот момент настал. Казалось, все худшее позади.
Как же я ошибалась.
Зазвонил телефон Максима. Он вздохнул, посмотрел на экран и сделал такое лицо, какое делал всегда, когда звонила его мама, Галина Петровна. Лицо человека, который готовится к обороне.
— Мам, привет, — он ответил, включив громкую связь. Его мама обожала этот режим.
— Максюшенька, здравствуй! Ну как вы там? Въехали уже? — Ее голос был сладким, медовым, но в нем всегда чувствовалась steel note — стальная нотка, которая резала слух.
— Да, мам, только что. Полный бардак, но мы дома.
— А я вот думаю о вас. Переживаю. Молодые еще, неопытные. Вдруг соседи окажутся неудачными? Или сантехника подведет? Вам нужен взрослый человек рядом.
У меня похолодело внутри. Я поймала взгляд Макса и отрицательно покачала головой. Он поморщился.
— Мам, все нормально. Разберемся сами. Мы же не дети.
— Конечно, конечно, — засмеялась она неестественно звонко. — Просто… Максим, а площадь у вас какая? Санузел раздельный? Я вот в своих хрущевских шестидесятых метрах задыхаюсь, а у вас, я слышала, квартира с планировкой?
Она выспрашивала каждый квадратный сантиметр, каждую деталь. Меня начало слегка подташнивать от ее напора. Это был не искренний интерес, это была разведка. Оценка потенциала.
— Мам, все нормально. На двоих нам хватает, — уклончиво ответил Максим.
— Ну, конечно, конечно… Ладно, не буду отвлекать. Поздравляю с новосельем, мои хорошие! Обнимаю.
Она бросила трубку. Я выдохнула.
— Макс, она что, хочет к нам переехать? — спросила я прямо, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Да что ты, Лик, конечно нет! — Он потянулся за чаем, избегая моего взгляда. — Просто мама такая… гиперопекающая. Просто интересуется.
Но в его глазах я прочитала ту же тревогу, что была во мне. Мы допили чай в тягостном молчании, и радость от новоселья была уже не такой безоблачной.
Через час Максим, хмурясь, смотрел в экран своего телефона.
— Лика, — начал он так, что у меня сжалось сердце. — Это мама. У нее… там небольшая авария. Трубы лопнули, соседи залили. Сделать ремонт нужно.
Я молчала, боясь проронить слово.
— Она предложила… пожить у нас. Немного. Пока ей чинят все там.
Тишина в нашей новой квартире стала звенящей и абсолютно враждебной.
Галина Петровна прибыла на следующий же день. Не одна, а с таксистом, который выгрузил на наш только что отмытый парадный три огроменных чемодана и две коробки с кастрюлями.
— Ну, я на недельку, максимум две! — объявила она, проходя в прихожую и окидывая влажным взглядом наши скромные владения. — Пока эти жулики из УК будут приводить все в порядок. Ой, Максюша, а что это у вас пол такой холодный? И обои… такие темные. Давят на психику.
Она сказала это с такой гримасой, будто мы купили не квартиру, а логово вампира. Максим только покраснел и принялся затаскивать ее багаж, избегая моего взгляда.
— Мама, тут просто еще свет не повесили, — пробормотал он. — Будет светлее.
— Надо было сразу думать, сынок. Здоровье дороже.
Лика, а где мне можно будет развесить мои платочки? У меня они шелковые, требуют особого ухода.
С того момента наша жизнь превратилась в непрерывный поток ее замечаний, советов и напоминаний о том, кто здесь настоящая хозяйка. Она критиковала мои котлеты («Максим с детства любит больше лука»), мой выбор занавесок («Этот цвет сразу выцветет») и то, как я глажу ее сыну рубашки («Нужно больше пара, ты что, не знаешь?»).
Максим пытался угождать обеим. Он вставал между двух огней, улыбался мне виновато и шептал: «Лик, она же ненадолго. Потерпи. Она старенькая». А ей говорил: «Мама, не надо Лику учить, у нас все хорошо».
Но «немного» растянулось на месяц. Потом на второй. О ремонте в ее квартире речь как-то не заходила. Зато она вовсю обустраивалась у нас. Ее тапочки прочно стояли у самой кровати, ее халат висел на нашем с Максом крючке в ванной, а ее любимое варенье занимало полхолодильника.
