Аркадий Петрович сидел в своем кресле у окна и смотрел, как за ним прибирается новая социальная работница. Лидия, кажется. Молодая, слишком молодая, движения резкие, порывистые. Она переставляла вазы, вытирала пыль с полок, громко гремела тряпкой о таз.
«Всё не так, — думал он устало. — Всё не так, как при Анне».
Анна приходила к нему пять лет. Тихая, спокойная, всегда знала, где какая вещица должна лежать. Она не наводила свой порядок, она бережно поддерживала его. А эта… эта будто ураган влетела в его размеренную, затхлую жизнь.
— Лидия, голубушка, вы бы полегче, — не выдержал он. — Эта ваза… ее Анне Николаевне еще подарили.
Девушка обернулась, смахнула со лба непослушную прядь волос.
— Аркадий Петрович, простите, я нечаянно. Просто пыли тут… Мне кажется, нужно все перемыть капитально.
— Мне кажется, не нужно, — сухо ответил он. — Положите, пожалуйста, все на свои места.
Она вздохнула, но послушалась. Поставила вазу обратно, поправила салфетку под ней. Помолчала, глядя в окно на его заросший, но все еще прекрасный сад.
— А яблони-то какие у вас шикарные! Совсем старые, да? И сирень вся в бутонах. Скоро пахнуть будет на весь переулок.
— Да, — смягчился старик. Сад был его слабостью. — Я их еще с женой сажал. Мариной.
— Красивое имя, — Лидия подошла к креслу. — Вы знаете, мне нужно составить акт о состоянии жилья. Можете немного пройтись, показать мне все комнаты? Или я сама…
— Нет, нет, я сам, — Аркадий Петрович с усилием поднялся, опираясь на палку. — Сам покажу. Чтобы вы ничего лишнего не тронули.
Он повел ее по комнатам своей большой, полупустой квартиры. Комнаты были как музейные залы, застывшие во времени. Вот гостиная с роялем, на котором уже никто не играл. Вот кабинет с книгами до потолка. А вот и комната… ее комната.
— Это комната моей дочери, — сказал он, не открывая дверь. — Тут ничего не нужно убирать.
— А дочь ваша где? — спросила Лидия, занося что-то в свой блокнот.
— Ее нет, — коротко бросил он и повернул обратно в коридор.
В столовой она остановилась у старого серванта.
— Ой, а это что за красота? — она указала на резную деревянную шкатулку, стоявшую под стеклом рядом с парадным сервизом.
— Сувенир, — буркнул Аркадий Петрович. — Ничего особенного.
— Можно посмотреть?
— Нельзя, — его голос прозвучал неожиданно резко. — Там… хрупкое. Давайте лучше на кухню пройдем, я чай поставлю.
За чаем он немного оттаял. Лидия оказалась не такой уж и назойливой. Она расспрашивала его про сад, про сорта яблонь, и он с удовольствием рассказывал, забыв о своей ворчливости.
— Вы знаете, Аркадий Петрович, а у моего деда был такой же сорт, «белый налив». Мы в детстве с братом до зеленых доедались, животы потом болели. Бабушка ругалась.
— А где ваш дед жил? — поинтересовался старик.
— В деревне под Рязанью. Мы каждое лето туда гостили. А потом они переехали в город, и дом продали. До сих пор помню тот сад…
Лида говорила, а он смотрел на нее и ловил себя на мысли, что в ее глазах, в повороте головы было что-то до боли знакомое. Что-то, что задевало какую-то глухую, давно забытую струну в его душе.
С тех пор Лидия стала приходить чаще, чем положено. Она говорила, что у нее «окно в графике», а он понимал, что ей, молодой девчонке, просто интересно с ним. Она мыла посуду, а он сидел на кухне и рассказывал о своей работе на заводе. О Марине, как они танцевали на выпускном вечере. Обо всем, кроме дочери. Эта тема была под запретом.
Как-то раз она пришла с огромным букетом сирени.
— Это вам, Аркадий Петрович! От нашей дворовой. Хозяйка рубила, я ветки попросила. Давайте поставим в вазу, ту самую, подаренную.
