Воздух был пропитан запахом цветущей сирени, а солнце светило так ярко и щедро, словно хотело лично поздравить меня с завершением долгой и утомительной сделки. Я стояла на пороге своей старой квартиры, в последний раз проводя рукой по шершавой стене в коридоре. Здесь прошла вся моя жизнь: детство, юность, здесь мы с покойным мужем растили нашего единственного сына Виктора. Продавать её было больно, каждый угол хранил воспоминания, но жить одной в трехкомнатных хоромах стало и тяжело, и дорого. А деньги... деньги были нужны. Не столько мне, сколько сыну и его семье.
Я переехала в уютную однушку на другом конце города, а на банковском счете лежала сумма, которая казалась мне астрономической. Часть я сразу отложила на «черный день», а внушительную долю планировала отдать Вите и его жене Свете на первый взнос по ипотеке. Они ютились в съемной квартире, растили моего обожаемого внука Мишеньку, и я мечтала, чтобы у них наконец появилось своё гнездо.
Вечером того же дня позвонил сын.
— Мам, привет! Ну что, поздравляю! Как ты? Обживаешься? — его голос звучал радостно и немного виновато, будто он чувствовал себя неловко из-за того, что я пожертвовала своим прошлым ради их будущего.
— Все хорошо, сынок, не переживай. Коробки потихоньку разбираю. Как вы там? Как Мишенька?
— Да вот, как раз поэтому и звоню. Света с подругами пошла в кафе, у Ирки день рождения. Я с Мишей сижу. Она просила, чтобы ты её забрал, если сможешь. Говорит, поздно будет, такси ловить не хочет.
— Конечно, заберу, какие вопросы, — легко согласилась я. Мне даже в радость было почувствовать себя нужной, включенной в их жизнь. — Во сколько примерно?
— Часов в одиннадцать, наверное. Она тебе позвонит. Спасибо, мам, ты у нас лучшая.
Я улыбнулась. Такие простые слова грели душу лучше любого пледа. Я допила чай, посмотрела старый фильм и стала ждать звонка от Светы. Она была хорошей невесткой. Тихая, вежливая, прекрасная хозяйка и, что самое главное, любящая мать. Она буквально пылинки сдувала с пятилетнего Миши. Иногда мне казалось, что её забота даже чрезмерна, но я списывала это на молодость и тревожность. Материнское сердце, что с него взять.
Одиннадцать вечера. Половина двенадцатого. Телефон молчал. Я начала немного беспокоиться. Может, у них там так весело, что она забыла о времени? Или телефон сел? Я набрала её номер сама. Длинные, протяжные гудки и никакой реакции. Я позвонила сыну.
— Вить, Света не звонит. Я волнуюсь.
— Да, мам, странно. Она мне писала минут сорок назад, что скоро будет собираться. Наверное, просто не слышит телефон, музыка громкая. Не переживай, сейчас еще раз ей напишу.
Прошло еще полчаса. Тревога внутри нарастала, превращаясь в липкий, неприятный комок. Я снова набрала Свету. На этот раз она взяла трубку.
— Анна Петровна? Ой, здравствуйте! — её голос был каким-то сдавленным, а на фоне играла тихая музыка, совсем не похожая на шумное веселье в кафе. — Простите, я совсем замоталась.
— Светочка, всё в порядке? Я уже переживать начала. Тебя забрать?
— Нет-нет, что вы, не нужно! — как-то слишком быстро ответила она. — Я уже такси вызвала, еду домой. Вы ложитесь спать, не ждите.
— Точно всё хорошо? Голос у тебя какой-то… уставший.
— Да, конечно. Просто немного голова разболелась. Спасибо за беспокойство. Спокойной ночи.
Она повесила трубку, оставив меня в полном недоумении. Ну ладно, устала, бывает. Но почему не позвонила раньше? И почему сын сказал, что она в кафе с подругами, а у неё на фоне тишина? Я пожала плечами, списав всё на свои разыгравшиеся нервы. Старость, наверное. Мнительность.