Однажды вечером, вернувшись с работы, я застала ее на кухне. Она стояла на табуретке и снимала наши новые, только что поклеенные обои. Те самые, которые мы с Максом выбирали полдня, которые мне так нравились своим нежным песочным цветом.
— Что вы делаете? — выдохнула я, застывая на пороге.
Она обернулась, не смущаясь ни капли. В руке у нее был мокрый шпатель, а на полу лежал свернутый в трубочку отрезок моих любимых обоев.
— А, Лика, ты уже здесь. Я тут смотрю, они у вас криво наклеены. Решила поправить. И цвет, я посмотрела при солнечном свете, совсем не тот. Я уже позвонила мастеру, он завтра приедет, поклеим новые. У меня знакомый, он виниловые с цветочками привезет — очень стильно!
Внутри у меня что-то оборвалось. Вся усталость, все унижения этих двух месяцев, вся злость на мужа за его слабость вырвались наружу. Я не кричала. Я сказала это тихо, но так, что каждый звук звенел в тишине.
— Немедленно слезьте оттуда. И положите мой шпатель на место. Это мой дом. И эти обои будут висеть здесь, даже если они вам не нравятся.
Она медленно слезла с табуретки, ее лицо изменилось. Сладкая маска растаяла, обнажив холодное, железное выражение.
— Твой дом? — она фыркнула. — Это общий дом моего сына! А ты тут, если разобраться, так… временная жилица. Пока он тебя терпит. А я — его мать. Я его родила, я его вырастила. И я всегда буду иметь право на его жилье!
Я не помню, что я сказала в ответ. Помню только, как в дверях появился бледный Максим, вернувшийся с работы. Помню ее театральные слезы и вопли: «Что я заслужила? Как она со мной разговаривает в твоем доме, сынок!».
Помню, как я, не выдержав, схватила ее чемодан и начала судорожно кидать в него ее вещи, которые уже успели прочно обосноваться в наших шкафах.
— Вон! Немедленно! Убирайтесь к себе в свою квартиру!
Она уехала тогда, хлопнув дверью и пообещав, что я еще пожалею. Максим молчал всю ночь, отвернувшись к стене. А я плакала от злости и бессилия, думая, что худшее позади.
Как же я снова ошиблась. Самое страшное было еще впереди.
Неделю после отъезда Галины Петровны в квартире царило зыбкое, хрупкое перемирие. Воздух, наконец, очистился от ее духов и постоянной критики. Мы с Максимом почти не разговаривали. Он дулся, видимо, считая, что я перегнула палку с выселением. А я злилась на него за его слабость, за то, что он не встал на мою сторону, не защитил наш общий дом.
Я пыталась вернуть все как было. Перевесила платья в шкафу на освободившуюся вешалку, выбросила баночку с ее прокисшим вареньем. Но ощущение тревоги не отпускало. Оно витало в воздухе, густея с каждым днем.
Однажды вечером, когда Максим задержался на работе, в дверь позвонили. Я подумала, что это курьер с долгожданной посылкой, но за дверью стоял почтальон с толстым заказным конвертом. В графе «отправитель» было размашисто выведено: «Истец: Петрова Галина Петровна».
У меня похолодели пальцы. Я распечатала конверт прямо в прихожей. Это была не просто бумажка. Это была досудебная претензия. Толстый документ с печатями, ссылками на статьи Жилищного кодекса и сухим, казенным языком, который от этого становился еще страшнее.
Я пробежала глазами по строчкам, и мир поплыл у меня перед глазами.
Она требовала признать за ней право пользования нашей квартирой. В документе наша «двушка» называлась «жилым помещением по адресу…», а я — «гражданкой Лихоревой», незаконно лишившей ее жилья.
Она ссылалась на то, что является бывшим членом семьи собственника — Максима. Утверждала, что я выгнала ее на улицу, что ее собственная квартира якобы признана аварийной и непригодной для проживания. К претензии была приложена какая-то справка, выданная какой-то непонятной конторой.
Я прислонилась к стене, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось где-то в горле. Это был уже не бытовой скандал. Это была война по всем правилам, с юридическими терминами и официальными бумагами.
В этот момент вернулся Максим. Он был в хорошем настроении, даже свистел.
— Лик, ты не поверишь, какую выгодную сделку сегодня… — он замолчал, увидев мое лицо и бумагу в моих руках. — Что случилось?
Молча, я протянула ему претензию. Он пробежал глазами по тексту, его лицо постепенно становилось все серьезнее, а потом и вовсе посерело.
