Я сидел в своей небольшой, но уютной квартире-студии, которую купил три года назад после развода. За окном лил холодный ноябрьский дождь, его монотонный стук по карнизу действовал успокаивающе. Я заканчивал какой-то рабочий проект, свет от монитора заливал комнату синеватым светом, в воздухе витал слабый аромат кофе. Тишина, порядок, предсказуемость — вот три кита, на которых держался мой новый мир. Мир одинокого, но вполне довольного мужчины тридцати восьми лет.
Внезапный, резкий звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. Кто бы это мог быть в десятом часу вечера? Соседи обычно не беспокоили, друзей я не ждал. Я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Сердце неприятно ёкнуло. На пороге стояла Света, моя бывшая жена. А рядом с ней, съёжившись под козырьком подъезда, замерла маленькая фигурка — наш с ней десятилетний сын, Паша.
Что случилось? Авария? Болезнь? — пронеслось в голове.
Я рывком открыл замок. Света выглядела… странно. Слишком яркая помада, вызывающий макияж, который шёл вразрез с её злым, поджатым ртом. От неё пахло какими-то резкими духами и дождём. Она толкнула вперёд Пашу, который смотрел куда-то в пол, на мои домашние тапочки.
— Вот, забирай своего сына, — выплюнула она вместо приветствия. Голос её был твёрдым и чужим, как будто мы никогда не прожили вместе десять лет.
Я опешил. Просто стоял и молча смотрел то на неё, то на маленькую, промокшую фигурку сына с большой спортивной сумкой в руках.
— В каком смысле «забирай»? Света, что происходит? — мой голос прозвучал глухо.
— В прямом! — она вздернула подбородок. — Ты алименты не платишь уже который месяц. Содержать его я не могу, у меня нет денег. Так что теперь пусть поживёт с тобой. Почувствуй себя отцом, раз уж обязанности свои выполнять забываешь!
Обвинение ударило как пощёчина. Не плачу? Я? Человек, для которого долг — святое. Человек, который каждый месяц, пятнадцатого числа, как по часам, отправлял перевод. Ровно двадцать пять тысяч, как было прописано в соглашении. Ни разу не опоздал. Ни на один день.
Она лжёт. Но зачем? Это какая-то жестокая шутка?
— Света, это неправда, и ты это знаешь, — попытался я возразить спокойно, хотя внутри всё уже начинало кипеть. — У меня есть все квитанции, все выписки из банка…
— Мне плевать на твои бумажки! — перебила она. — Денег нет! Паша остаётся у тебя. Всё.
Она развернулась так резко, что её волосы хлестнули Пашку по лицу. Он даже не шелохнулся. Я увидел, как она быстро сбегает по лестнице, и уже через секунду хлопнула входная дверь подъезда. Мы остались одни. Я и мой сын, которого я не видел почти два месяца. Он стоял на пороге, промокший, с огромной сумкой, которая казалась тяжелее него самого. Я посмотрел на него. Старенькая куртка, потёртые джинсы, кроссовки с облезлыми носами. Он выглядел… заброшенным. Это слово пришло само.
— Паш, ну что ж ты стоишь? Заходи, — я постарался, чтобы голос звучал мягко.
Он молча перешагнул порог. Я помог ему снять мокрую куртку. От него пахло сыростью и чем-то ещё, едва уловимым, кислым запахом несвежей одежды. Я взял у него сумку. Она оказалась на удивление лёгкой. Я поставил её в коридоре, а сам прошёл на кухню, включил чайник.
— Ты голодный? Будешь ужинать?
Паша робко кивнул. Я открыл холодильник, достал кастрюлю с супом, который сварил днём. Пока разогревал еду, сын сидел за столом, не отрывая взгляда от своих рук. Моя светлая, чистая, холостяцкая кухня вдруг показалась мне чужой и стерильной. В ней не было места для этого маленького, печального мальчика. Или, может, наоборот, только его в ней и не хватало. В голове билась одна мысль: что происходит? Что, чёрт возьми, происходит? Я был уверен в своей правоте, но её наглая ложь поселила во мне холодное, липкое семя тревоги. Это было только начало. Начало долгого и мучительного пути к правде, которая окажется страшнее любой лжи.
