В истории мирового кинематографа существует немало примеров, когда режиссеры, пережив утрату близкого человека, пытались экранизировать собственную боль. Подобные произведения нередко балансируют между сугубо личным высказыванием и опытом, способным затронуть зрителя. "Саван" застревает где-то посередине.
Главный герой, Карш (в исполнении Венсана Касселя), после смерти жены создает инновационную концепцию кладбищ. На надгробных плитах устанавливаются небольшие экраны, а с помощью мобильного приложения можно подключиться к камере внутри гроба и наблюдать за останками умершего. Однако проект Карша подвергается нападению вандалов, что приводит к раскрытию новых обстоятельств смерти его супруги.
В "Саване" по-прежнему ощутимо влияние Кроненберга, некогда поражавшего зрителей своей оригинальностью. Здесь вновь присутствуют пространные, подчеркнуто стерильные интерьеры; персонажи, словно переходящие из фильма в фильм, вводят в состояние интеллектуальной отстраненности; а элементы боди-хоррора проявляются в эпизодических сценах хирургических манипуляций.
В основе картины лежит личная история режиссера, связанная с кончиной его жены. Персонаж Касселя внешне и поведенчески отсылает к образу самого режиссёра. Он делает свое горе публичным, открывает зрителю возможность увидеть в нем отражение собственного опыта утраты. Насколько бы хорошо или плохо не были сделаны фильмы, на которые влияет уход или кончина близкого человека, нельзя отрицать тот факт, насколько удивительна сила кинематографа и творчества в борьбе с болью и смертью. Для Кроненберга тематика смерти здесь органично переплетается с образом технологизированного мира, он подчеркивает противоречие между неотвратимостью утраты и попытками современного человека обрести утешение в медиатизации памяти, используя для этого современные технологии и соединяя их с вековыми традициями.
С точки зрения художественного наполнения фильм вызывает дискуссии относительно того, способен ли Кроненберг по-прежнему шокировать публику. Если рассматривать "Саван" исключительно как попытку эпатажа, то эффект оказывается минимальным. Однако ценность картины заключается не в провокации, а в исследовании природы горя и памяти. Режиссер размышляет о культурных практиках погребения (в том числе через прямые комментарии о традициях "третьего мира"), о роли технологий как потенциального источника утешения и о том, каким образом цифровая среда трансформирует наше отношение к смерти.
Остается открытым вопрос: функционирует ли "Саван" как нечто большее, чем личная рефлексия? Кроненберг периодически вводит в повествование социальный и политический подтекст, но эти мотивы поданы достаточно поверхностно, что нетипично для его стиля. При этом сюжет, хотя и не избегает определенной предсказуемости, предлагает богатый материал для интерпретаций, оставляя пространство для размышлений о соотношении частного и универсального, личной боли и общественных практик.
Новый фильм Кроненберга нельзя назвать однозначным произведением. С одной стороны, это интимная работа, в которой режиссер обнажает собственное переживание утраты. С другой, фильм демонстрирует стремление осмыслить смерть как культурный феномен, а технологии как инструмент памяти. Несмотря на поверхностность некоторых идей, картина удерживает внимание именно благодаря своей двойственной природе: она одновременно личная и универсальная, камерная и дискуссионная.
Автор текста: Юра (t.me/thiswewatch)