— Мама… что она выдумала? Аварийное жилье? Да у нее там все прекрасно!
— Она не выдумала, Максим, — прошипела я, и голос мой дрожал от ярости. — Она подала на нас в суд! Ты понимаешь? Она хочет через суд отобрать у нас эту квартиру! Нашу ипотечную квартиру, за которую мы будем платить до седых волос!
Он снова уткнулся в бумагу, как будто надеясь найти там опечатку, ошибку.
— Нет, Лика, ты не так понимаешь. Она же не отбирает. Она просто… ей негде жить, понимаешь? Она требует право пользования. Прописку, наверное. Это же не то же самое, что…
— Это то же самое! — я не выдержала и закричала. — Она будет иметь полное право жить здесь! ВЕЧНО! Спать на нашей кровати, портить мои обои, командовать на моей кухне! И мы не сможем ее выгнать! Потому что это будет разрешено судом! Ты понимаешь абсурдность происходящего? Мы платим ипотеку, а жить в ней будет твоя мама!
Он смотрел на меня растерянным, по-прежнему не понимающим взглядом. Его следующая фраза добила меня окончательно.
— Ну, а что такого? Может, она и правда боится одна там жить? Мы могли бы… попробовать ужиться? Может, она одумается…
В тот момент я поняла, что стою не просто против Галины Петровны. Я стою против них обоих. Против их больных, сросшихся отношений, в которых я всегда буду чужой.
— Ужиться? — я рассмеялась горько и истерически. — После этого? После того как она подала на нас в суд? Максим, она объявила нам войну! А ты предлагаешь «ужиться»? Или ты выбираешь ее сторону?
Он опустил глаза и промолчал. Его молчание было красноречивее любых слов.
Через три недели пришла еще одна бумага. Тонкая, на плохой серой бумаге. Повестка в суд. Дата и время первого заседания были напечатаны ровным безразличным шрифтом.
Я положила ее на стол перед Максимом.
— Поздравляю. Твоя мама добилась своего. Увидимся в суде.
Повестка лежала на кухонном столе, как обвинительный приговор нашему браку, нашему общему дому, всем нашим мечтам. Я не могла на нее смотреть без кома в горле. Максим старался обходить стол стороной, делая вид, что этого конверта не существует.
Но игнорировать проблему больше не получалось. Суд был назначен через три недели. Три недели на то, чтобы понять, как бороться с человеком, который играет не по правилам.
— Мне нужен юрист, — заявила я за ужином, разбивая гнетущее молчание. — Хороший, специализирующийся на жилищных спорах. Я не собираюсь идти туда и рыдать, как ее избили. Я буду драться.
Максим отложил вилку. Он выглядел измученным.
— Лика, давай не будем спешить. Может, мы сами разберемся? Судья же все поймет. Мамина справка — это же ерунда, ее легко оспорить.
— Легко? — я посмотрела на него с недоверием. — Максим, она не с потолка это все взяла. У нее есть какой-то план. И если мы придем туда неподготовленными, она нас уничтожит. Мне нужен профессионал.
На следующий день я отправилась на консультацию. Адвокат, Елена Викторовна, была женщиной лет пятидесяти с умными, спокойными глазами. Она внимательно изучила претензию, повестку и те немногие документы, что я успела собрать.
Потом она отложила бумаги и сложила руки на столе.
— Лика, ситуация, к сожалению, не так проста, как кажется. С юридической точки зрения, конечно, ее требования абсурдны. Но есть нюансы, которые суд может учесть.
— Какие нюансы? — у меня сжалось сердце. — Она же лжет про аварийность!
— Да, это ее слабое место. Но есть другое. Ваш муж является собственником доли в этой квартире. Его мать вселялась с его согласия. Фактически она какое-то время проживала у вас, вела хозяйство. Суд может расценить это как формирование некоего правового статуса. Она может пытаться доказать, что мысленно уже переехала к вам, а вы ее незаконно выселили.
Я слушала, не веря своим ушам.
— То есть то, что она въехала к нам как гость на время «ремонта», который так и не начался, теперь работает против нас?
— К сожалению, в судебной практике бывает и такое. Особенно если собственник, то есть ваш супруг, подтвердит, что вселение носило не временный, а постоянный характер.
В комнате стало душно. Я поняла, к чему она клонит.
— Максим… Он может выступить на ее стороне?