Первые несколько дней были похожи на странный сон. Паша почти не разговаривал. Он отвечал на вопросы односложно: «да», «нет», «не знаю». Большую часть времени он сидел в своей новой комнате — я спешно переоборудовал кабинет, поставив туда раскладной диван — и просто смотрел в окно или листал единственную книжку, которую нашёл на полке. Он был похож на маленького испуганного зверька, попавшего в незнакомую клетку.
Вечером того же дня, когда Света его привезла, я не выдержал и расстегнул молнию на его спортивной сумке. То, что я увидел внутри, заставило моё сердце сжаться ещё сильнее. Несколько пар старого белья, две выцветшие футболки, потёртые спортивные штаны, одна-единственная пара носков и зубная щётка в мыльнице. Ни любимых игрушек, ни гаджетов, ни школьных учебников. Ничего. Как будто ребёнка собирали впопыхах, кинув в сумку первое, что попалось под руку. Или как будто у него больше ничего и не было.
А где его планшет, который я дарил на день рождения? Где конструктор, который он так любил?
Когда я поставил перед ним тарелку горячего супа, он начал есть. Но не так, как едят дети. Он ел быстро, жадно, почти не жуя, словно боялся, что у него заберут еду. Я сидел напротив и просто смотрел, а в горле стоял ком. Мой сын был голоден. Не просто проголодался, а именно голоден, по-настоящему.
Ночью, когда Паша уснул, я сел за компьютер. Руки немного дрожали. Я открыл онлайн-банк и начал скачивать выписки по своему счёту. Месяц за месяцем, год за годом. Вот они, все переводы. Пятнадцатое число каждого месяца. «Перевод частному лицу. Получатель: Светлана Игоревна В. Назначение платежа: Алименты на содержание несовершеннолетнего сына, Павла Олеговича». Сумма — двадцать пять тысяч рублей. Чёрным по белому. На протяжении восьми лет. Я распечатал выписки за последний год и сложил их в папку. Это было моё неопровержимое доказательство. Но чем дольше я смотрел на эти бумаги, тем сильнее становился другой вопрос. Не «как доказать свою правоту?», а «зачем она это делает?».
Я пытался дозвониться до Светы. Её телефон был выключен. Я написал ей сообщение в мессенджер, прикрепив фотографию одного из платёжных поручений: «Света, что всё это значит? Я требую объяснений». Сообщение было доставлено, но не прочитано.
Следующие дни я посвятил Паше. Мы пошли по магазинам. Я купил ему новую куртку, тёплые ботинки, несколько комплектов одежды, бельё. Он смотрел на новые вещи с таким восторгом, с такой почтительной осторожностью, будто это были не обычные джинсы и свитер, а сокровища. Когда он надел новую тёплую куртку, он провёл по ней рукой и тихо сказал: «Спасибо, пап». У меня сердце перевернулось. Он впервые назвал меня папой с тех пор, как приехал.
Постепенно он начал оттаивать. Мы вместе готовили ужин, смотрели фильмы, я помогал ему с уроками, которые мы скачали из интернета. Оказалось, что он сильно отстал по математике и английскому. Он рассказал, что мама часто оставляла его одного, потому что «у неё была важная работа». Иногда она уезжала на несколько дней, оставляя ему деньги на еду. В его рассказах не было прямой жалобы, он говорил об этом как о чём-то само собой разумеющемся.
Однажды вечером, когда мы собирали пазл, он вдруг сказал:
— Мама говорила, что мы скоро переедем в новый большой дом. На море.
— Правда? — удивился я. — А откуда у неё деньги на дом?
— Дядя Витя обещал, — просто ответил Паша. — Он мамин друг. Он бизнесмен. Он говорил, что скоро мы будем очень богатыми.
Дядя Витя. Бизнесмен. Вот и первая ниточка.
— А что это за дядя Витя? Он хороший? — осторожно спросил я.
Паша пожал плечами.
— Не знаю. Он не любил, когда я был дома. Говорил маме, что на меня уходит слишком много денег и что я — обуза.
Слово «обуза» резануло по ушам. Я сжал кулаки так, что побелели костяшки. Мой сын. Обуза. В голове всё начало складываться в уродливую картину. Какой-то новый мужчина, обещания красивой жизни, и ребёнок, который в эту жизнь не вписывался.
Я решил действовать. Я нашёл страницу Светы в социальных сетях. Она была почти пустой, но на главной фотографии она стояла в обнимку с каким-то лощёным мужчиной лет сорока пяти на фоне дорогой машины. Подпись под фото гласила: «Навстречу новой жизни!». Фото было сделано около месяца назад. Она выглядела счастливой. И очень дорого одетой. Никаких признаков бедности.