А на следующее утро, словно по какому-то злому сценарию, начался кошмар. Позвонил Виктор, его голос срывался от паники.
— Мам, Мише плохо! Очень плохо! У него ночью температура под сорок поднялась, рвота была. Мы вызвали скорую, нас увозят в больницу.
Мое сердце пропустило удар. Я бросила все свои коробки, наспех оделась и помчалась в больницу. В приемном покое я увидела бледную, заплаканную Свету, которая качала на руках обмякшего Мишеньку. Мой обычно такой живой и шумный внук был похож на восковую куклу.
— Что случилось? Что говорят врачи? — подскочила я к ним.
Света подняла на меня свои огромные, полные слез глаза.
— Не знают. Говорят, какая-то острая кишечная инфекция. Или отравление. Берут анализы. Ой, Анна Петровна, как же страшно…
Я обняла её, пытаясь успокоить, хотя у самой руки и ноги тряслись. Мы провели в больнице весь день. Мише поставили капельницу, температура немного спала, но он был очень слаб. Врачи разводили руками, говорили, что нужно ждать результатов анализов. Я видела, как тяжело моим детям. Я предложила всю возможную помощь: деньги, сидеть с Мишей по очереди, привозить еду. Я была готова на всё, лишь бы мой внук поправился.
Вечером, когда Виктор отвез меня домой, чтобы я хоть немного отдохнула, Света осталась в платной палате с Мишей. Я, конечно же, сразу сказала, что всё оплачу. Какие могут быть деньги, когда речь идет о здоровье ребенка? Сидя в пустой кухне своей новой, ещё пахнущей краской квартиры, я думала только об одном: лишь бы всё обошлось. Я чувствовала себя виноватой. Может, это я сглазила? Радовалась деньгам, своему новому жилью, а тут такое горе… Бред, конечно, но в моменты отчаяния в голову лезет всякая чушь.
Через пару дней Мишу выписали, но он был всё ещё слаб. Врач прописал строжайшую диету, кучу лекарств и полный покой. Я каждый день приезжала к ним, привозила специальные продукты, дорогие импортные лекарства, которые Света находила по рекомендациям «опытных мамочек» в интернете. Деньги с моего счета утекали рекой, но я не обращала на это внимания.
Прошла неделя. Мише вроде бы стало лучше. Он даже начал немного улыбаться и просить свои любимые мультики. Я выдохнула с облегчением. В один из вечеров я сидела на кухне у сына, пила чай, пока Света укладывала внука спать. Она вышла из комнаты, прикрыла дверь и села напротив меня. Выглядела она измученной, с темными кругами под глазами.
— Спасибо вам большое, Анна Петровна, — тихо сказала она. — Без вашей помощи мы бы не справились. Лекарства такие дорогие, анализы…
— Светочка, даже не говори об этом. Это же Мишенька, наш общий мальчик. Главное, чтобы он был здоров.
Она кивнула, помешивая ложечкой в пустой чашке. Потом подняла на меня долгий, тяжелый взгляд.
— Знаете, я тут думала… Какая-то странная закономерность получается, — произнесла она медленно, словно пробуя каждое слово на вкус. — Стоило вам получить те большие деньги за квартиру, как Мишенька тут же слег с такой тяжелой болезнью. Прямо день в день.
Она сказала это тихо, почти сочувственно, но в её глазах я увидела что-то холодное, оценивающее. Моя рука с чашкой замерла на полпути ко рту. В ушах зазвенело.
Что? Что она сказала? Она… она думает, что это как-то связано? Она намекает, что я… что? Принесла несчастье? Или…
— Света, ты что такое говоришь? — мой голос прозвучал хрипло. — Это же просто ужасное совпадение.
— Да, да, конечно, совпадение, — она тут же закивала, отводя взгляд. — Просто мысли вслух. Устала, наверное. Извините, если глупость сказала.
