Пять лет брака. Пять лет, которые пролетели как один день. Мы решили отметить скромно, но со вкусом — сняли небольшой банкетный зал в приличном ресторане, позвали только самых близких. Родственники, пара лучших друзей. Всего человек тридцать. Мне хотелось, чтобы все было идеально, особенно для Лены. Она так светилась, выбирая платье, обсуждая меню, составляя список гостей.
Я помню, как сидел за главным столом, смотрел на нее и думал, что мне невероятно повезло. Лена смеялась, принимая поздравления, её светлые волосы ловили отблески ресторанных ламп, а в глазах плясали счастливые искорки. Рядом сидели ее родители: мать, Тамара Павловна, и отец, Геннадий Иванович. Тамара Павловна была женщиной видной, всегда с идеальной укладкой, в дорогом костюме, с громким, уверенным голосом. Она взяла на себя почти всю организацию, отчего мы с Леной были ей бесконечно благодарны. «Дети, вам не о чем беспокоиться, мама все устроит», — говорила она, и действительно устраивала. Геннадий Иванович, её муж, был её полной противоположностью: тихий, незаметный мужчина, который большую часть вечера молча улыбался и кивал, словно тень своей деятельной супруги.
Вечер шел своим чередом. Гости говорили теплые слова, дарили подарки. На отдельном столике росла гора нарядных пакетов и коробок, а специальный резной ящичек, который Лена сама украшала лентами, пополнялся конвертами. Я чувствовал себя абсолютно счастливым. Воздух был пропитан ароматом роз, горячих блюд и тонким запахом лениных духов. Музыка играла негромко, создавая уютный фон для разговоров.
Как же все-таки хорошо, — думал я, отпивая из бокала с соком. — Все самые родные рядом, моя любимая жена счастлива. Чего еще желать?
Ближе к десяти вечера гости начали потихоньку собираться. Ведущий объявил последний медленный танец для нас, и мы с Леной кружились в центре зала. Я шептал ей на ухо всякие глупости, а она смеялась и прижималась ко мне еще крепче. Когда музыка стихла, и зал взорвался аплодисментами, мы поняли, что праздник подходит к концу. Двоюродная тетя Лены, пожилая и очень милая женщина, подошла к нам, чтобы попрощаться. За ней потянулись и другие.
— Спасибо вам, детки, за прекрасный вечер! — сказала она, обнимая нас по очереди. — Счастья вам на долгие годы!
Она уже направилась к выходу, накидывая на плечи пальто, когда зычный голос Тамары Павловны заставил её замереть.
— минуточку внимания! Прошу всех оставаться на своих местах!
Мы с Леной переглянулись. Наверное, какой-то сюрприз приготовила, — пронеслось у меня в голове. — Может, торт какой-нибудь особенный сейчас вынесут. Гости послушно вернулись за столы, с любопытством глядя на мою тещу. Тамара Павловна встала в центре зала, окинула всех хозяйским взглядом и улыбнулась. Но улыбка была какой-то странной. Холодной, расчетливой. Она не доставала до глаз.
— Дорогие гости! Я очень рада, что вы все пришли поздравить наших детей, — начала она бархатным голосом. — Я, как вы знаете, вложила много сил и средств в организацию этого торжества. Чтобы все было на высшем уровне.
В зале одобрительно загудели. Все действительно было организовано безупречно.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в тишину. А потом произнесла фразу, от которой у меня по спине пробежал холодок.
— Так вот. Торжество не закончится до тех пор, пока все подаренные деньги и подарки не окажутся у меня. Я должна компенсировать свои затраты. Так что сидите и ждите.
На несколько секунд в зале повисла абсолютная тишина. Было слышно лишь, как гудит холодильник с напитками в углу. Я смотрел на Тамару Павловну, не веря своим ушам. Это шутка такая? Неудачная, глупая шутка? Я посмотрел на гостей. На их лицах было такое же недоумение. Кто-то нервно хихикнул. Мой лучший друг, Витька, с которым мы сидели рядом, толкнул меня в бок и прошептал:
— Она это серьезно?
Я не знал, что ответить. Я посмотрел на Лену. Она сидела бледная как полотно и смотрела в свою тарелку. Она не смеялась. Она даже не выглядела удивленной. Она выглядела… виноватой. И в этот момент я понял.
Это не шутка.
Тамара Павловна, видя замешательство на лицах, решила внести ясность. Её голос утратил бархатные нотки, в нем зазвенел металл.