Я нашёл номер своей бывшей тёщи, Валентины Петровны. Мы с ней не общались, но сейчас это был единственный шанс что-то узнать. Я позвонил. Она ответила не сразу. Сначала, услышав мой голос, она начала говорить заученными фразами, что Светочке тяжело, что я должен ей помочь.
— Валентина Петровна, — перебил я её. — Паша у меня. Она привезла его два дня назад и сказала, что я не плачу алименты. Но я плачу. У меня все документы на руках. А мальчик был голодный и одет в обноски. Что происходит на самом деле? И кто такой Виктор?
На том конце провода повисла долгая, тяжёлая тишина. Потом я услышал глубокий старческий вздох.
— Ох, Олег… Не знаю я всей правды. Не посвящает она меня в свои дела. Связалась она с этим Виктором полгода назад. Он ей голову задурил своими рассказами про инвестиции, про бизнес за границей. Она вложила в его дело все свои сбережения. Говорит, даже кредит взяла… Я её отговаривала, но она и слушать не хотела. Кричала, что я ничего не понимаю в современной жизни и желаю ей зла.
Кредит. Инвестиции. Бизнес. Картина становилась всё яснее и страшнее. Деньги, которые я перечислял на сына, шли не на его еду и одежду. Они утекали в какую-то мутную схему этого «бизнесмена». А когда деньги закончились, Света, недолго думая, избавилась от «обузы», свалив всю вину на меня. Ярость и холодная решимость наполнили меня. Я должен был встретиться с ней. Я должен был посмотреть ей в глаза.
Через неделю Света сама вышла на связь. Она позвонила с незнакомого номера. Голос был холодным и нетерпеливым.
— Ну что, ты надумал? Деньги нашёл? Паше нужны новые вещи для школы.
Лицемерка. Какая же она лицемерка.
— Да, Света, я хочу поговорить, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от гнева. — Давай встретимся. Сегодня. В кафе «Центральное» через час.
Я выбрал людное, нейтральное место. Я не хотел этого разговора ни у себя дома, где был Паша, ни тем более у неё. Я распечатал банковские выписки, положил их в твёрдую папку и поехал на встречу. Я чувствовал себя так, словно шёл на бой.
Она уже сидела за столиком у окна, нервно помешивая ложечкой остывший кофе. На ней была новая кожаная куртка, которую я никогда раньше не видел. Она выглядела ухоженной, но в глазах плескалась тревога.
— Ну, я слушаю, — бросила она, не здороваясь. — Ты принёс деньги?
Я молча положил на стол папку и пододвинул её к ней.
— Открой и посмотри.
Она с недоумением взглянула на меня, потом открыла папку. Её глаза пробежались по строчкам. Лицо на мгновение дрогнуло, но она тут же взяла себя в руки.
— И что это? — она фыркнула, отодвигая папку. — Эти твои копейки? Ты знаешь, сколько стоит вырастить ребёнка в наше время? Ты знаешь, какие сейчас цены?
— Я знаю, что этих денег вполне хватало бы, если бы они шли на Пашу, а не на «инвестиции» твоего дяди Вити, — сказал я ровно, глядя ей прямо в глаза.
Её лицо изменилось. Маска надменности треснула, и из-под неё проглянул страх.
— Откуда… Откуда ты знаешь? — прошептала она.
— Мне неважно, откуда. Мне важно другое, Света. Зачем ты солгала? Зачем ты привезла ко мне голодного, заброшенного ребёнка и устроила этот спектакль?
И тут её прорвало. Но это была не раскаяние. Это была злоба. Чистая, незамутнённая злоба обманутого хищника.
— Да! И что?! — зашипела она, понизив голос, но от этого её слова стали ещё страшнее. — Я тоже хочу пожить для себя! Я устала! Устала от этой нищеты, от этой серости! Всю молодость на вас потратила! А тут появился человек, который увидел во мне женщину! Который готов дать мне другую жизнь! Мы уезжаем! Понимаешь? Уезжаем в другую страну, где тепло, где море!
Она говорила быстро, захлёбываясь словами. Её глаза горели безумным огнём.
— А этот твой сын… — она скривила губы в презрительной усмешке, — …он бы всё испортил! Он не вписывался в наши планы! Он просто балласт! Понимаешь? Балласт!
