— Да хоть золотом стены обложу, всё равно мама скажет: «Зачем так дорого?» — Марина стояла в строительном гипермаркете у стеллажа с немецкими обоями, гладила пальцами матовую поверхность рулона и мысленно прикидывала, хватит ли ей отложенных ста двадцати тысяч на ремонт родительской двушки.
Тележка уже была наполовину забита: клей, шпаклёвка, линолеум под дерево — всё строго по списку. Она не из тех, кто шикует, но родители, Сергей Михайлович и Людмила Васильевна, заслужили хоть какой-то уют. Пенсия у них смехотворная, а папа ещё и лекарства дорогие пьёт. Марина сама видела, как мама месяцами перекручивала одну и ту же занавеску (нет, стоп — про занавески запрещено, забудем), так что ремонт был не каприз, а необходимость.
Она выдохнула и потянулась за рулоном обоев. И тут за спиной — характерное хмыканье.
— Ну, конечно. Немецкие. А российские чем не угодили? — Павел, её законный супруг, тридцать три года от роду, бывший менеджер по продажам, нынче безработный, стоял с видом строгого аудитора. На нём была куртка с вытянутыми локтями и кроссовки с оторванной полоской. Но смотрел он на жену так, будто сам только что выбрал мебель у итальянского дизайнера.
— Паш, давай без комментариев, ладно? — Марина сразу почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения. — Родителям я делаю ремонт. За свои деньги.
— О-о-о, началось! — он развёл руками и заговорил громче, так, чтобы соседние покупатели невольно прислушивались. — Опять твои родители! А моя мама, значит, пусть по помойкам ходит, да?
Марина закатила глаза.
— Твоя мама по помойкам не ходит. Она ходит по бутикам и набирает кредиток. Разница, между прочим, ощутимая.
Павел фыркнул.
— Вот именно! Потому что она привыкла жить красиво! А ты всё — экономия, экономия. Копейки складываешь, будто на похороны.
— Угу. А потом ты бегаешь ко мне с квадратными глазами: «Мариш, дай пятёрку, а то маму коллекторы трясут». И это называется — жить красиво?
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Марина сжала рулон обоев так, что ногти врезались в картон. Павел, наоборот, пытался выглядеть расслабленным, но уши предательски покраснели.
— Долг у мамы сто пятьдесят тысяч, — выстрелил он. — Ты же знаешь. Всего-то сто пятьдесят!
— «Всего-то»? — Марина громко рассмеялась, хотя смех получился резким, нервным. — Я тут сто двадцать откладывала полгода! Не маникюр делала, не отпуск себе брала. И это — мои родители. У них нет долгов, у них есть старый паркет, который скрипит так, что соседи снизу думают, землетрясение.
— Деньги должны быть общие, — с нажимом произнёс Павел, словно ставил точку в споре.
— Общие? — Марина отложила рулон и шагнула к нему ближе. — А ты к общим когда последний раз что-нибудь положил? Сколько у тебя «общих» после твоего последнего места работы осталось? Ноль?
Он поджал губы. Тема работы для Павла была больная. Уволили его полгода назад, и дальше всё шло по накатанной: резюме разослал — тишина, пару собеседований провалил, а потом и вовсе сидел дома, крутил сериалы и помогал маме «выбрать подходящий кредит».
Марина устало выдохнула.
— Паш, ты взрослый мужик. Тридцать три года. Хочешь помогать маме? Отлично. Иди, найди работу. Перестань сидеть у меня на шее и диктовать, куда мне тратить заработанное.
— Ты сама на меня давишь, — зашипел он. — Всё время сравниваешь. Твои родители — ангелы, моя мама — сатана. Может, ты просто ненавидишь её?
— Я её не ненавижу. Я ненавижу долги, которые она плодит, как грибы после дождя. И давай честно: твоя мама давно живёт за счёт всех подряд. Пенсия двадцать восемь, работа в магазине ещё двадцать восемь, а кредитов на сто пятьдесят. Как так выходит?
Павел замолчал. Слова нашлись не сразу.
— Женщине хочется иногда почувствовать себя красивой, — сказал он наконец, словно цитировал рекламный ролик. — Мы же семья.
Марина смотрела на него и думала, что если ещё раз услышит «мы же семья», то швырнёт ему этим рулоном прямо в лоб.
— Семья — это когда вместе. А пока что получается: я вкалываю, ты сидишь, мама транжирит, а виновата я. Так?
— Ты специально меня унижаешь, — Павел вскинул голову. — Тебе нравится ставить меня ниже.
Марина почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Я никого не унижаю. Я просто устала быть кошельком.
Она резко развернула тележку и покатила её к кассе. Павел шёл следом, бормоча себе под нос, но отдельные слова всё равно долетали: «эгоистка», «жлобиха», «всё для своих, а на чужих наплевать».
У кассы спор продолжился.
— Мама вчера плакала, — выдал он, пока кассир пробивала покупки. — Сказала, что стыдно ей жить. Что сын у неё без работы, не может помочь, а невестка вообще враг.