— Что-то неясно? Повторяю для тех, кто не понял. Все конверты из этой коробки и все подарки с этого стола переходят ко мне. В счет погашения расходов на этот банкет. Я считаю, это справедливо. Я старалась для всех вас, создавала праздник. Теперь моя очередь принимать благодарность.
Наступила вторая волна тишины, но уже другой — тяжелой, давящей. Воздух в зале будто сгустился, стало трудно дышать. Легкая и праздничная атмосфера испарилась без следа, оставив после себя липкое чувство неловкости и стыда. Я видел, как переглядываются родственники, как на их лицах недоумение сменяется возмущением.
— Тамара, ты в своем уме? — подал голос дядя Лены, брат Геннадия Ивановича. — Это же подарки детям на юбилей!
— А я, по-твоему, чужой человек? — отрезала Тамара Павловна, сверкнув глазами. — Я их мать и теща! Я им жизнь дала, воспитала, а теперь еще и свадьбы-юбилеи оплачивай? Хватит. Пора и о себе подумать. Все, что здесь, — она широким жестом обвела стол с подарками, — это лишь малая компенсация за мои многолетние труды.
Она подошла к столику, взяла резной ящичек для конвертов и без малейшего стеснения вытряхнула его содержимое в свою сумочку. Белые конверты посыпались туда, как осенние листья. У меня внутри все похолодело. Это было похоже на какой-то дурной сон, абсурдный театр. Я посмотрел на Лену, ища поддержки.
— Лена, скажи что-нибудь, — прошептал я. — Сделай что-нибудь! Это же твоя мать!
Лена подняла на меня глаза, полные слез.
— Алеша, пожалуйста, не надо… — пролепетала она. — Маме сейчас тяжело… у нее сложный период…
Сложный период? — пронеслось в моей голове. — А у наших гостей не сложный период? У нас не сложный период сейчас наступает, когда наша мать на глазах у всей семьи грабит нас и унижает всех присутствующих? Но я промолчал, сжав кулаки под столом так, что ногти впились в ладони. Я не хотел устраивать скандал при всех. Я все еще надеялся, что это какое-то чудовищное недоразумение, которое вот-вот разрешится.
Но оно не разрешалось. Тамара Павловна, убрав деньги, переключилась на подарки. Она подходила к столу, брала в руки коробки, беззастенчиво разрывала упаковочную бумагу и комментировала содержимое.
— Так, это у нас что? Сервиз… Ну, в хозяйстве пригодится. А это? Постельное белье… шелковое, неплохо. Тоже забираю.
Люди сидели как окаменевшие. Моя мама, интеллигентная, тихая женщина, смотрела на все это с ужасом. Отец побагровел и, казалось, вот-вот взорвется. Но они молчали, не желая усугублять ситуацию. Геннадий Иванович, отец Лены, по-прежнему сидел неподвижно. Он словно окаменел, превратился в статую, вперив взгляд в свою пустую тарелку. Его лицо ничего не выражало. Абсолютно ничего. Словно его здесь и не было.
— О, а это что за коробочка? От Светочки, моей племянницы, — продолжала вещать Тамара Павловна, разворачивая небольшой сверток. — А, ну конечно. Набор кремов. Светочка, дорогая, ты же знаешь, я пользуюсь только французской косметикой, но спасибо и на этом. Отдам кому-нибудь.
Света, молодая девушка, двоюродная сестра Лены, вспыхнула до корней волос и опустила голову. Мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда. За тещу. За жену, которая сидела и молчала. За самого себя, потому что я, хозяин этого вечера, мужчина, муж, сидел и позволял этому фарсу продолжаться.
Почему я молчал? Я не знаю. Наверное, был в шоке. Я все ждал, что кто-то — Лена, её отец, да кто угодно — остановит это безумие. Но все сидели, парализованные наглостью происходящего.
И тут мой лучший друг Витька не выдержал. Он резко встал.
— Знаете что, Тамара Павловна? А идите вы… к себе домой, — сказал он, с трудом подбирая слова. — А мы, пожалуй, пойдем. Спасибо за вечер, Леша, Лена. Поздравляю вас еще раз. От души.
Он бросил на стол свою нераспакованную коробку, в которой, как я знал, был дорогой квадрокоптер, о котором я давно мечтал, и направился к выходу.
— Стоять! — взвизгнула Тамара Павловна. — Я сказала, никто не уйдет, пока я не закончу!
Она попыталась преградить ему дорогу, но Витька, парень двухметрового роста, просто мягко отодвинул ее в сторону и вышел, хлопнув дверью. Его уход словно прорвал плотину. Гости, один за другим, начали подниматься со своих мест. Они подходили к нам с Леной, тихо говорили слова поздравлений, избегая смотреть в сторону тещи, и уходили. Некоторые оставляли подарки на столе, другие, самые оскорбленные, забирали их с собой.