Она встала и начала мыть посуду, повернувшись ко мне спиной. А я сидела, как громом пораженная, и чувствовала, как ледяной холод расползается по моим венам. Это было не просто замечание от уставшей матери. Это было обвинение. Тихое, завуалированное, но оттого еще более чудовищное. В тот момент между нами что-то треснуло. Маленькая, едва заметная трещинка, которой было суждено превратиться в огромную пропасть.
После того разговора что-то неуловимо изменилось. Внешне всё оставалось по-прежнему: я так же помогала, привозила продукты, оплачивала счета. Света была так же вежлива, благодарила меня, называла «мамой», но я чувствовала за этой вежливостью холодок. Она стала внимательнее следить за каждым моим словом, каждым жестом. Когда я играла с Мишей, она неотрывно наблюдала за нами, и в её взгляде читалась не радость, а напряженное ожидание. Чего она ждет? Что я дам ему конфету, которая не входит в диету? Или неправильно его одену?
Мишино здоровье стало какой-то хрупкой, непостоянной величиной. Неделю он чувствовал себя хорошо, бегал и смеялся, как раньше. В эти дни я была самым счастливым человеком на свете. Я покупала ему новые игрушки, мы вместе читали книжки, и мне казалось, что тот кошмар позади. А потом всё повторялось. Резкое ухудшение, боли в животе, слабость. И снова врачи, анализы, дорогие лекарства. Света с трагическим лицом показывала мне чеки из аптек и направления на новые обследования.
— Вот, Анна Петровна, посмотрите. Врач сказал, нужно сделать какой-то специальный тест на аллергены, его только в частной клинике делают. Стоит почти пятьдесят тысяч. Но это необходимо, чтобы исключить самое страшное. У нас, конечно, таких денег сейчас нет…
И я, конечно же, давала деньги. Как я могла не дать? Мое сердце разрывалось от жалости к больному внуку и к его измученной матери. Я переводила суммы, не глядя, лишь бы помочь. А в душе росло и крепло липкое, мерзкое чувство. Сомнение.
Я начала замечать странные вещи. Мелкие, незначительные детали, которые по отдельности ничего не значили, но вместе складывались в тревожную картину. Однажды я приехала без предупреждения утром. Дверь мне открыл сонный Виктор.
— Мам? Ты чего так рано?
— Да вот, привезла Мишеньке паровые котлетки из индейки, как он любит. Света дома?
— Нет, она в аптеку побежала за каким-то новым сиропом. Мише опять с ночи нехорошо, — вздохнул он.
Я прошла в детскую. Внук спал, но его дыхание было ровным, а лоб на ощупь — прохладным. Я тихонько вышла и пошла на кухню, чтобы поставить контейнер с едой в холодильник. И там, на столе, рядом с сахарницей, я увидела открытую пачку соленых крекеров и недопитую чашку какао. Того самого какао, которое Мише было строжайше запрещено из-за диеты.
Странно… Витя же не пьет какао. А Света в аптеке. Неужели Миша…
В этот момент в квартиру вошла Света. Увидев меня, она вздрогнула, а её взгляд метнулся к столу. Она молниеносно сгребла пачку крекеров и чашку, сунула их в раковину.
— Ой, Анна Петровна, здравствуйте! А мы вас не ждали, — проговорила она с натянутой улыбкой.
— Я котлетки привезла. Витя сказал, Мише хуже…
— Да, да, хуже, — она торопливо закивала, не глядя мне в глаза. — Всю ночь животик болел. Вот, купила ему новое средство. Надеюсь, поможет.
Она показала мне коробочку с лекарством. Но я смотрела не на нее, а на её руки, на то, как она нервно теребила край своего халата. Ложь. Я почти физически ощущала её. Густую, как кисель. Но я промолчала. Что я могла сказать? Обвинить её в том, что она кормит больного ребенка запрещенной едой? Она бы сказала, что это она ела. И я бы выглядела сумасшедшей старухой-параноиком.
Мои визиты стали всё более регламентированными. Света всегда просила звонить заранее. «Чтобы мы успели прибраться» или «чтобы не разбудить Мишу». Постепенно меня начали отстранять.