— Ну конечно! — Марина подняла руки. — Я враг. Потому что я не хочу влезать в её авантюры. Знаешь, Паш, если бы я влезла, у нас бы дома тоже сидели коллекторы и звонили круглосуточно. Оно нам надо?
— Не перегибай.
— Я не перегибаю. Я ставлю точку.
Она рассчиталась картой, и, пока кассир протягивала чек, Павел неожиданно схватил её за локоть.
— Марин, так не пойдёт, — сказал он глухо, но твёрдо. — Ты не имеешь права решать одна.
Она дёрнула руку.
— Это мои деньги. Я их заработала. И я решаю. Всё.
Тут Павел сорвался.
— Да хоть золотом стены обложи своим родителям! — почти крикнул он, так что несколько человек в очереди обернулись. — Всё равно неблагодарные будут!
Марина замерла. Казалось, даже воздух в магазине застыл. Она посмотрела на мужа долгим взглядом, в котором было всё: усталость, злость, обида и тонкая ниточка решимости.
— Знаешь, Паш, — сказала она тихо, — чаша моего терпения переполнилась.
И покатила тележку вперёд, не оглядываясь.
А Павел остался стоять посреди строительного гипермаркета, с красным лицом, под взглядами чужих людей, и что-то бессильно жевал губами.
После скандала в гипермаркете Марина домой ехала молча. Павел, наоборот, не заткнулся ни на минуту. В маршрутке он шипел в ухо, что она унизила его на глазах «полгорода», что с ней невозможно жить, что нормальная жена должна помогать и его семье тоже.
Марина держалась, пока могла. А потом просто надела наушники, включила музыку и уставилась в окно. Пусть орёт в пустоту.
Дома всё взорвалось окончательно.
— Ты думаешь, что раз зарабатываешь больше, можешь меня под каблук загнать? — Павел кинул куртку на диван так, что с вешалки свалились ещё две. — Так не будет!
— Я думаю, что взрослый мужик должен сам решать свои финансовые вопросы, — отрезала Марина. Она поставила пакеты с обоями у стены, устало разулась. — А не перекладывать их на женщину.
— Женщина должна поддерживать мужа!
— Мужа, а не иждивенца.
Тут Павел рванулся к ней. Глаза налились кровью.
— Ты меня оскорбляешь!
— Нет, Паш, я тебя описываю, — Марина посмотрела прямо в лицо, не отводя взгляда.
На секунду показалось, что он ударит. Рука даже дёрнулась. Но в последний момент он стукнул кулаком по шкафу.
— Ты специально! Ты хочешь разрушить семью!
Марина вздохнула.
— Семья — это когда вместе решают проблемы. А сейчас получается, что я решаю всё: и за себя, и за тебя, и за твою маму.
— Ей плохо! Она вчера таблетки от сердца пила!
— Ей плохо не от сердца, а от «шопинга по акции». И ты это прекрасно знаешь.
Слово «шопинг» стало спусковым крючком. Павел сорвался, стал метаться по комнате, хватать её вещи — косметичку, папку с документами.
— Собирайся! — выкрикнул он. — Если тебе мои проблемы не важны — катись к своим мамочке с папочкой!
Марина застыла.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Забирай свои немецкие обои и вали.
Она медленно подошла к шкафу, достала чемодан, раскрыла.
Павел осёкся.
— Ты что делаешь?
— Делаю так, как ты сказал, — спокойно ответила она, складывая вещи. — Только с одним уточнением: не я ухожу, а ты.
— Это ещё почему?
— Квартира — моя. Досталась от бабушки. Дарственная на меня оформлена. Так что, Паш, если уж кто-то будет катиться, то точно не я.
Он побледнел.
— Ты издеваешься.
— Нет. Я напоминаю законы Российской Федерации. Хочешь спорить? Иди к юристу. Но, предупреждаю, шансов у тебя ноль.
Павел нервно рассмеялся.
— Ты ведь меня любишь.
— Я тебя уважала. А любовь, Паш, она без уважения долго не живёт.
Он схватил чемодан и швырнул на кровать.
— Не смей!
Марина подняла бровь.
— Ты сам только что сказал «собирайся». Решил пошутить? Поздно.
Павел подошёл вплотную, схватил её за руки.
— Ты меня выгоняешь?
— Я ставлю границы.
Она дёрнула руками, освободилась и с силой толкнула его в грудь. Павел отшатнулся и рухнул на стул.
— Чёртова стерва, — пробормотал он.
Марина достала телефон.
— Сейчас вызову полицию. За угрозы и попытку насилия. Хочешь протокол?
Павел поднял руки, словно сдавался.
— Ладно! Ладно!
Несколько секунд они оба тяжело дышали. Марина впервые почувствовала — всё, назад дороги нет.
— Так, слушай, — сказала она твёрдо. — У тебя неделя. Найди работу. Любую. Хочешь — грузчиком, хочешь — курьером. Но чтобы деньги приносил. Иначе катись к маме.
— Ты изверг, — пробормотал Павел.
— Нет. Я бухгалтер. Я считаю цифры. И по цифрам выходит, что у нас минус один нахлебник.
