-Опять бежит, спотыкается! Говорю же, Митька сам воды тебе натащит, Шура!
Это возмущается Людмила, Шуркина подруга, что стоит сейчас, беззаботно болтает с соседкой Аней.
-Да я полведра, мне студеной захотелось.
-А то скажи Митяю, если мало еще две дороги тебе сделает. Шур, я вон Анюту ругаю, она в город опять собралась! Скажи и ты свое слово.
Шура подошла к подругам, покачала головой, но не осуждала, а жалела женщину.
-Ох, беда-беда, куда деваться!
Анюта будто оправдывалась перед соседками, для убедительности размахалась руками.
-Зять вроде и не плохой мужик, но как выпьет, хоть святых выноси -мат перемат, хорошо еще не дерется. Считай уже две зимы с ними кукую, худо- бедно, своя комнатушка у меня, пусть и с внучкой, тепло, сытно.
Люда всё же стояла на своем, пыталась убедить Аню.
-Перезимовала бы у себя дома, в рот никому не глядела бы, сама себе хозяйка. Мы рядом, а коли совсем уж худо одной, можно и к нам перебраться, изба большая, всё веселее будет.
-У вас уже Шурка обосновалась, а у меня дочка есть, обидится, если не поеду, больше звать не станет.
Женщины посмеялись над тем как было бы забавно жить вчетвером -Митька ходил бы как бусурманин, важничал, мол три жены у него, потом пришли к решению, что дочь - это великое счастье, и как сказала Шура, великое счастье, что дается только избранным.
У самой Шуры было два сына, оба не вернулись с фронта. Муж не справился с утратой, запил, быстро ушел вслед за ними, а Шура только и жила поездками в соседний райцентр, к дорогим сердцу памятникам, благо председатель выбил такую почесть, как героям.
Жила она в старой избе, построенную еще в годы молодости, мужем, а сейчас этот дом, так же как и она - вздыхал, горевал и стонал по ночам, будто вспоминая вместе с хозяйкой все печали. В теплую пору еще можно было тут обитать, всё же родной, какой ни какой, а свой уголок.
Осенью же, с наступлением холодов, из всех щелей начинало сквозить и выдувать тепло, одну зиму воевала, еще силы были, на ходу конопатила между брёвнами, топила печь по три раза в день. Дрова кончились, запас весь зимний, пришлось докупать еще машину в срочном порядке, в район телеграмму давать- иначе в глухую деревню никто и не сунулся бы по своей воле.
-Шурка, так люди не делают! Для чего тебе соседи? В следующую Зиму к нам, и не хочу ничего слушать!
Люда в своем духе - всего на десять лет младше Шурки, а бойкая такая, круглолицая, в глазах интерес к жизни плещется через край!
Ей можно позавидовать - муж рядом, тоже шустрый старичок, жене в глаза смотрит, сыновья по городам уехали, хоть и далеко, а посылки шлют каждый праздник и нет у них горечи, что приезжают они редко - главное всё у ребят хорошо.
Вот, перетащила Шура свой нехитрый узелок, убрала всё съестное из погреба и чуланов, чтобы не шуровали мыши и с кошкой подмышкой перебралась к соседям, Людмиле и Митяю.
Хорошо у них зимой - подолгу пьют втроем чай, вспоминают истории, смеются, особенно Митька, аж приседает в приступе. Людка же сквозь смех продолжает свою байку.
-В этом году мыши совсем страх потеряли - ходят по полкам, банки сверху падают! Вот такая напасть. А я ж слепая совсем стала, очки сын прислал в прошлую весну, только они и спасают. Вот выбегаю я на крыльцо без очков, поглядеть на гусей, гляжу такая картина - стоит у поилки куриной кошка наша, Маруся, а рядом с ней крыса, как подруга закадычная, стоят такие дружные, воду пьют.
Шурка слегка улыбнулась, но перекрестилась, на всякий случай.
-Чудны твои дела, господи!
Митька уже знал историю, чуть не лежит на полу, по животу себя хлопает, весь красный стал, а Людка рукой махнула, продолжила.
-Погоди ты бога вспоминать! Я от злости чуть не онемела, думаю, это же надо какой стыд! Совсем уже кошка совесть потеряла, хватаю валенок старый и кидаю в них. Валенок не долетел, но крысёныша напугал, бежит под крыльцо и мяукает! Представляешь? Я мыша с котенком спутала! Это Мурка наша, принесла еще в марте видать, а в тот день вывела на прогулку!