— Анна Петровна, доктор сказал, Мишеньке нужен абсолютный покой. Никаких лишних контактов, чтобы не подхватить новую инфекцию. Давайте вы пока не будете приезжать, я вам сама буду звонить, рассказывать, как у него дела.
Это был удар. Не видеть внука было невыносимо. Я пыталась возразить, говорила, что я абсолютно здорова, что буду в маске, но Света была непреклонна. Её голос звучал мягко и заботливо, но за этой мягкостью скрывалась сталь.
— Поймите, это для его же блага. Мы должны сделать всё, чтобы он поправился.
Я пыталась поговорить с сыном. Ловила его после работы у подъезда, звонила, когда он был один.
— Вить, что происходит? Почему мне нельзя видеть внука?
— Мам, ну Света же объяснила. Врачи… — он отводил глаза, ему было явно неловко.
— Витя, посмотри на меня. Ты сам веришь в это? Мише становится хуже именно тогда, когда нужны деньги на очередное «супер-лекарство». Ты не замечал? А эти его внезапные улучшения, когда мы остаемся с ним вдвоем?
Он посмотрел на меня с укором.
— Мама, как ты можешь такое говорить? Света ночей не спит, она вся извелась! Она лучшая мать на свете! А ты… ты её обвиняешь? Может, это тебе то замечание про деньги в голову запало, и ты теперь во всем видишь подвох?
Его слова резанули по сердцу. Он не просто не верил мне. Он защищал её от меня. Я осталась одна со своими подозрениями, которые все вокруг считали плодом моего больного воображения. Может, я и правда схожу с ума? Накручиваю себя? Может, это горе так на меня влияет, и я ищу виноватых там, где их нет?
Я почти смирилась. Почти поверила, что я — злая, подозрительная свекровь. Я перестала приезжать, только послушно переводила деньги, когда звонила Света и жалобным голосом рассказывала о новых проблемах. Но один случай перевернул всё.
Как-то раз Света позвонила в панике.
— Анна Петровна, срочно! Мы в больнице! У Миши судороги были, мы так испугались! Врач говорит, нужно срочное МРТ головного мозга, чтобы исключить самое ужасное. Это очень дорого, почти сто тысяч! Умоляю, помогите!
Сто тысяч. У меня внутри всё похолодело. Я, конечно, сказала, что сейчас же всё переведу. Повесив трубку, я сидела и тупо смотрела в стену. Судороги… Господи, бедный мой мальчик. И тут мой взгляд упал на старую аптечку, которую я еще не успела разобрать после переезда. Там лежал старый, простенький диктофон, который когда-то покупал мой муж, чтобы записывать лекции. И в моей голове созрел безумный, отчаянный план. Я знала, что это низко. Подло. Но я больше не могла жить в этом тумане.
Через пару дней, когда Мишу снова выписали, «стабилизировав состояние», я напросилась в гости под предлогом, что привезла им большую сумму наличными на «реабилитацию». Света встретила меня с распростертыми объятиями. Она суетилась, наливала мне чай, рассказывала ужасы про больницу. Я внимательно слушала, кивала, а сама искала момент. Когда она пошла в комнату к Мише, чтобы дать ему лекарство, я быстро достала из сумки крошечный диктофон и прикрепила его на двусторонний скотч под столешницу кухонного стола. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно в соседней комнате.
Я пробыла у них около часа, вручила Свете конверт с деньгами, которые она приняла с видом великомученицы, и уехала. Всю ночь я не спала. Я чувствовала себя последней негодяйкой, шпионкой в доме собственного сына. Но что-то внутри говорило мне, что я поступаю правильно. На следующий день я под благовидным предлогом («Ой, кажется, я вчера у вас свою дисконтную карту из аптеки забыла на столе, можно заскочу?») снова приехала к ним. Света была не очень довольна, но отказать не могла. Пока она искала несуществующую карту в коридоре, я метнулась на кухню и забрала диктофон.
Дома, трясущимися руками включив запись, я приготовилась услышать что угодно: бытовые разговоры, звук телевизора, плач ребенка. Первые несколько часов так и было. Кухонная рутина, разговоры Светы по телефону с подругами. А потом… потом я услышала голос сына. Он пришел с работы. И то, что я услышала дальше, разрушило мой мир.
