Чайник закипал с привычным треском — старый, советский ещё, с облезлой ручкой. Анна смотрела на него, как на врага: металлическая пузатая тушка дрожала, задыхалась паром, и в этом было что-то до тошноты знакомое. Вот так же и её жизнь — вроде кипит, шумит, а толку никакого, только крышку срывает время от времени.
— Ну? — спросила она, даже не оборачиваясь.
— Ну что? — Григорий сидел за столом, уткнувшись в телефон. Лоб блестел, рубашка на животе топорщилась, и это его «что?» звучало так, будто он вообще не в курсе, что жена третий месяц подряд откладывает по пять тысяч «на Кипр».
— Ты с мамой говорил? — голос у Анны дрогнул, но она сделала вид, что просто кашлянула.
— Ага, — буркнул он.
— И?.. — она обернулась.
— И как обычно. Она ждёт нас на даче. Картошку копать, крышу надо подлатать, забор перекосился. Я сказал, что приедем в августе, как всегда.
Чайник свистнул, как сирена. Анна подскочила, сняла его с плиты и с силой поставила на подставку — так, что брызги кипятка прыгнули на плитку.
— В августе?! — голос её сорвался. — В августе у нас Кипр, Гриш! Кипр! Ты помнишь, нет?
— Да что ты пристала со своим Кипром, — он отмахнулся. — Денег нет на эти понты. И вообще, там жара под сорок, люди дохнут на пляже. А на даче свежий воздух, тишина, маме поможем.
Он говорил спокойно, почти лениво. И именно эта его спокойность бесила сильнее всего. Как будто её мечта — пустяк, глупая прихоть.
Анна присела напротив, сложив руки на груди.
— Слушай, Гриш, я три месяца на обедах экономлю. Салаты из контейнеров таскаю, чтобы в кафе не ходить. Я эти деньги коплю, а ты даже не спросил, сколько у меня собрано.
— Ну и сколько? — поднял он брови, словно проверял её на прочность.
— Достаточно, чтобы слетать вдвоём.
Он усмехнулся.
— О, вдвоём! А маму ты куда денешь?
Вот это было уже по лбу. У Анны кольнуло под рёбрами. Мама! Всегда мама. Мама звонит — он бросает всё и мчится. Мама решила, мама сказала, мама ждёт.
— Мамой своей ты живёшь, Гриш. Мне двадцать лет, что ли? Я что, у тебя так, между делом? Ты мне хоть раз в жизни сделал подарок, не посоветовавшись с ней? — она наклонилась вперёд, глядя прямо ему в глаза.
Он отодвинулся на стуле, почесал затылок.
— Ну чего ты начинаешь. Я же всё правильно говорю. Там хозяйство, кому, если не нам?
— Хозяйство?! — Анна стукнула ладонью по столу, чашка подпрыгнула. — Твоей маме шестьдесят пять, у неё пенсия и огород больше моего офиса. Она сама нас кормит своими банками и кабачками, а ты думаешь, что мы ей нужны! Да она просто не хочет отпускать тебя.
Он нахмурился.
— Не перегибай. Это ты меня на два фронта ставишь.
— Нет, Гриша, это ты ставишь меня в позу терпилы. Я двадцать лет назад мечтала увидеть море, и вот, наконец, у меня есть шанс. А ты снова — «мама, картошка, забор».
Молчание. Секунда. Две. И вдруг он резко хлопнул ладонью по столу, так что Анна вздрогнула.
— Хватит! Я сказал — в августе на дачу. Маме помощь нужнее, чем тебе твои пляжи.
Она встала. Руки дрожали, ноги ватные, но голос прозвучал отчётливо, почти чужим:
— Тогда езжай один.
Он растерялся.
— Что?
— Я сказала: езжай один. У меня отпуск в августе. Я еду на Кипр. Хоть одна, но еду.
И вот тут всё оборвалось. Воздух сгустился, как перед грозой. Он уставился на неё, будто увидел впервые. Взгляд злой, но под этим злым что-то вроде страха.
— Ты издеваешься? — хрипло спросил он.
— Нет. Я устала ждать, когда ты выберешь меня.
На кухне пахло горелым — молоко убежало на плите, но никто не заметил. Только тихо тикали часы. Анна стояла прямо, не двигаясь, а Григорий тяжело дышал, глядя то на жену, то в пол.
Утро началось не с кофе. Утро началось с чемодана.
Анна поставила его прямо посреди комнаты — старый, с облупившимися колёсиками, но гордый, как флаг на баррикаде. Начала складывать вещи медленно, демонстративно, как актриса на сцене. Каждое движение — послание: «Смотри, Григорий, я не шучу».
Футболки, купальник, пара платьев. Она держала в руках крем от солнца и думала: а ведь это не крем, это — свобода.
Григорий вышел из ванной, ещё с мокрыми волосами, в майке и трениках. Зевнул, почесал живот и остановился.
— Ты что, серьёзно? — голос дрогнул, как у школьника, застуканного на двойке.
Анна даже не повернула головы.
— Ага. Серьёзнее не бывает.
Он подошёл ближе, заглянул в чемодан, поднял купальник двумя пальцами.
— Вот это ты удумала… Одна, значит? На море? Ты в своём уме?
Она вырвала вещь из его рук.
— Да. В своём. И, между прочим, это моё право.
Григорий нахмурился, начал мерить шагами комнату.
— Да как это вообще выглядит? Жена одна едет за границу! Смешно! Что люди скажут?