— Он — ключевой свидетель. Если он подтвердит, что мать вселилась с его согласия и не имела другого места жительства, судья может встать на ее сторону. Из жалости, из принципа — сложно предугадать. Судьи тоже люди. История про бедную старушку, которую выгнала злая невестка, всегда находит отклик.
Я вышла от адвоката с каменным лицом и тяжелым сердцем. Главной проблемой была не Галина Петровна с ее фальшивыми справками. Главной проблемой был мой собственный муж. Его слабость, его нежелание конфликтовать с матерью, его вечная надежда «ужиться» могли стоить нам дома.
Вечером я устроила разговор. Не скандал, а именно разговор. Последнюю попытку достучаться.
— Максим, я была у юриста. Ситуация серьезная. Твое свидетельство в суде может все решить. Если ты скажешь, что мама жила у нас не как гость, а на постоянной основе, мы можем проиграть.
Он молча смотрел в окно.
— Я не могу свидетельствовать против собственной матери, Лика.
— Это не свидетельство против! Это свидетельство ради правды! Ради нашего общего дома! Ты просто должен будешь сказать, что она въехала на время ремонта, который так и не случился. Что это была ее идея, ее обман! Это же правда!
— Она моя мать, — он произнес это тихо, но с каким-то фанатичным упрямством. — Я не буду унижать ее в суде. Я не буду выбирать между вами.
— Но она уже сделала этот выбор! — голос мой сорвался. — Она выбрала войну! Теперь твоя очередь. Или мы с тобой, или она.
Он не ответил. Он просто встал и вышел из комнаты. Его молчание было ответом.
В день первого заседания я надела самый строгий свой костюм. Дрожащими руками наносила макияж, пытаясь скрыть следы бессонной ночи. Максим собирался молча, его лицо было каменным.
— Ты идешь? — спросила я уже в прихожей, застегивая туфли.
Он остановился, не поднимая на меня глаз.
— Нет. Я не приду. Я не могу быть там. Я не хочу смотреть, как вы друг друга рвете.
В его голосе не было злости. Была лишь усталая, жалкая покорность. Он сбегал. Оставлял меня одну на поле боя против его матери.
Я посмотрела на этого высокого, красивого мужчину, который вдруг стал таким чужим и бесконечно далеким.
— Понятно, — сказала я ровным, безразличным голосом. — Жди тогда звонка от мамочки. Уверена, она расскажет тебе, как я ее там унижала.
Я вышла из квартиры, хлопнув дверью. Предстояло ехать в суд. Одной.
Здание суда представляло собой унылое бетонное сооружение с высокими ступенями и облупившейся краской на дверях. Внутри пахло пылью, старыми бумагами и чьей-то безысходностью. Я чувствовала себя преступницей, идущей на эшафот, хотя была жертвой.
В коридоре, на скамейке, уже сидела Галина Петровна. Рядом с ней — немолодой мужчина в дешевом костюме, ее адвокат. Увидев меня одну, она торжествующе ухмыльнулась. Ее взгляд говорил: «Видишь? Мой сын даже не пришел с тобой. Ты одна».
Я прошла мимо, гордо подняв голову, и села на противоположный конец скамейки, доставая папку с документами. Руки дрожали, но я сжала их в кулаки, чтобы никто не заметил.
Секретарь вышла и пригласила нас в зал.
Кабинет судьи был небольшим, аскетичным.
За своим столом сидела женщина лет сорока с усталым, но внимательным лицом. Она бегло взглянула на нас и начала заседание, огласив дело.
Первой слово дали Галине Петровне. И тут началось представление.
Она встала, приняла скорбный вид, поднесла к глазам платочек. Ее голос, еще минуту назад уверенный и едкий, стал дрожащим и жалобным.
— Ваша честь, я не знаю, за что меня так ненавидят… — она начала и тут же всхлипнула. — Я всего лишь хотела быть ближе к своему сыну. Помогать молодым. А эта… эта женщина вышвырнула меня на улицу, как собаку! Выбросила мои вещи! Я осталась без крыши над головой, в моем возрасте!
Она сыпала словами «мать», «сын», «семья», играя на самых простых и сильных струнах. Ее адвокат подавал ей документы — ту самую сомнительную справку о «непригодности» ее жилья.
— У меня нет больше сил бороться одна, ваша честь! Я прошу только одного — права дожить свои дни рядом с единственным ребенком! Разве это преступление?
Она села, вытирая слезы. Судья ничего не выражала, делая пометки в деле.