— Ну что, как наш артист? — спросил Виктор усталым голосом.
— Спит. Умаялся за день, — ответила Света. — Твоя сегодня опять приезжала. Притащила очередной конверт. Как по часам.
— Сколько на этот раз?
— Двести. Сказала, на массажи, на лучших врачей. Она уже почти половину от суммы за квартиру нам отдала. Ещё немного, и можно будет нашу новую трешку смотреть. И машину заодно поменять.
Мои пальцы вцепились в подлокотники кресла. Я перестала дышать.
— Ты не перегибаешь палку с этими… каплями? — в голосе сына слышалась нотка беспокойства. — Он сегодня совсем бледный был.
— Да не бойся ты, — пренебрежительно ответила Света. — Я же не яд ему даю. Это просто сильное слабительное, которое я у тетки в деревне беру. Немного обезвоживания, спазмы в животе — и вот тебе готовая картина «острой инфекции». Пара капель в сок — и готово. Главное, дозу не превышать. Помучается денек, а потом огурцом. Зато твоя мамаша готова последнее отдать ради «больного внучка». Она ведь так этого хотела — быть нужной, помогать. Вот, пожалуйста. Пусть помогает. А мы наконец-то заживем по-человечески.
— Все равно, мне это не нравится… Это же мой сын.
— И мой! — резко оборвала его Света. — И я хочу для своего сына лучшего будущего! А не эту съемную конуру! Так что помолчи и не мешай. Твоя задача — поддакивать и делать сочувствующее лицо, когда разговариваешь с мамочкой. С этим ты пока справляешься.
Я выключила диктофон. В комнате стояла оглушительная тишина. Я не плакала. Я не кричала. Я просто сидела и смотрела в одну точку. Земля ушла из-под ног. Не было больше ни боли, ни страха, ни сомнений. Была только выжженная пустыня внутри и ледяное, кристалльно чистое понимание. Мой сын. Мой единственный сын. Он всё знал. Он был в сговоре. Они вдвоем, хладнокровно, методично травили собственного ребенка, моего внука, чтобы выкачать из меня деньги. Деньги от продажи квартиры, где он вырос. Квартиры, пропитанной любовью к нему.
В тот момент во мне что-то умерло. Та наивная, любящая мать и бабушка перестала существовать. На её месте родилась женщина, которую предали самые близкие люди. Женщина, у которой отняли всё, кроме одного — желания спасти внука.
Я не стала устраивать скандалов. Я не стала им звонить. Я просто дождалась следующего утра. Утра, которое должно было всё изменить. Я приехала к их дому очень рано, около семи утра, и осталась ждать в машине. Я знала, что Виктор уходит на работу в восемь. Ровно без десяти восемь он вышел из подъезда. Я вышла из машины и пошла ему навстречу. Увидев меня, он замер.
— Мама? Что ты тут делаешь?
Я ничего не ответила. Я просто подошла и молча протянула ему диктофон. Нажала на кнопку «play». Из маленького динамика полился вчерашний разговор. Голос Светы, цинично рассказывающей о «каплях». И его собственный, покорный, соучаствующий голос.
Лицо Виктора менялось с каждой секундой. Оно из удивленного стало испуганным, потом — мертвенно-бледным. Он попытался что-то сказать, схватить диктофон, но я отдернула руку.
— Ни слова, — прошипела я. Голос был чужим, глухим и страшным. — У тебя есть ровно десять минут, чтобы собрать свои вещи и убраться из этой квартиры.
— Мама, я всё объясню! Это не то, что ты думаешь! Света… она меня заставила!
— Десять минут, Виктор, — повторила я, глядя ему прямо в глаза. — Иначе эта запись окажется в полиции. И не только эта. Я всё это время записывала ваши просьбы о деньгах, сохраняла все чеки, все переводы. У меня хватит доказательств, чтобы вас обоих посадили надолго, а Мишу отправили в детский дом. Ты этого хочешь?