Мне было невыносимо стыдно. Я чувствовал, как горит мое лицо. Я видел сочувствующие взгляды моих родителей и друзей, и от этого становилось только хуже.
Это конец, — думал я. — Это не просто испорченный юбилей. Это что-то гораздо, гораздо худшее.
Я смотрел на гору разорванной оберточной бумаги, на опустевшие столы, на жалкие остатки былого торжества. В центре всего этого, как стервятник на поле битвы, стояла моя теща. Её лицо было искажено злобой и жадностью. Она выкрикивала что-то вслед уходящим гостям, обвиняя их в жлобстве и неуважении.
Лена рыдала, уткнувшись лицом в скатерть. Геннадий Иванович все так же сидел, как истукан.
И тогда я понял, что больше не могу это терпеть. Мое оцепенение прошло, уступив место холодной, звенящей ярости. Я встал. Медленно, чтобы не выдать дрожь в коленях. Все оставшиеся в зале — мои родители, пара самых стойких родственников Лены и персонал ресторана — замолчали и посмотрели на меня.
Я подошел к Тамаре Павловне. Она еще что-то кричала в спину последнему ушедшему гостю. Я встал прямо перед ней, заставив ее замолчать и посмотреть на меня.
— Тамара Павловна, — сказал я очень тихо, но так, чтобы слышали все. Голос мой не дрожал. — Праздник окончен.
Она посмотрела на меня свысока. В её глазах плескалось презрение.
— Ты мне не указывай, зятек! Я еще не все забрала! Вон та коробка, с телевизором, моя! Это мне в спальню!
Она ткнула пальцем в огромную коробку, подарок моих родителей. Мой отец, до этого молчавший, поднялся и сделал шаг вперед, но я остановил его жестом. Это был мой разговор.
— Нет, — сказал я так же тихо, но твердо. — Ничего из этого вы не получите. Ни телевизор. Ни сервиз. Ничего. Вы унизили мою жену. Вы унизили меня. Вы унизили наших гостей, людей, которые пришли поздравить нас от чистого сердца. Вы превратили наш праздник в постыдный фарс ради своей жадности.
— Жадности? — взвилась она. — Да я на вас жизнь положила! На Ленку свою! А ты, пришел на все готовенькое! Думаешь, я не знаю, сколько твоя машина стоит? А ремонт в квартире? Могли бы и поделиться с матерью!
И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Лена, моя тихая, заплаканная Лена, вдруг вскочила.
— Мама, хватит! Прекрати! — закричала она сквозь слезы. — Хватит позорить нас!
Тамара Павловна опешила на секунду, но тут же набросилась на дочь.
— Ах ты, неблагодарная! Я ради тебя стараюсь, а ты на его сторону встала? Да он тебя бросит через год, а ты ко мне прибежишь, в ногах валяться будешь!
Это было слишком. Но тут раздался еще один голос. Тихий, скрипучий, давно не используемый. Голос Геннадия Ивановича.
— Тамара, замолчи.
Он встал. Впервые за весь вечер он пошевелился, поднял голову, и я увидел его глаза. Уставшие, потухшие, но в глубине их тлел какой-то огонек.
— Что? — обернулась на него жена. — Ты что-то сказал, старый пень? Сиди и не отсвечивай!
Но он не сел. Он медленно подошел к нам. Он посмотрел на меня, на плачущую Лену, потом перевел взгляд на свою жену.
— Я сказал, замолчи, — повторил он, и в его голосе появилась сталь. — Хватит. Ты уже достаточно всех опозорила. Я знаю, зачем тебе эти деньги.
Тамара Павловна резко сменилась в лице. Её уверенность куда-то испарилась.
— Что ты несешь? Какие деньги?
— Не строй из себя дурочку, — продолжил Геннадий Иванович, и его голос крепчал с каждым словом. — Думаешь, я не знаю про твои долги? Про огромные кредиты, которые ты набрала втихую от всех? Думаешь, я не видел письма от коллекторов, которые ты прятала? Ты влезла в какую-то аферу, вложила все наши сбережения и прогорела. А теперь пытаешься вылезти за счет детей и родственников. Ты готова унизить собственную дочь на ее празднике, лишь бы спасти свою шкуру. Это правда, Тамара?
В зале повисла мертвая тишина. Тамара Павловна стояла, открыв рот, и смотрела на мужа так, словно видела его впервые. Она побледнела, потом покраснела, потом снова побледнела. Она была разоблачена. Полностью, беспощадно, на глазах у остатков семьи.