Митька уже успокоился, удивленно смотрел на Шуру - чего это она не смеется от души, улыбается просто, на Людку глянул, опять смешно стало.
-Чуть было котофея не пришибла, ладно хоть сослепу не туда кинула!
Бывало и скучно по вечерам, тоскливо, особенно после разговоров про сыновей Людкиных. Вот прислал на днях старший её посылку - яблок, шоколадных конфет, чаю. С яблоками тоже хохма вышла - три яблока как только сорванные, ни единого пятнышка, а три почернели совсем. Митька долго не хотел выбрасывать их, да Людка настояла, не дала на пробу.
-Эх, жаль конечно, но тащи сразу в помойку, нечего и пробовать, еще отравишься!
Жаль с письмом сын запоздал, долго еще вспоминали старики как вороны расклевали гранаты на снегу, валялись повсюду красными каплями.
После бани муж и жена вышли румяные, круглые, как колобки, Митя лысиной сверкает. Пьют втроем чай с шоколадными конфетами, детей хвалят.
После этой посылки совсем стало грустно Шуре, долго уснуть не могла, вспоминала сыновей - в её голове они были совсем юными оба. Старший Егор, еще женится успел, мальчишку родить, ушел когда ему и года не было, а младший Василёк, и вовсе мальчишкой, вслед за братом уехал.
Как прислали похоронку на старшего, так сноха ребенка забрала, уехала, так и не кажет до сих пор ей внука, совсем уже большой стал наверное. Бабку свою считай и не знает совсем, не помнит. Люда правильно говорит, мальчик не виноват, коли мать отвадила, хоть бы письмо ей написал, чай можно адрес спросить...
Стала считать, аж дышать перестала - внучку, оказывается, Антошке уже тридцать семь лет! Значит сыну, Егору шестьдесят... Вот было бы хорошо, если бы были живы Егорка и Василий, как было радостно Шуре, ничего ей больше и не нужно...
Каждый день глядела на окна своего дома, всё ждала, когда тропа из под снега покажется, значит весна скоро настанет, тепло, радостно Шуре, что смогла еще одну зиму перезимовать, словно этот воробышек хотелось взмахнуть на изгородь, петь песни от того, что душа просыпается...
Сидела утром у окна, пока хозяева по хозяйству управлялись - помогла бы им, да из дел только картошку почистить. Чувствовала себя неловко, хотела отплатить добрым людям... Предлагала денег - не берут.
-У нас и своих хватает, нам ты не в тягость, хорошо живем втроем, ладно.
-Хоть избу мою после меня возьмите, пусть на дрова и то сойдет.
-Не думай ни о чем, Шура, радуйся, скоро тепло придет, уже вон капель во всю...
-Жалко, что всё мое добро и деньги трухой пойдут...
-Еще жить да жить. Смотри, у калитки твоей топчется кто? Не вижу.
Глаза Шура протерла - мужчина стоит у ворот её дома, пригляделась и побледнела разом, сердце сжало в тиски, кликнула Митьку, что топил рядом печь, заплакала, на ходу натягивая валенки,
-Митька, смотри, не тронулась ли я часом? Там же Егор мой стоит!
Шура не сразу согласилась выйти замуж за Фёдьку, сомневалась - шебутным казался, несерьезным. На свиданиях радовался встречам как ребёнок, всё Шуриным волосам дивился - рыжим, кудрявым, не верил что такие бывают, осторожно гладил по ним.
-Неужто отродясь такие были?
-Нет, Федька, на днях хвост коня приладила! Конечно отродясь!
Он со смехом поднимал её как пушинку, сажал себе на плечи и бежал так до самого клуба, на ходу срывая для неё ромашки. Шурке было боязно перед соседями, она стыдливо умоляла его не дурачится, но в сердце разливалась сладкая радость, оттого что не боится молвы Федя, будто бы всем показывает, что она его, уже наверняка и бесповоротно, а впереди у них целая счастливая жизнь...
Улыбнулась Шура своим мыслям - сколько лет уже прошло, а перед глазами те самые ромашки, с местами облетевшими лепестками. Не думала, не гадала она тогда, сколько горюшка на их семью молодую свалится, знала бы, ни за какое золото за него не пошла, всю жизнь бы прожила одна...