Он смотрел на меня, как на привидение. Он понял, что это не угроза. В моих глазах больше не было материнской любви, только холодная, беспощадная решимость. Он развернулся и, не сказав ни слова, бросился обратно в подъезд. Я осталась ждать. Ровно через десять минут он выскочил с дорожной сумкой, бросил на меня затравленный взгляд и почти бегом скрылся за углом.
Теперь оставалась Света. Я поднялась в квартиру. Она открыла мне дверь, ещё сонная, в халате.
— Анна Петровна? А что…
— Собирай вещи. Только свои. У тебя час, — сказала я, проходя мимо неё в квартиру.
Она захлопала глазами, ничего не понимая. Потом увидела диктофон в моей руке. Её лицо исказилось. Это была не паника и не страх. Это была чистая, незамутненная ненависть.
— Ах ты, старая… — начала она, но я её перебила.
— Ещё одно слово, и я звоню в опеку. И к участковому. Собирайся.
Я прошла в детскую. Мишенька сладко спал в своей кроватке, мой бедный, измученный мальчик. Я осторожно взяла его на руки. Он что-то пробормотал во сне и прижался ко мне. Я вышла с ним в коридор. Света, злобно сопя, бросала свои вещи в чемодан.
— Ты его не получишь! Он мой сын! — выкрикнула она.
— Ты потеряла на него все права в тот момент, когда решила, что новая машина важнее его здоровья, — спокойно ответила я. — Убирайся. И забудь этот адрес. И моё имя. И имя своего сына тоже.
Я не стала дожидаться её ухода. С внуком на руках я спустилась вниз, села в машину и уехала. Я уехала из их жизни навсегда. В тот же день я сменила номер телефона и подала документы в органы опеки, приложив к ним диктофонную запись и выписки с банковского счета.
Прошло несколько месяцев. Это было тяжелое время. Суды, разбирательства, бесконечные бумаги. Света и Виктор пытались бороться, наняли адвоката, рассказывали всем, какая я ужасная свекровь, которая решила отобрать у них ребенка из мести. Но запись была неопровержимым доказательством. Всплыли и другие подробности. Оказалось, что большая часть денег, которые я им давала «на лечение», пошла на погашение огромного кредита, который они взяли на открытие какого-то провального интернет-магазина и скрывали это от меня. Это был ещё один удар. Они не просто обманывали меня, они построили целую империю лжи.
В итоге родительских прав их лишили. Мне оформили опекунство над Мишей. Виктор несколько раз пытался со мной связаться, писал с чужих номеров, умолял о прощении. Говорил, что Света бросила его сразу же, как только запахло жареным, и уехала в другой город. Мне не было его жаль. Предательство сына оказалось раной, которая, я знала, не заживет никогда.
Сейчас мы с Мишей живем в моей маленькой, но уютной квартире. Он абсолютно здоров. Он ходит в садик, у него появились друзья, он снова смеется своим заливистым, громким смехом, который я так люблю. Иногда по ночам он просыпается и спрашивает про маму. Я обнимаю его и говорю, что мама уехала очень далеко, но очень его любит. Я не могу рассказать ему правду. Не сейчас. Может быть, когда-нибудь, когда он станет взрослым, я решусь. А может, и нет.
Я часто сижу вечерами на кухне, смотрю, как за окном зажигаются огни, и думаю о том, как странно устроена жизнь. Я продала квартиру, полную воспоминаний, чтобы обеспечить своим детям будущее. А в итоге эти деньги разрушили мою семью, вскрыли страшную правду и чуть не погубили самого дорогого мне человека. Но в то же время они и спасли его. Если бы не эта проклятая продажа, я бы никогда не узнала, в каком чудовищном мире живет мой внук. Иногда, чтобы спасти что-то по-настоящему ценное, нужно дотла сжечь свое прошлое. Моё прошлое сгорело. Но у меня есть будущее. Оно сидит сейчас в соседней комнате и увлеченно строит башню из кубиков. И это всё, что мне нужно.