— Ты ушёл к другой, а я обязана продолжать заботиться о твоей маме? — усмехнулась я, глядя на Андрея через экран телефона.
Он молчал, и я видела, как напряглись мышцы его челюсти. Знакомая реакция — так он всегда себя вёл, когда понимал, что не прав, но признаваться в этом не собирался.
— Лена, ты же знаешь, мама к тебе привязалась. Она тебя любит больше, чем меня, — наконец произнёс он, и в его голосе послышались нотки того самого детского нытья, которое я так ненавидела в последние месяцы нашего брака.
— Твоя мама привязалась ко мне, потому что я три года подряд каждые выходные ездила к ней с пирогами, потому что я сидела с ней в больнице, когда у неё был инфаркт, а ты был в командировке в Питере. А точнее, как я теперь понимаю, не в командировке, а у своей Кристины.
Андрей отвёл взгляд. Я продолжала, чувствуя, как во мне поднимается давно сдерживаемая злость:
— Я покупала ей лекарства, когда у тебя не было денег на твои бесконечные «проекты». Я слушала её рассказы о том, какой ты замечательный сын, хотя ты звонил ей раз в неделю и то только потому, что я тебе напоминала.
— Лена, не надо...
— Не надо? А что надо, Андрей? Надо было молчать, когда ты полгода мне врал? Надо было сделать вид, что я не замечаю твои поздние возвращения и липовые командировки? А теперь надо продолжать играть в идеальную невестку для твоей мамы, которая, кстати, до сих пор не знает, что её сын изменяет жене?
Он поморщился, словно от физической боли.
— Мама пока ничего не знает. Я не могу ей сказать, понимаешь? У неё сердце слабое, такой стресс...
— Вот именно, — перебила я. — Ты не можешь ей сказать. Ты вообще ничего не можешь. Не можешь быть честным, не можешь взять ответственность за свои поступки, не можешь даже объяснить собственной матери, почему жена, которую она считает родной дочерью, больше не приезжает к ней в гости.
Андрей вздохнул и провёл рукой по волосам — ещё один знакомый жест. Раньше меня это умиляло, теперь раздражало до зубовного скрежета.
— Лена, я понимаю, что поступил плохо. Но мама тут ни при чём. Она искренне к тебе привязалась. И сейчас ей особенно нужна поддержка — ты же знаешь, как она переживала после операции.
— Знаю. Потому что именно я сидела с ней в реанимации. Именно я договаривалась с врачами и покупала дорогие препараты. А где был её любимый сын? Правильно, «решал важные рабочие вопросы».
— Я работал! Мне нужно было зарабатывать!
— На квартиру для Кристины? — язвительно поинтересовалась я.
Повисла неловкая тишина. Я слышала, как он тяжело дышит, и почему-то вспомнила, как восемь лет назад мы познакомились в книжном магазине. Он искал подарок для матери на день рождения и растерянно стоял перед полками с романами. Я тогда подумала, какой он заботливый сын. Как же я ошибалась.
— Лена, — наконец заговорил он, и голос стал мягче. — Я знаю, что не имею права тебя просить. Но мама так по тебе скучает. Она каждый день спрашивает, почему ты не звонишь, почему не приезжаешь. Я не знаю, что ей сказать.
— А что ты хочешь услышать от меня, Андрей? Что я буду продолжать приезжать к твоей маме и делать вид, что у нас всё хорошо? Что я стану врать старой больной женщине, которая меня действительно полюбила? Ради чего? Ради твоего спокойствия?
— Ради неё! — вспылил он. — Ради мамы! Ей семьдесят три года, Лена. У неё больное сердце, и она прожила всю жизнь, веря в то, что семья — это святое. Как ты думаешь, что будет, если она узнает правду о своём сыне?
Я почувствовала, как в горле встаёт комок. Не от его слов — от воспоминаний. Галина Михайловна, его мама, действительно была особенной. Она никогда не вмешивалась в наши отношения, никогда не критиковала меня за отсутствие детей или за то, что я работаю допоздна. Наоборот, она всегда меня поддерживала.
Помню, как во время нашей первой большой ссоры с Андреем она позвонила мне и тихо сказала: «Леночка, мальчики бывают глупые. Но если вы любите друг друга, всё образуется». А когда я заболела гриппом в прошлом году, она приехала ко мне через весь город с домашним куриным бульоном.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала я, чувствуя, как голос дрожит. — Твоя мама любила меня больше, чем ты. Она видела во мне дочь, которой у неё никогда не было. А ты... ты использовал эту любовь. Ты знал, что она меня обожает, и спокойно изменял, потому что был уверен: я никогда не расскажу ей правду. Я не смогу разбить сердце человеку, который меня так любит.
Андрей молчал, и я поняла, что попала в точку.