Анна фыркнула.
— А люди, может, ещё скажут: «Мужик мамину картошку выбрал вместо жены». Нормально будет?
Он остановился, глянул исподлобья.
— Вот зачем ты так? Мамы моей тебе чем картошка поперёк горла? Она нам только добра желает.
— Добра? — Анна подняла брови. — Себе она добра желает. Чтоб сынок рядом был, под рукой. Чтоб «Гришенька, помоги, Гришенька, почини». А у меня своя жизнь есть.
В этот момент зазвонил телефон. На экране — «Мама». Анна ухмыльнулась: как по заказу.
— Ну, бери, — сказала она. — Пусть скажет прямо, что я должна сидеть в её огороде вместо моря.
Григорий замялся, но ответил.
— Алло, мам… Да… Нет, ничего… Да, едем в августе…
Анна закатила глаза, демонстративно застегнула молнию чемодана. Громко, нарочно.
Лидия Петровна, похоже, услышала этот звук через трубку. Голос у неё был громкий, с металлическими нотками:
— Это что там гремит? Анка что ли чемоданы собирает?
Анна выхватила телефон из руки мужа.
— Да, собираю. На Кипр. В отпуск.
Повисла тишина. Потом раздался смех — сухой, злой.
— Ах вот как! Ты, значит, решила сына от матери оторвать? Сама на курорты, а он тут горбатиться?
Анна сжала зубы.
— Ваш сын взрослый мужик, а не шестиклассник с рюкзаком. Пусть сам решает, где ему быть.
Григорий пытался вырвать телефон, но мать уже завелась:
— Слушай, девка, пока я жива, мой сын будет со мной летом на даче. Это традиция.
Анна резко нажала «отбой» и сунула трубку мужу.
— Вот и всё, Гриш. У тебя выбор. Или ты со мной, или с мамой.
Он побледнел.
— Ты что, ставишь меня перед ультиматумом?
— Нет. Это жизнь тебя ставит.
Он взорвался. Голос его срывался, руки махали, как у мельницы:
— Да ты вообще понимаешь, во сколько эта поездка обойдётся? Там перелёт, страховки, гостиница! А у нас кредит за машину! А у мамы забор рухнул!
Анна тоже сорвалась.
— Хватит! Сколько можно?! Всю жизнь ты только и думаешь, что «у мамы», «у мамы»! У нас семья или у тебя пожизненный абонемент на дачу?
И тут началось. Григорий подошёл к чемодану, схватил его за ручку и дёрнул.
— Никуда ты не поедешь!
Анна рванула в другую сторону.
— Отпусти!
— Да ты с ума сошла!
— Нет, это ты!
Чемодан застрял между ними, вещи посыпались на пол. Купальник, джинсы, крем от солнца — всё вперемешку. Они стояли, пыхтя, и смотрели друг другу в глаза.
И вдруг Анна выпрямилась, отпустила ручку.
— Всё. Хватит. Если ты мужчина, если ты мой муж, то решай. Сейчас. С кем ты?
Он молчал. Секунда. Две. Три. И вдруг снова зазвонил телефон. Мама.
Анна засмеялась. Но смех был хриплым, с горечью.
— Вот и всё, Гриш. Она звонит, а ты бежишь. Ну что, бери. А я еду.
Она подняла джинсы с пола, засунула их обратно в чемодан и вышла из комнаты. Дверь хлопнула, как выстрел.
Григорий остался один, среди разбросанных вещей и звонящего телефона. Он держал его в руке и не решался ответить.
В квартире стояла тишина, будто после бури. Вещи собраны, чемодан у двери, Анна сидела на табуретке в коридоре и завязывала шнурки. Лицо спокойное, но руки дрожали.
Григорий ходил туда-сюда, как тигр по клетке. Телефон молчал — Лидия Петровна устала звонить. Но её тень всё равно стояла между ними, тяжелая, как шкаф.
— Анют, — начал он наконец. Голос с хрипотцой. — Ну не горячись. Я же не враг тебе. Давай отложим. Может, в следующем году…
Она подняла глаза.
— В следующем? Ты так каждый год говоришь. «В следующем». А я всё жду. Сорок мне стукнет — и что? Буду сидеть в резиновых сапогах у твоей мамы под забором?
Он остановился, прижал ладони к лицу. Молчание давило. Анна услышала, как у него тяжело бьётся сердце.
И вдруг он выдохнул:
— Хорошо. Поехали. На Кипр.
Анна замерла.
— Ты серьёзно?
— Да. — Он посмотрел прямо, твёрдо. — Я не хочу тебя потерять. Мама — мама, но ты — моя жена.
Слёзы сами подступили к глазам, но Анна быстро моргнула, не позволив им скатиться.
— Только скажи это ей. Не я, ты.
Григорий взял телефон. Долго смотрел на экран, потом всё-таки набрал.
— Мам… Мы с Аней в этом году не приедем. Уезжаем в отпуск. Да, за границу. Да, вместе. Всё.
Из трубки послышалось шипение, крики, но он отключился. Положил телефон на стол и сел рядом с женой.
— Вот и всё.
Анна вдохнула глубоко. Казалось, стены раздвинулись, воздух стал чище. Она впервые за долгие годы почувствовала себя не тенью при «маменькином сынке», а женщиной, которую услышали.
Она подняла чемодан, и впервые за всё это время он помог донести его до двери — сам, без приказа.
А на улице пахло летом, горячим асфальтом и свободой.
Конец.