Потом слово дали мне. Я встала, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Ваша честь, все это — сплошная ложь. Галина Петровна въехала к нам на временное проживание под предлогом ремонта, который так и не был начат. Ее квартира находится в прекрасном состоянии. У меня есть фотографии. А это — выписка из нашей управляющей компании, что никаких заявок от нее на ремонт не поступало.
Я протянула судье распечатанные цветные фото ее чистой, отремонтированной квартиры и официальный документ от УК. Галина Петровна заткнула платок и бросила на меня злобный взгляд.
— А это что? — я положила на стол следующую бумагу. — Это распечатка наших с ней сообщений, где она сама пишет, что «уезжает на недельку, пока трубы чинят». Ни о каком постоянном проживании речи не шло!
Судья внимательно изучала документы. Адвокат свекрови вскочил.
— Ваша честь, эти доказательства получены небезупречным путем! Фотографии сделаны без ведома моей доверительницы!
— Мне важно установить истину по делу, — холодно парировала судья, не глядя на него. — Продолжайте, ответчик.
Я сделала глубокий вдох. Самое страшное было впереди.
— Ваша честь, мой муж, собственник доли в квартире, сегодня не явился. Он… — я запнулась, — он не хочет участвовать в этом конфликте. Но факт в том, что мы оба выплачиваем ипотеку за эту квартиру. Это наше единственное жилье. Разрешить проживание там Галине Петровне — значит лишить нас дома.
Судья кивнула, отложив документы.
— Для принятия решения мне необходимо понимать реальное состояние жилья истицы. На основании представленных сторонами доказательств, которые противоречат друг другу, я назначаю проведение судебной жилищно-строительной экспертизы.
Она вынесла определение. Эксперт, назначенный судом, должен был выехать в квартиру Галины Петровны и дать заключение — является ли оно аварийным, непригодным для жизни или нет.
Услышав это, моя свекровь побледнела. Ее игра в «бедную старушку» дала первую трещину. Театральные слезы мгновенно исчезли, уступив место злой, напряженной сосредоточенности.
— Но ваша честь! Это вторжение в частную жизнь! Я не дам никакому эксперту туда войти! — почти крикнула она.
— Галина Петровна, — голос судьи стал steely, — если вы откажетесь предоставить доступ эксперту, суд будет считать, что вы действуете недобросовестно и скрываете действительное состояние вашего жилья. Это будет расценено не в вашу пользу.
Заседание было окончено. Выходя из зала, Галина Петровна прошла мимо меня, не глядя, и прошипела так, что слышала только я:
— Ну ничего, стерва, мы еще посмотрим, кто кого.
Ее адвокат суетливо шел следом. Я осталась стоять одна в коридоре, прислонившись к холодной стене. Первый раунд был окончен. Ничья. Но теперь все решала экспертиза. И я знала, что свекровь не сдастся просто так.
Дни между заседаниями тянулись мучительно медленно. Назначили дату выездной экспертизы. Мой адвокат предупредил, что нам желательно присутствовать, чтобы проконтролировать процесс.
— Галина Петровна уже заявила о своем неприятии экспертизы.
Будьте готовы к любым провокациям с ее стороны, — сказала Елена Викторовна.
Утро дня икс было хмурым и дождливым. Мы с адвокатом ждали подъезда эксперта и представителя управляющей компании у парадной свекрови. Я нервно теребила сумку, внутри которой лежала распечатка фото ее квартиры и копия акта от УК.
Галина Петровна появилась последней. Она шла медленно, с видом королевы, идущей на эшафот. На лице — напускная скорбь и обида.
— На мою голову сбежались целые орды! — громко вздохнула она, подходя к нам. — Травят старуху. Не дают покоя.
Никто не ответил. Приехал эксперт, немолодой мужчина с профессиональным безразличным взглядом, и мы поднялись на ее этаж.
— Галина Петровна, прошу вас открыть дверь, — сказал эксперт, доставая планшет для notes.
— Я протестую! — заявила она, скрестив руки на груди. — Это мое частное владение! Вы не имеете права туда входить без моего разрешения!
— Ваша честь, — обратился эксперт к представителю УК, словно ее не существовало, — у вас есть ключи от помещений для проведения аварийных работ?
— Конечно, — тот достал связку ключей.
Лицо свекрови исказилось от ярости. Ее театральность мгновенно испарилась.