Двоих сыновей Егора и Васю, почти разом потеряла, не вернулись с фронта мальчишки - на том и закончилась её жизнь. Муж сразу сдался, ушел быстро, сноха двухлетнего внука забрала, да уехала за тысячи километров, вот уже почти сорок лет Антошке бы было, а бабку свою и знать не знает...
Дом её совсем прохудился, в зиму совсем не годился, вот и пережидала она холода у соседей, что пустили её и как могли скрашивали её жизнь в остальные дни... Сидела Шура у окна, ждала Весны, чтобы поскорее домой вернуться...
Глядела долго, с нежностью на свою крышу и казалось ей, что изба тоже пригорюнилась, заждавшись ее. Но, как бы ни просилась Шурина душа домой, за Анной, что вернулась от дочери когда еще и снег не сошел, гоняться ей было не под силу, и жить бы ей у соседей до настоящего тепла, если бы не случай, которого она не смела и ждать.
Однажды она заметила, как напрямик к ее дому по крепкому насту шагает мужчина в куртке защитного цвета, с дорожной сумкой в руке. Видимо, постоял перед замком и снова появился из-за угла, направляясь к Дому Митьки.
Она не могла узнать его, но сердце на миг замерло - Егорка вернулся? Живой!
Но что-то подсказало - уж больно молод для Егора, но всё же вошел в избу вылитый старший её сын - его стать, его зеленоватые глаза под темными бровями, его голос, до боли отзывающийся у неё в голове.
-Бабушка, ты здесь? А я смотрю, никакого следа нет к крыльцу, думал, уехала куда-нибудь.
-Антоша! Явился, милый мой!
Ослабев от счастья, прижалась к нему Шура.
-Не забыл свою бабушку. Видишь, плоха стала, зимую у добрых людей. А хочется домой-то.
-Так собирайся и пошли,- сказал Антон.- Теперь уж тепло, солнышко обогревает.
Шура виновато и растерянно поглядела на, дескать, не обессудь, что так неожиданно получилось.
-Зачем вам в холодную избу переходить? - попыталась остановить Люда.
-Знамо, не сразу. Мы только протопим печки, немного обиходим в доме, а уж завтра перейдем под свою крышу, - приняла решение Шура.
Антон повел ее под руку по снегу. От свежего весеннего воздуха, от обилия света у ней кружилась голова, перед глазами расплывались по снегу фиолетовые пятна: за зиму отвыкли они от улицы.
Внук приехал, вспомнил о ней! Это был момент ее несказанного торжества. Может быть, уж перед смертью бог послал ей такое счастье? В избе было холодней, чем на улице, пахло стылой нежилью. Шура затопила большую печь, Антон - маленькую.
Поначалу, пока не разгорелись дрова, дым сочился в щели прохудившихся рукавов, но огонь набирал силу, и тяга увеличивалась.
- Как ты надумал приехать-то? - спрашивала Шура.
-Случайно узнал, что памятник поставили отцу тут, решил посмотреть.
-А-а... Меня возили туда на открытие, народу было - страсть. Лишняя надсада сердцу.
-Жаль, раньше не знал, я бы тоже приехал. Совсем ведь не помню отца.
-Вон посмотри фотокарточку на стенке. Ты надолго ли?
-Несколько деньков побуду.
-Больно уж мало, - огорчилась Шура.
-У меня не отпуск, а заработанные дни.
-Тада летом приезжай, у нас летом-то хорошо. Хоть бы письмецо иной раз черкнул: у меня ведь, кроме тебя, никого нету.
-Все некогда: работа, семья, - оправдывался Антон, чувствуя неловкость.
-Ребят-то сколько?
-Двое. Дочка уж в седьмой класс ходит. Нынче двоих-то тяжелее вырастить, чем раньше восьмерых.
-Всей семьей приезжайте, только у меня еда плохая, не понравится.
Как только согрелся чугун с водой, Шура начала обтирать подоконники и скамейки, мыть пол; появление внука прибавило ей сил, хотелось угодить ему, чтобы подольше удержать его возле себя.
Ночевали у соседей. На другой день, поблагодарив хозяев за хлеб-соль, Шура с внуком перебрались в свою избу. Приходил потолковать с городским человеком Митя, принес молока: корова-то у них отелилась еще в феврале.
Шура похвасталась перед ним подарком внука, мягкими ботами для лета. Теперь уж она угощала соседа привозными конфетами и белыми батонами. А сама напекла лепешек, нажарила картошки и готова была сидеть рядом с внуком хоть до полуночи и, глядя на него.