— Ты рассчитывал на это, верно? — продолжала я. — Ты думал, что я буду молчать ради неё. Что буду терпеть и прощать, лишь бы не расстраивать твою маму.
— Лена...
— И знаешь, что самое ужасное? Ты был почти прав. Я действительно думала об этом. Думала, не остаться ли с тобой ради неё. Потому что она не заслужила такой боли.
— Тогда почему...
— Потому что ложь не может быть основой отношений! — выпалила я. — Ни с тобой, ни с ней. Я не могу приезжать к твоей маме и врать ей в глаза. Не могу обнимать её и принимать её заботу, зная, что живу во лжи. Это нечестно по отношению к ней.
— Но если она никогда не узнает...
— Она узнает, Андрей. Обязательно узнает. Старые люди не дураки, они чувствуют фальшь. Рано или поздно она поймёт, что что-то не так. И тогда ей будет ещё больнее — от того, что мы так долго её обманывали.
Он сидел, опустив голову, и я впервые за много месяцев почувствовала к нему что-то похожее на жалость. Но не к нему — к тому мальчику, которого вырастила Галина Михайловна. К тому человеку, которым он мог бы стать, но не стал.
— А ещё, — добавила я тише, — я не могу предать саму себя. Если я сейчас соглашусь играть эту роль, то что тогда останется от меня? От моего достоинства, от моих принципов? Ты уже отнял у меня три года жизни своими ложью и изменами. Неужели я должна отдать тебе и остатки самоуважения?
Андрей поднял голову, и я увидела в его глазах слёзы. Раньше это бы меня растрогало. Сейчас я чувствовала только усталость.
— Лена, прости меня. Я всё понимаю, но... мама так страдает. Она каждый день звонит и спрашивает про тебя. Говорит, что скучает по нашим воскресным обедам, по твоим пирогам с яблоками. Вчера она сказала, что ты для неё как родная дочь, и если что-то случится с нашим браком, она не переживёт.
— Вот именно, — сказала я. — Не переживёт. Поэтому лучше сказать ей правду сейчас, чем позволить ей строить иллюзии. Чем дольше ты откладываешь этот разговор, тем больнее ей будет.
— Я не могу, — прошептал он. — Я просто не могу ей этого сказать.
— Тогда скажу я.
Он вскинулся, глаза расширились от ужаса:
— Нет! Лена, только не это! Прошу тебя!
— А что, Андрей? Что ты предлагаешь? Мне всю жизнь молчать? Изображать из себя чужую дочь для женщины, которую я искренне люблю, но с которой больше не могу быть честной?
— Может быть... может быть, мы ещё можем всё исправить? — в его голосе прозвучала отчаянная надежда. — Я порвал с Кристиной. Совсем. Может быть, мы попробуем ещё раз?
Я посмотрела на него долгим взглядом. Вот он сидит в своей новой квартире — той самой, которую снимал для встреч с любовницей — и предлагает мне «попробовать ещё раз». После полугода лжи, после того, как я случайно узнала о его изменах от общей знакомой, после того, как он две недели клялся, что это всё неправда, а потом наконец признался, но только потому, что у меня были доказательства.
— Знаешь, Андрей, есть вещи, которые нельзя исправить. Доверие — как хрусталь. Разбил — и всё, не склеишь. Даже если соберёшь все осколки, трещины всё равно будут видны.
— Но мы же любили друг друга...
— Ты не любил меня, — спокойно сказала я. — Ты любил идею семьи, любил уют, который я создавала, любил то, как я ладила с твоей мамой. Но меня — настоящую, живую, со всеми моими чувствами и потребностями — ты не любил. Иначе не смог бы так легко мне изменять.
Он хотел что-то возразить, но я продолжила:
— А я... я думала, что люблю тебя. Но теперь понимаю, что любила того человека, которым ты притворялся. Человека, который существовал только в моём воображении.
Мы помолчали. За окном моей съёмной квартиры начинало смеркаться. Странно, но я не чувствовала той боли, которая терзала меня последние месяцы. Только грусть и какое-то странное облегчение.
— Что касается твоей мамы, — сказала я наконец, — то я собираюсь поехать к ней в эти выходные. Расскажу всё как есть.
— Лена, нет!
— Да, Андрей. Она имеет право знать правду. И она имеет право решить сама, как к этой правде относиться. Может быть, она меня поймёт и не будет осуждать за то, что я ухожу от её сына. А может быть, примет его сторону — это её право.
— Она тебя не поймёт, — горько усмехнулся он. — Она из другого поколения. Для неё семья превыше всего. Она скажет, что нужно прощать и бороться за отношения.
— Возможно. Но это будет честно с моей стороны. Я не буду больше врать человеку, который меня любит.
— А если ей станет плохо? Если это спровоцирует сердечный приступ?