— Как вы смеете! Это вторжение! Я буду жаловаться!
Но дверь уже открыли. Эксперт и представитель УК вошли внутрь. Мы с адвокатом последовали за ними.
И тут картина, которую я наблюдала лишь на фотографиях, предстала в реальности. Идеальный ремонт. Чистый, свежепокрашенный холл. Новые межкомнатные двери. Ни намёка на ту самую «аварию», о которой она так вопила в суде.
— Видите? — не удержалась я, указывая на идеально ровные, сухие потолки. — Никакого потопа здесь и в помине не было!
Эксперт молча делал пометки, фотографировал на планшет углы, стены, санузел. Галина Петровна, поняв, что игра проиграна, перешла в другую тактику. Она начала метаться по квартире, пытаясь мешать.
— Осторожно! Вы поцарапаете пол! Не трогайте там! Это мои личные вещи!
Она специально задевала эксперта, пыталась встать между ним и объектом съемки. Ее адвокат беспомощно стоял в стороне.
— Галина Петровна, либо вы не мешаете нам работать, либо мы составим акт о вашем противодействии, который будет приложен к заключению, — холодно заметил эксперт.
Это подействовало. Она отступила, ее лицо стало злым и осунувшимся. Она с ненавистью смотрела на меня, словно я была виновницей всего этого беспредела.
Эксперт подошел к месту, где на фото было то самое пятно от протечки. Его уже и в помине не было. Аккуратно зашпаклевано и закрашено.
— А где здесь признаки аварийности? — спросил он у представителя УК.
— Да никаких, — тот развел руками. — Обычная квартира. Типовая. Заявок на ремонт от собственника не поступало. Была одна жалоба на протечку от соседей сверху год назад, все устранили в тот же день. Акт есть.
Он протянул эксперту официальный бумажный документ с печатью. Тот сфотографировал и его.
Осмотр был закончен. Мы молча вышли в подъезд. Галина Петровна стояла на пороге своей квартиры, бледная, с трясущимися руками.
— Довольна? — бросила она мне, и в ее голосе была такая неприкрытая ненависть, что я невольно отшатнулась. — На радостях свою мать в гроб вогнала? Теперь ты героиня?
Я не стала ничего отвечать. Не было сил и желания опускаться до ее уровня.
Через несколько дней мне на почту пришел скан заключения. Сухой, официальный текст сводился к одному: жилое помещение Галины Петровны находится в нормальном состоянии, полностью пригодно для постоянного проживания и не имеет никаких признаков аварийности.
Я распечатала этот документ и положила его на кухонный стол перед Максимом, который упорно делал вид, что ничего не происходит.
— Вот. Заключение экспертизы. Никакого потопа. Никакой аварийности. Одна большая ложь твоей мамы.
Он взглянул на бумагу, и на его лице промелькнуло что-то похожее на стыд. Но он быстро отвел глаза.
— Ну, хорошо, что разобрались, — пробормотал он и ушел в комнату.
В этот момент я поняла, что даже полная и безоговорочная победа в суде не изменит главного. Он все равно будет защищать ее. Или делать вид, что ничего не случилось.
Но до финальной победы было еще далеко. У Галины Петровны оставался последний козырь. И я догадывалась, какой.
Заключение экспертизы лежало в папке с моими документами, как тяжелый, неоспоримый аргумент. Казалось, после этого все должно было решиться само собой. Но в день финального заседания я шла в суд с каменным сердцем. Я знала, что битва еще не выиграна.
Галина Петровна сидела на своей скамейке с новым, странным выражением лица. Не было в нем ни прежней театральной скорби, ни злобной ярости. Была холодная, почти торжественная уверенность. Рядом с ней, как всегда, сидел ее немолодой адвокат, на этот раз что-то оживленно ей шептавший.
Когда судья вошла и заседание началось, атмосфера в зале была напряженной до предела. Судья кратко огласила заключение экспертизы, и в зале на мгновение повисла тишина. Казалось, вот он — конец.
Но адвокат свекрови поднялся.
— Ваша честь, мы ознакомились с заключением. Однако у нас есть ходатайство. Мы хотим вызвать и допросить ключевого свидетеля. Собственника жилого помещения, моего доверителя, Максима Петрова.
У меня перехватило дыхание. Так вот ее последний козырь. Она была так уверена в своем сыне, что даже после разгромной экспертизы надеялась переиграть все его свидетельством.