Если бы сноха оставила его тут, может быть, так и жил бы здесь, согревая ее одинокое сердце. Отца он не помнит, да и ее, бабушку свою, узнал уже, когда стал взрослым, а жаль, что отдалился он от нее сызмальства: теперь уж нету настоящей близости.
И все-таки отрадно, что на старости лет нашлось и для нее утешение; все-таки сбереглась родная кровь....Теперь и у Антона растет сын, так и продолжится их род.
В людях зима показалась Шуре особенно долгой, теперь она сидела за своим столом, пила чай из своего самовара, продолжала разговор с внуком, и сердце ее обрело покой и счастье.
-Топим, топим, а не скоро избу-то согреешь. Видимо озябнешь ночью. Я одна-то все на печке спасаюсь. Достану тебе чистую куфайку, ты ее и не сымай. От куртки-то твоей мало сугреву.
Одежка эта казалась Шуре несерьезной для мужика: в такой курточке только от долгов бегать.
- Мучение с дровами-то, мало осталось: до тепла все прижгу. Председатель говорил: потребуется помощь, сообщите, да вроде неудобно ему про дрова-то писать.
-Дров я сам тебе сколько хочешь наготовлю, - с хмельной уверенностью заявил Антон, подгребая пятерней россыпь русых волос.-А осенью приеду и совсем тебя заберу.
-Да куда заберешь-то, милый мой?!- изумилась и не поверила в такие посулы.-Сам же говорил, что у тебя одна комната на семью.
-Квартиру получим.
-Нет уж, Антоша, куда мне в город. Одна помеха.
-А здесь что? Деревня ваша, считай, пропала.
-Че поделаешь?
-Пенсию-то тебе велику ли платят?
-Да пенсия-то хорошая, хватает.
Шура налила еще чаю, а Антон, прикурив от маленькой печки, подсел к ней, накидывать еще поленья. Приятно было посидеть у живого огня, слушая потрескивание смолья и жаркий гул тяги в трубе.
- Спасибо, что надумал меня проведать: посмотрю на тебя, как будто на Егора, - говорила Шура.- Вот в этой избе ты родился. Видишь, кольцо ввернуто в перекладину - тут люлька висела. Тебе годика два было, када мать-то тебя увезла.
Антон, казалось, слушал ее внимательно, но заметно было: какая-то дума владеет им. Снова повторил:
- А квартиру мы можем выбить. Я ведь раньше в шараге работал, теперь на завод устроился, там с жильем получше. По закону тебе, как потерявшей кормильцев, обязаны дать квартиру вне очереди. Я тоже нажму: дескать, отец мой пал смертью храбрых, памятник ему поставлен.
Шура не сразу вникла в смысл его рассуждений, только за печкой, слушая мерный храп внука с пронзительной болью допустила обидную догадку: ей показалось, что Антона привела сюда не родственная забота о ней, а желание с её помощью устроить свои городские дела.
Представляла, как уезжает в город, живет там рядом с внуком, правнуками, казалось ей не всё так плохо. С другой стороны сердце колола обида, что столько лет не нужна была ни внуку, ни кому, а как забрезжила выгода...Проплакав до утра, вдруг опомнилась, тихонько встала и ополоснула лицо студеной водой в умывальнике.
"Жить мне осталось с воробьиный срок, ни к чему ехать помирать в город,- думала она.- Поздно искать счастья, коли давно-давно и навсегда потеряно. Обижаться на Антона не следует, зря мне это в голову пало. Плох ли, хорош ли, а единственный внук, другой родни нету,- успокаивала она себя.- Пусть отдыхать сюда ездит: чем богата, тем и рада. И дом не в чужие руки перейдет".
Даже в мыслях она остерегалась плохо подумать о ком-то, ее совестливая душа не допускала подозрений, и в людях она видела только то, что знала в себе.
Утром после завтрака Антон ушел на Митиных лыжах в лес. Весь день пропадал, понес соседу лыжи да и застрял у него. Шуре видно было в окно, как они, сидя за столом, махали друг перед дружкой руками: Митю не переговоришь, тоже рад новому человеку.
Ясно дело, мужикам друг с дружкой интересней. На третий день Антон вспомнил про дрова. С топором и пилой пробрался к старому сараю Шуры. Попилил бревна прямо в стенах, но оказалось неподатливо, быстро угорел. Тогда стал возить плахи на санках к дому, чтобы пилить их на рогатке.