Слово ударило меня под дых. Балласт. Так говорят о ненужном грузе, который выбрасывают за борт, чтобы спасти корабль. Она говорила так о собственном сыне. Весь шум кафе вокруг затих. Я видел только её искажённое злобой лицо и слышал это отвратительное, чудовищное слово. Всё встало на свои места. Дело было не в деньгах. Не в бедности. Дело было в том, что она хотела избавиться от собственного ребёнка, чтобы начать новую, красивую жизнь с новым мужчиной. Она спланировала это. Она просто хотела выбросить его из своей жизни, как старую, ненужную вещь. А ложь про алименты была лишь удобным предлогом.
Я молчал. Я просто смотрел на эту женщину, которую когда-то любил, и не узнавал её. Передо мной сидел чужой, жестокий человек.
Я медленно встал. Взял со стола папку с документами.
— Мне всё ясно, — тихо сказал я. И, не говоря больше ни слова, развернулся и пошёл к выходу, оставив её одну за столиком, посреди её разрушенных планов и уродливой правды.
Я шёл по улице, не разбирая дороги. В ушах всё ещё звенело это слово — «балласт». Как? Как мать может так думать о своём ребёнке? Это не укладывалось в голове. Она не просто солгала, она предала. Предала самое святое, что у неё было. Когда я вернулся домой, Паша сидел за столом и рисовал. Увидев меня, он поднял голову и улыбнулся.
— Пап, смотри, что я нарисовал. Это мы с тобой на рыбалке.
Я посмотрел на рисунок. Два неуклюжих человечка с удочками на берегу синей реки. Я подошёл и крепко обнял его. Так крепко, как только мог. Он прижался ко мне. В этот момент я дал себе слово, что больше никогда и никому не позволю его обидеть.
На следующий день раздался звонок. Это была Валентина Петровна. Она рыдала в трубку.
— Олег, он её бросил! Этот аферист! Витя твой! Забрал все деньги — и её, и кредитные, и исчез! Пропал! Телефон отключен, из квартиры съехал! Она осталась ни с чем! С огромными долгами!
Вот и второй поворот. Какая-то злая, но справедливая ирония судьбы. Её «прекрасный принц» оказался обычным мошенником, который оставил её у разбитого корыта. Через час начала звонить Света. Её голос был неузнаваем. Она плакала, умоляла, кричала, что была не в себе, что бес попутал.
— Олег, прости меня! Я совершила ужасную ошибку! Я хочу забрать Пашу! Я не могу без него!
Слишком поздно, — подумал я. Поезд ушёл. Я молча нажал кнопку «заблокировать абонента». Я не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только пустоту и брезгливость. Я сразу же подал документы в суд на определение места жительства ребёнка со мной и на лишение её родительских прав. Мой адвокат сказал, что дело верное. Света, раздавленная долгами и предательством, даже не стала бороться. Она просто исчезла.
Прошло почти два года. Наша с Пашей жизнь вошла в новую, спокойную колею. Моя холостяцкая квартира преобразилась. На полках появились модели самолётов, на диване — яркие подушки, а из комнаты сына теперь часто доносится смех — он общается с друзьями по видеосвязи. Он больше не тот запуганный, молчаливый мальчик. Он стал обычным, весёлым, иногда чересчур шумным подростком. Он хорошо учится, ходит в секцию плавания и обожает готовить со мной пиццу по выходным.
Иногда я смотрю на него и думаю о том дне. О том страшном вечере, который перевернул мою жизнь. И я понимаю странную вещь. Самый жестокий и эгоистичный поступок Светы в итоге обернулся для Паши спасением. Она, желая избавиться от «балласта», по сути, подарила ему отца и нормальное детство. Она вытолкнула его из своей тонущей лодки в мою, надёжную и крепкую.
Мы редко вспоминаем о ней. Её имя почти не звучит в нашем доме. Но однажды, когда мы перед сном разговаривали о всякой ерунде, Паша вдруг затих, а потом серьёзно посмотрел на меня и сказал:
— Пап, а я рад, что тогда всё так получилось. Я рад, что живу с тобой.
И в этой простой детской фразе было столько смысла, столько тепла, что вся прошлая боль, вся обида и грязь окончательно растворились, смылись без следа. Я понял, что обрёл нечто гораздо большее, чем потерял. Я обрёл сына. А он обрёл дом. И это было главным.