— Ходатайство удовлетворяется. Пригласите свидетеля в зал, — отдала распоряжение судья.
Секретарь вышла. Сердце колотилось где-то в горле. Я не знала, пришел он или нет. Не знала, на чью сторону он встанет теперь, когда вся ложь его матери была exposed.
Дверь открылась. В зал вошел Максим. Он был бледен, не смотрел ни на меня, ни на мать. Он прошел к свидетельскому месту, как на плаху.
— Свидетель Петров Максим, вам разъяснены ваши права и обязанности? — спросила судья.
Он кивнул, не поднимая глаз.
— Подтвердите суду, что ваша мать, Петрова Галина Петровна, вселялась в вашу с супругой квартиру с вашего согласия?
Максим молчал секунду, показавшуюся вечностью. Потом тихо, но четко ответил:
— Да. С моего согласия.
В груди у меня все оборвалось. Он предал. Снова. Даже видя все доказательства лжи, он выбрал ее сторону.
Адвокат свекрови едва заметно улыбнулся. Галина Петровна выпрямилась на своей скамейке с видом победительницы.
— И на каком основании происходило вселение? — продолжил адвокат. — Носило ли оно временный характер, как утверждает ответчик, или ваша мать рассчитывала на постоянное проживание?
Это был ключевой вопрос. От ответа зависело все.
Максим сглотнул, его глаза метнулись в сторону матери. Та смотрела на него не мигая, словно гипнотизируя. Он открыл рот, чтобы сказать то, что от него ждали.
Но в этот момент поднялась мой адвокат, Елена Викторовна. Ее голос прозвучал спокойно и веско.
— Ваша честь, разрешите задать свидетелю уточняющий вопрос?
Судья кивнула.
— Господин Петров, — повернулась к нему Елена Викторовна. — Вы только что подтвердили, что дали согласие на вселение вашей матери. Скажите, а на основании чего вы приняли это решение? Вы лично видели последствия той самой «аварии» в квартире вашей матери, которая, по ее словам, сделала жилье непригодным? Вызывали ли вы сами специалистов для оценки ущерба?
Максим замер. Он смотрел на адвоката растерянно, как будто его спросили о чем-то совершенно неожиданном. Весь его заранее подготовленный script рассыпался.
— Я… Нет, — он смущенно пробормотал. — Я не видел. Не вызывал.
— То есть вы дали согласие на вселение вашей матери в вашу с супругой квартиру, в ваше единственное жилье, находящееся в ипотеке, solely на основании ее слов? Вы не сочли нужным проверить столь серьезный факт? — настаивала адвокат, ее вопросы звучали как удары молота.
— Она сказала… я поверил… — Максим совсем растерялся. Он был как школьник, пойманный на списывании. — Она же моя мама. Я не думал, что она может обмануть…
В зале воцарилась мертвая тишина. Даже судья перестала делать пометки и смотрела на свидетеля с нескрываемым интересом.
Ответ моего мужа был хуже любого обвинения. Он не был злодеем. Он был слабым, доверчивым и абсолютно недальновидным человеком, который поставил свою семью на карту, даже не удосужившись проверить факты.
Елена Викторовна удовлетворенно кивнула.
— Спасибо, вопросов больше нет.
Адвокат свекрови пытался что-то сказать, что-то переспросить, но было поздно. Впечатление от показаний Максима было уже испорчено безвозвратно.
Судья удалилась в совещательную комнату для вынесения решения. Максим, не глядя ни на кого, быстро вышел из зала. Галина Петровна сидела на своем месте абсолютно белая, с поджатыми губами. Ее план рухнул окончательно, и рухнул он из-за глупости ее же главного свидетеля.
Я сидела и смотрела в пустоту, не чувствуя ни радости, ни облегчения. Только горькую, соленую пустоту. Я только что увидела, как мой муж публично расписался в своем непроходимом легковерии и слабохарактерности.
И это было больнее, чем все судебные тяжбы вместе взятые.
Ожидание в пустом коридоре казалось вечностью. Я сидела на холодной скамейке, вцепившись пальцами в папку с документами, и не смотрела в сторону свекрови. Она, откинувшись на спинку скамейки, делала вид, что сохраняет ледяное спокойствие, но нервное подрагивание ее руки выдавало ее с головой.
Дверь в зал суда открылась. Секретарь пригласила нас внутрь.
Судья уже сидела на своем месте. Ее лицо было невозмутимым, профессионально бесстрастным. Она медленно надела очки и взяла в руки несколько листов бумаги.