Несколько раз съездил, пока снег держал. Опять принялся ширкать пилой: в одни-то руки не лишку надергаешь. Шура и тому была рада: пусть посмотрят соседи на ее внука, пусть знают, что не совсем уж она одинокая.
После обеда, когда Антон принялся колоть дрова, она и сама стала помогать ему укладывать поленья. Кладничка получилась небольшая, но при одном виде ее становилось обнадежливее, так бы и оставить ее, не трогать, как память о приезде внука.
А он утром засобирался в дорогу; может быть, не глянулась такая работенка, может быть, действительно торопился. Она проводила его до крыльца. По переминался с ноги на ногу, тяготясь долгим прощанием.
-Вот уж в отпуске буду, я тебе капитально накатаю дров: возьму у кого-нибудь бензопилу, чем так тыркаться.
-Приезжайте летом, хоть ребят мне покажешь.
-Может быть, соберемся.
Про то, что заберет ее в город, больше не поминал, наверное, одумался и совестно ему было за свои хмельные обещания. Она-то не верила им с самого начала, да и не о том была ее забота; ее пугала одна мысль, что сейчас он уедет и, может больше никогда не увидятся. На его летний приезд она что-то уж не надеялась.
Маленькая, беспомощная, приткнулась головой к его груди, сжала сухими пальцами рукава скользкой капроновой куртки, словно стараясь удержать его.
-Хоть бы денек еще!
-Надо, бабушка, надо. Ну, я пошел... Смотри, не хворай. Я напишу тебе.
-Храни тебя господь!
Попятился от нее, перекинул из руки в руку тощую сумку и зашагал по льду, чем дальше, тем размашистей, свободней, как будто избавляясь от большой тяги. Хруст льда под его сапогами казался немилосердно резким, он доставал до сердца Шуры.
Она застыла стояла у крыльца, тянулась своим слабым зрением за уменьшающейся в поле фигурой Антона, пока ее совсем не размыло расстоянием.
Вернувшись в избу, она потерянно побродила по ней и, присев к окну, почувствовала себя совсем разбитой. И в доме, и внутри себя ощущала она пустоту. Выглянув в окно увидела бодро шагающего Митьку, соседа с тележкой перед собой, весь горит охотой что-то совершить.
Вот и она что-нибудь поделала бы, да сила вся истратилась. А ведь, бывало, проворней ее, пожалуй, никого и не было в деревне: надо было вести большое хозяйство, Накормить мужиков, свекровь, на всех постирать. Это сейчас во дворе у ней после стирки болтается одна сорочка, а тогда в несколько рядов висели мужицкие рубахи, штаны, и каждому прохожему было ясно, какая крепкая семья живет в этом доме.
Забралась на печку, прилегла рядом с кошкой- всё живая душа рядом. Ничком прижалась к теплым кирпичам, скоро уснула. Снилось ей будто сыновья рядом, муж, спешат к ужину, смеются. Федька такой же озорной, поднимает одной рукой её такую легкую, сажает на плечо и опять у них в доме шумно, светло, а во дворе кругом цветут невероятные ромашки.
Проснулась и долго не могла прийти в себя, не могла понять, какое время суток, какое время года, но всё же тепло стало от увиденного сна, будто сулит он что-то хорошее, доброе.
Не зная, как скоротать этот первый после отъезда внука день, она покаялась, что рано ушла от соседей на людях- то было бы легче и веселее.
И все-таки весна обнадеживала. Многое передумала Шура при своем одиночестве и решения своего не изменила. Нет, не поедет она в казенный дом, куда обещал определить председатель, и к внуку в город не поедет, останется у себя в деревне чтобы навещать иногда сыновей.
А наступят холода опять попросится к соседям, Митьке и Людмиле, опять будут зимовать вместе. Аню тоже небось нужда пригонит к ним.
Шура мечтала дожить до летнего тепла и поехать на свидание с сыновьями.
В мае, внук Антошка прислал письмо, в котором говорил, что приедут они в июне всей семьёй, гостить пару месяцев. Читала письмо раз двадцать за вечер и не выпускала из рук фотографию правнучки с которой на неё смотрела совсем молоденькая она, Шура, такая же рыжеволосая и улыбчивая.
Дорогие читатели, сегодня публикую не свой рассказ - давным-давно мне прислал его на почту читатель, сегодня вот лазала в ящике и нашла, решила поделиться с вами.