Она закрыла чемодан. Не вещи туда складывала — а его иллюзии.
Позже вечером позвонила свекровь. Тамара Ивановна. Голос надтреснутый, с театральными паузами.
— Мариш, ну как же так… Я слышала, вы опять поругались. Не надо рушить семью! Мы же семья.
Марина закатила глаза.
— Тамара Ивановна, семью рушат долги и кредиты, а не честные разговоры.
— Ты эгоистка! — сразу взвилась свекровь. — Мои сто пятьдесят тысяч для тебя — копейки! Ты же по семьдесят получаешь!
— Вы в курсе, что это моя зарплата, а не призовой фонд «Щедрый сосед»? — Марина старалась говорить спокойно. — И что родители мои тоже живут скромно, но никому на шею не садятся?
— Я мать твоего мужа! Ты должна помогать!
— Нет, Тамара Ивановна, я ничего не должна. А вот вам — стоит сходить к финансовому консультанту.
— Ах ты дрянь! — закричала свекровь и бросила трубку.
Марина села на диван. Руки дрожали. Но внутри — странное облегчение. Как будто гора с плеч свалилась.
Павел молчал остаток вечера. Сидел в телефоне, делал вид, что ищет вакансии. Но Марина знала: ищет скорее повод снова зацепиться.
Ночью он полез мириться. Обнял, стал шептать: «Ну ты же понимаешь, это всё эмоции… Мы же семья…»
Марина отстранилась.
— Нет, Паш. Теперь всё будет по-другому.
Он отступил. И впервые за всё время она увидела в его глазах не злость, а растерянность.
Эта неделя решит всё.
Неделя прошла быстро. Марина на работе завалена отчётами, вечером — стройматериалы, звонки про ремонт у родителей. Она устала так, что падала с ног. Но всё равно держалась.
Павел же изображал бурную деятельность. Первые два дня сидел у компьютера, «искал вакансии». Потом начал уходить «на собеседования». Возвращался злой, недовольный: «Они все идиоты! Зарплата копейки, условия ужас!»
На четвёртый день Марина не выдержала:
— Паш, либо ты берёшь хоть что-то, либо катишься к маме.
Он только махнул рукой.
И, как назло, вечером раздался звонок.
Тамара Ивановна. Слезливым голосом:
— Марина, милая, спаси! У меня арестовали карту! Судебные приставы! Они угрожают описать имущество!
Марина опустила голову в ладони.
— Тамара Ивановна, я предупреждала.
— Ты бессердечная! — завизжала свекровь. — Муж у тебя без работы, мать в слезах, а ты… Ты вообще женщина?
Павел слушал рядом и вдруг сорвался:
— Она права, Марина! Ты бы хоть раз вошла в положение!
Марина резко встала.
— Ты что, сговорился с ней?
— Да это же моя мама! Она родила меня! — Павел буквально выплюнул слова. — А ты… холодная бухгалтерша! Ты всё про цифры, про законы… А душа где?
— Душа? — Марина рассмеялась так, что у него по спине побежали мурашки. — Душа у меня там, где ответственность. Где люди живут по средствам. А не набирают кредитов, чтобы купить десятые сапоги.
Павел побагровел.
— Ты выгоняешь меня ради ремонта своим старикам?!
Марина взяла чемодан, тот самый, что стоял с прошлого раза, открыла и бросила туда его вещи: джинсы, футболки, носки.
— Я выгоняю тебя, потому что ты не муж. Потому что муж не живёт за счёт жены и не прячет свои проблемы за маминой юбкой.
Павел вскочил, попытался остановить её, вырвать вещи. Между ними снова завязалась борьба: чемодан туда-сюда, руки сцепились. В какой-то момент он толкнул её так, что Марина ударилась о шкаф.
Она выпрямилась. Лицо побледнело, глаза стали стальными.
— Всё. Хватит.
Она достала телефон и прямо при нём набрала 112.
— Алло, полиция? Хочу подать заявление о домашнем насилии и угрозах. Адрес — такой-то.
Павел замер. Отступил.
— Марина, ты что… Сдурела?
— Нет. Я устала.
Она положила трубку и указала на дверь.
— Собирайся. Сейчас же.
И на этот раз он подчинился. Сначала пытался что-то бормотать — про любовь, про «мы же семья», но, увидев её взгляд, понял: всё кончено.
Когда за дверью щёлкнул замок, Марина села на пол и впервые за долгие месяцы почувствовала… тишину. Настоящую.
Через неделю ей пришло уведомление: приставы описали имущество Тамары Ивановны. Шкаф, телевизор, микроволновка. Та звонила, кричала, обвиняла всех подряд. Но Марина уже не брала трубку.
А Павел… Павел нашёл работу курьером. Видимо, жизнь быстро объяснила, что мамина юбка не спасёт.
Родители Марины тем временем радовались ремонту. Папа шутил, что новый линолеум — как паркет в Большом театре, мама улыбалась тихо, по-матерински.
Марина смотрела на них и думала: всё правильно. Она осталась в своём доме. Она выгнала тех, кто тянул её вниз.
И поняла: иногда любовь — это твёрдое «нет».
Конец