— Именем Российской Федерации, — начала она, и в зале стало так тихо, что был слышен лишь гул за окном. — Решением суда по иску Петровой Галины Петровны к Лихоревой Лике и Петрову Максиму о признании права пользования жилым помещением… в удовлетворении исковых требований отказать полностью.
Воздух вырвался из моих легких одним сдавленным вздохом. Я не поверила. Я ждала какого-то подвоха, какой-то уловки.
Судья продолжала, ее голос был ровным и четким.
— Суд установил, что доказательств непригодности жилого помещения истицы для проживания не представлено. Заключением судебной экспертизы подтверждено, что квартира находится в отличном состоянии. Доводы истицы суд счел недобросовестными и направленными на злоупотребление правом.
Она перечислила все: и фальшивую справку, и отсутствие заявок в УК, и то, что вселение носило заведомо временный характер под предлогом, который не был подтвержден.
— С истицы в пользу ответчиков взыскать судебные расходы, а также расходы на оплату услуг представителя и проведение экспертизы.
Это был полный и безоговорочный разгром.
Я закрыла глаза. Не было радости. Было лишь огромное, всепоглощающее чувство опустошения и усталости. Это была победа, которая стоила мне слишком многого.
И тут тишину разорвал вопль. Резкий, пронзительный, полный чистой ненависти.
— Это беззаконие! Судью купили! — закричала Галина Петровна, вскакивая с места. Ее лицо исказилось в маске ярости. — Как вы можете! Я мать! Я имею право! Вы защищаете эту… эту стерву!
Она тыкала пальцем в мою сторону, ее голос срывался на визг. Секретарь и судья смотрели на нее с холодным недоумением. Ее адвокат пытался взять ее за руку, но она яростно отшатнулась.
— Молчите! Все куплено! Все против меня! — она продолжала орать, пока ее не вывели из зала суда под белыми руками.
Я осталась сидеть одна. Документ с решением суда лежал передо мной. Я победила. Но вокруг меня была лишь тишина и пустота.
Вечером я вернулась домой. Максим сидел на кухне, он вскинул на меня испуганный взгляд.
— Ну что? — спросил он тихо.
— Мы выиграли, — так же тихо ответила я, кладя папку на стол. — Суд отказал. С нее взыскали все расходы.
На его лице промелькнуло облегчение, смешанное со стыдом.
— Слава богу… Лика, я… я не знаю, что сказать. Я вел себя как последний…
— Не надо, Максим, — я перебила его. Голос мой звучал устало, но твердо. — Ничего не надо говорить.
Я прошла в спальню и начала доставать из шкафа его вещи. Аккуратно, без злости, складывать их в спортивную сумку, которая всегда пылилась на антресолях.
Он стоял в дверях и смотрел, не понимая.
— Лика? Что ты делаешь?
— Я делаю то, что должно было случиться давно, — я повернулась к нему. — Ты сделал свой выбор. Не в суде. Ты сделал его тогда, когда позволил ей въехать сюда. Когда не остановил ее.
Когда не пришел на заседание. Ты выбирал ее снова и снова. Теперь иди к ней.
Он побледнел.
— Но… это же наша квартира. Наша жизнь.
— Нет, Максим, — я покачала головой. — Это моя квартира. И моя жизнь. А твоя жизнь — там, с твоей мамой. Вы заслужили друг друга.
Я протянула ему сумку. Он не взял ее, он смотрел на меня с настоящим, животным ужасом. Возможно, он впервые осознал цену своей слабости.
— Лика, прости… Давай попробуем все начать сначала…
— Простить? — я горько усмехнулась. — Ты стоял в суде и подтверждал ее право на наш дом, даже зная, что она лжет. Прощения для этого нет. Иди.
Он еще немного постоял, что-то пытался сказать, но слова застревали у него в горле. Потом он молча взял сумку, повернулся и вышел. Я услышала, как захлопнулась входная дверь.
Я осталась одна. Совершенно одна в тишине своей квартиры. Я подошла к окну и посмотрела на город. Внизу, подъезжала машина, к которой шел мой бывший муж с сумкой в руках.
Я выиграла дело. Я отстояла свой дом. Но заплатила за это своей семьей.
Ипотеку теперь я буду платить одна. Это будет трудно. Но это будет мой дом. Там, где меня уважают. И это стоило той цены, которую я заплатила.