Экспертное мнение заведующего лабораторией социокультурной антропологии МГЛУ Дмитрия Функа
В научных кругах и отчетах ЮНЕСКО часто оперируют пугающими цифрами: из 6000 языков мира почти половина находится под угрозой исчезновения. Это кажется далекой и абстрактной статистикой, пока сам не становишься свидетелем того, как язык умирает на твоих глазах. Я был таким свидетелем. И это навсегда изменило мое представление о том, что такое потеря языка.
Моя первая встреча с языковым вымиранием произошла 36 лет назад, в 1989 году. Будучи аспирантом, я изучал материалы о тюркоязычной группе ячинцев, некогда живших в Кузнецком уезде. Известный тюрколог Вильгельм Радлов еще в 1860-х писал, что они «большей частью уже обрусели». Но мне захотелось проверить это самому, «попрать авторитеты».
Деревня бывшей Ячинской волости находилась всего в получасе езды от Кемерово. После долгих расспросов я вышел на пожилую женщину. Она рассказала, что ее дед, которого все знали как сказителя и последнего носителя языка… умер год назад. Она сама помнила лишь счет от одного до десяти.
Это был момент тихой катастрофы. Целая вселенная — сказки, предания, песни, уникальная картина мира, закодированная в языке, — ушла безвозвратно. И ушла буквально накануне. Кто виноват? Риторический вопрос. Но именно тогда я понял, что цифры статистики — это не проценты, а судьбы.
Тогда, в 80-е, ситуация казалась мне нетипичной. Ведь всего в сотне километров южнее, в шорских и телеутских деревнях, на родных языках говорили все — от мала до велика. Помню, как в 1983 году в шорскую деревню Парушка мы пришли пешком. Увидев нас, местная ребятня с криками «Казак! Казак!» (что означало «Русский!») бросилась врассыпную. Это был живой, пульсирующий языковой мир.
Но прошло несколько десятилетий — и картина изменилась кардинально. Сегодня, по экспертным оценкам, свободно владеющих шорским языком — не более 10% этнических шорцев. Та же история у телеутов. И это общая трагедия для большинства малочисленных народов Севера.
Во время недавней экспедиции на Сахалин я наблюдал аналогичную картину у нивхов и уйльта. В лучшем случае языком владеют 10% представителей старшего поколения. В июне я говорил об этом с мудрейшим нивхским писателем Владимиром Санги. Его слова я запомню навсегда: «Больного еще можно вылечить, но умершего оживить никто не в состоянии».
Так зачем же бороться за эти «маленькие» и, казалось бы, неконкурентоспособные в глобальном мире языки?
Ответ лежит не в плоскости экономики, а в сфере культуры и когнитивной науки.
Каждый язык — это уникальный способ восприятия и осмысления мира. Это прототип Ноева ковчега для культурного и интеллектуального наследия целого народа. Утрачивая язык, мы безвозвратно теряем часть человеческого потенциала, уникальные стратегии мышления и выживания.
Сохранение языка — это не ностальгия по прошлому. Это инвестиция в наше общее будущее, в когнитивное разнообразие человечества, которое может подсказать ответы на вызовы, с которыми мы еще не сталкивались.
Проекты по ревитализации (оживлению) языков, цифровые архивы, мобильные приложения для изучения исчезающих языков — это не просто грантовая деятельность. Это попытка дать голос тем, кто его лишился, и вернуть будущим поколениям право на свою культурную идентичность.
Это гонка со временем, где на кону стоит нечто большее, чем словари и грамматики. На кону — целые миры.
Эксперт — Дмитрий Функ, заведующий лабораторией социокультурной антропологии МГЛУ, доктор исторических наук, профессор, почетный доктор этнологии университета г. Печ (Венгрия), Лауреат премии фонда Александра фон Гумбольдта.