Я вздохнула. Этот вопрос мучил меня уже несколько дней.
— Знаешь, что я поняла? Твоя мама — сильная женщина. Она пережила войну, потерю мужа, вырастила сына в одиночку. Она переживёт и эту правду. А вот ложь... ложь убивает медленно, но верно. Она уже чувствует, что что-то не так. Видела бы ты, как она на меня смотрела в последний раз, когда я у неё была. Она понимает, что я что-то от неё скрываю.
— Лена...
— Нет, Андрей. Решение принято. Я поеду к ней в субботу. Скажу, что мы развелись по моей инициативе. Не буду вдаваться в подробности про твои измены — это лишнее. Просто скажу, что мы не сошлись характерами.
— Она не поверит. Она знает, как мы... как мы казались счастливыми.
— Тогда скажу, что полюбила другого, — жёстко ответила я. — Пусть думает, что я виновата. Так тебе будет легче.
Он вскинулся:
— Нет! Не надо брать вину на себя!
— А что тогда? — устало спросила я. — Ты же сам не готов ей рассказать правду. Кто-то должен взять на себя эту грязную работу.
— Я... я попробую сам с ней поговорить.
— Когда?
— Не знаю... через неделю, может быть...
— Андрей, ты уже два месяца говоришь «попробую» и «через неделю». А тем временем твоя мама каждый день звонит мне и спрашивает, почему я не прихожу. Знаешь, что она мне вчера сказала? Что приготовила мой любимый плов и ждёт, когда я приеду его попробовать. Представляешь, как мне было больно это слышать?
Голос мой дрогнул, и я поняла, что слёзы всё-таки подступают. Не из-за Андрея — из-за Галины Михайловны. Из-за того, что я теряю не только мужа, но и человека, который стал мне по-настоящему родным.
— Ты понимаешь, что я тоже страдаю? — сказала я, не сдерживая слёз. — Я же её люблю. Искренне люблю. Она для меня действительно как мама. Моя собственная мать умерла пять лет назад, и Галина Михайловна... она заполнила эту пустоту. А теперь мне придётся потерять и её тоже.
— Лена, не плачь, пожалуйста...
— Я буду плакать, если хочу! — выкрикнула я. — Я имею право плакать! Ты разрушил не только наш брак, но и мою связь с единственным близким мне человеком!
Андрей молчал, и я видела, что он наконец начинает понимать масштаб содеянного.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала я, вытирая слёзы. — Даже если она меня поймёт и простит, всё уже будет не так. Между нами будет лежать эта история, эта боль. Я не смогу просто прийти к ней в гости и болтать о пустяках. Каждый раз буду вспоминать, почему мы больше не семья.
— Может быть... может быть, не надо ей ничего говорить? — в последней надежде произнёс он. — Ты можешь просто... отдалиться постепенно. Звонить реже, приезжать реже. Она поймёт, что вы с ней больше не родственники.
Я посмотрела на него с отвращением:
— Ты предлагаешь мне медленно разорвать сердце старой женщине? Заставить её гадать, что она сделала не так, почему любимая невестка вдруг стала холодной и чужой?
— Я не знаю! — отчаянно воскликнул он. — Я просто не знаю, как поступить правильно!
— А вот это твоя проблема, Андрей. Ты никогда не знал, как поступить правильно. Поэтому и дошёл до того, до чего дошёл.
Я встала и подошла к окну. На улице включились фонари, и я подумала о том, как изменилась моя жизнь за последние месяцы. Съёмная квартира вместо нашего уютного дома. Молчание вместо вечерних разговоров. Одиночество вместо семьи.
— Лена, — тихо сказал Андрей, — если ты всё-таки решишь с ней поговорить... будь осторожна. Она очень хрупкая сейчас.
— Я буду осторожна, — ответила я, не оборачиваясь. — Но я буду честна. Это последнее, что я могу для неё сделать.
— А для меня?
Я обернулась и посмотрела на него. Он сидел, сгорбившись, и выглядел старше своих тридцати двух лет. Почему-то я вспомнила наш медовый месяц в Греции, как он смеялся, пытаясь произнести что-то по-гречески, как мы мечтали о детях и о том, какими стариками мы будем...
— Для тебя я уже сделала всё, что могла, — сказала я. — Три года подряд. А теперь пора подумать о себе.
Я отключила видеосвязь и ещё долго стояла у окна, глядя на огни города. В субботу мне предстоял, возможно, самый тяжёлый разговор в жизни. Но я знала, что поступаю правильно.
Потому что любовь без честности — это не любовь. А забота без правды — это не забота. Это просто красивая ложь, которая рано или поздно рассыпается в прах.
И Галина Михайловна заслуживает большего. Мы обе заслуживаем большего.