Она сдулась, как проколотый воздушный шарик. Вся ее напускная спесь, вся ее броня из дорогого костюма и властного голоса рассыпалась в прах. Перед нами стояла просто испуганная, растерянная женщина средних лет, загнанная в угол собственными ошибками.
— Гена… как ты мог… — прошептала она.
— А как ты могла? — тихо спросил он. И в этом вопросе было столько горечи и боли, что мне стало не по себе.
После этого все посыпалось окончательно. Мои родители, больше не в силах выносить это зрелище, подошли ко мне. Мама обняла меня крепко-крепко.
— Поехали домой, сынок, — тихо сказала она.
Я кивнул. Я подошел к Лене, которая стояла, закрыв лицо руками, и тряслась в беззвучных рыданиях. Я взял ее за плечо.
— Лена, мы уходим.
Она не ответила, только кивнула.
Мы вышли из этого зала, который всего пару часов назад казался мне раем, а теперь напоминал поле боя. Я молча вел машину. Лена сидела рядом и так же молча плакала. Тишину в салоне можно было резать ножом. Я не знал, что сказать. Любые слова казались пустыми и лишними.
Она знала, — стучало у меня в висках. — Она знала про долги. Может, не про весь масштаб катастрофы, но знала, что мать в отчаянном положении. И она молчала. Она позволила этому случиться. Она сидела и смотрела, как ее мать унижает меня и мою семью.
Эта мысль была острее любого ножа. Предательство матери было отвратительным. Но молчание жены… оно было невыносимым.
Уже дома, в нашей квартире, где все напоминало о пяти годах счастливой жизни, я нарушил молчание.
— Ты знала? — спросил я, не глядя на нее. Я стоял у окна и смотрел на ночной город.
Она всхлипнула.
— Алеша… я… я знала, что у мамы проблемы с деньгами… Она просила в долг у всех знакомых. Она говорила, что вложилась в «очень перспективное дело». Но я не думала… я не знала, что всё настолько серьезно. Она клялась мне, что просто хочет, чтобы юбилей прошел идеально, чтобы никто не подумал, что у нас проблемы. Я не думала, что она… что она так поступит. Я боялась тебе сказать. Боялась, что ты будешь злиться…
— Злиться? — я повернулся к ней. — Лена, я бы не злился. Мы бы что-нибудь придумали. Вместе. Мы же семья. Но ты выбрала молчать. Ты сидела там и позволяла ей вытирать об нас ноги. О меня, о моих родителей. Ты сделала выбор. И это был выбор не в мою пользу.
На следующий день позвонил Геннадий Иванович. Он сказал, что съехал от Тамары Павловны к своей сестре в другой город. Сказал, что отдал ей все, что у него было, на погашение самых срочных долгов, и что больше не хочет иметь с ней ничего общего. «Я тридцать лет жил в тени этой женщины, Алеша, — сказал он мне своим тихим голосом. — Хватит. Я хочу остаток жизни пожить для себя. И тебе советую подумать о себе. Хорошенько подумать».
Его слова засели у меня в голове. Я несколько дней почти не разговаривал с Леной. Мы жили в одной квартире как чужие люди. Любовь, которая еще неделю назад казалась мне незыблемой скалой, превратилась в груду осколков. Дело было не в деньгах и не в испорченном празднике. Дело было в доверии. В том фундаменте, на котором строится любая семья. И наш фундамент дал трещину. Глубокую, страшную трещину.
Через неделю я собрал сумку. Я не кричал, не обвинял. Я просто чувствовал внутри огромную, выжженную пустоту.
— Ты уходишь? — спросила Лена, стоя в дверях спальни. Она очень похудела за эту неделю, под глазами залегли тени.
— Мне нужно время, Лена, — ответил я, не поднимая на нее глаз. — Мне нужно побыть одному. И подумать. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь снова тебе доверять. Я не знаю, что осталось от того, что было между нами.
Я положил свой ключ от квартиры на комод в прихожей. Он звякнул об деревянную поверхность оглушительно громко в наступившей тишине. Я вышел за дверь, не оборачиваясь. Шел по тихой ночной улице, вдыхая прохладный, свежий воздух. Он был таким чистым после душной атмосферы лжи и унижения, в которой я жил последние дни. Я не знал, что ждет меня впереди. Но я точно знал одно: я больше никогда не позволю никому, даже самым близким людям, так растаптывать мое достоинство. Я сделал шаг в неизвестность, но это был шаг к себе.