Завидовать такому человеку было бы безумием.
К тридцати годам это был неисправимый, патологический вор-рецидивист, three time loser, чье пренебрежение чужой собственностью било все рекорды, а своей, кроме рубцов и татуировок, у него практически не было.
Разве что, старомодная память на стихи, чужие и собственные, которые он без проблем менял местами, в зависимости от эрудиции собутыльника.
Целиком и в авторском исполнении его вещи не запоминались, раздражало подражание актеру Солоницину.
Но в машинописном виде сочетания отдельных слов врастали в память подобно буквам из черной пластмассы в оболочке магазинного сыра.
Это была не зависть, а надежда самостоятельно отыскать те отдушины и щелевидные каналы, посредством которых просачивается в будничную жизнь вещество, формирующее подобные образы.
Первое и последнее, что запомнилось на всю жизнь, это "слепого Йозефа дела" - три слова в его стихотворении "Кафка", которое могло быть и не его, но это не важно.
Проблема в том, что твои собственные формулы такого рода способен заметить только посторонний, часто не слишком близкий тебе человек, который постесняется делиться своим открытием.
Тут главное уверенность в том, что в мире, где реагируют только на подделки, больше нигде не существует такой комбинации, как эта.
"Слепого Йозефа дела" - роман из трех слов, семнадцать букв, которые нашли своего читателя, когда тому было семнадцать лет.