Он не стал сопротивляться. Пока она искала вазу, его взгляд упал на сервант. На ту самую шкатулку. И вдруг ему страшно захотелось ее открыть. Впервые за много-много лет.
— Лида, — окликнул он ее. — Иди сюда.
Девушка подошла, держа в руках сверкающую вазу.
— Что такое? Заболели?
— Нет. Дай-ка я тебе кое-что покажу.
Он взял ключ, всегда лежавший у него в кармане, подошел к серванту и открыл стеклянную дверцу. Его руки дрожали. Он вынул шкатулку, бережно протер ее с боков ладонью и поставил на стол.
— Ой, — прошептала Лидия. — Она же красивая какая. А замок есть. Вы ее отпираете?
— Отпираю, — он нашел маленький ключик в том же кармане и вставил его в замочную скважину. Раздался тихий щелчок. Крышка отскочила.
Внутри, на бархатной подкладке, лежала пожелтевшая фотография. На ней — он, моложавый и стройный, и Марина, а на руках у нее — маленькая девочка с большим бантом. А еще там лежала тоненькая, истончившаяся от времени ленточка и несколько писем в конвертах.
Лидия замерла, боясь спугнуть момент.
— Это… это ваша семья?
— Да, — голос старика осип. — Это я, моя жена Марина и наша дочь… Лидочка.
Он выдохнул и посмотрел на девушку. Смотрел долго, не отрываясь.
— Ее тоже Лидой звали. Лидочка.
В комнате стало очень тихо. Лидия молча смотрела то на фото, то на него.
— А где… где она сейчас?
Аркадий Петрович закрыл глаза.
— Ее нет. Она погибла. Маленькой еще. Ей было три года. Скорая не успела… Марина после этого долго болела, совсем слегла. А потом и ее не стало. И остался я один. С этой шкатулкой. Там ее бантик… и волосики… первые, срезанные… и письма, которые Марина ей писала, когда та была еще в животике. Глупо, да? Я не мог ничего выбросить. Все хранил.
Он заплакал. Впервые за многие годы. Тихие, нескончаемые стариковские слезы текли по его щекам и капали на полированную крышку шкатулки. Лидия не говорила ничего. Она просто подошла, обняла его за плечи и прижалась щекой к его седой голове. Они так просидели очень долго.
С того дня все переменилось. Аркадий Петрович словно ждал этого разговора всю жизнь. Он стал больше говорить, рассказывать о Лидочке, о ее первых шагах, о том, как она смеялась. Лидия слушала, а потом стала рассказывать о себе. О том, что она выросла в детском доме. Что про своих родителей ничего не знает. Только помнит, что бабушка была, а потом ее не стало.
— Знаешь, — как-то сказал Аркадий Петрович, разглядывая ее. — У тебя глаза как у Марины. Серые, лучистые. И ямочка на подбородке тоже ее.
— Бывает, — улыбнулась Лидия. — Мир тесен.
Она стала для него не социальной работницей, а родным человеком. Помощницей, которой он мог доверить самое сокровенное. Она помогала ему приводить в порядок сад, они вместе сажали новые цветы, она научилась варить его любимый кисель.
Как-то раз весенним днем они сидели на веранде и пили чай с вареньем. Лидия копошилась в своем телефоне.
— Аркадий Петрович, а вы не знали, что в нашем городе оцифровывают все старые архивные книги? Здорово, правда? Я вот свою родню пытаюсь отыскать, да пока безрезультатно.
Он вздохнул.
— Ищешь? Напрасно, милая. Родня… она не по крови определяется. Вот мы с тобой, скажи, разве мы не родные друг другу?
— Для меня — да, — искренне ответила Лидия. — Вы мне как дедушка родной.
Он улыбнулся, и в его глазах стояла легкая грусть.
— Вот видишь. А я тебя как внучку свою считаю. И знаешь, мне даже кажется иногда… Глупость, конечно. — Он махнул рукой.
— Что кажется?
— Да что ты могла бы быть… ну, не знаю… родственницей моей Марины. У нее была сестра, так та перед войной в эвакуацию уехала, и следы их затерялись. Может, у нее дети, внуки остались. А глаза у тебя точно ее, Маринины. Такие же лучистые.
Лидия задумалась.
— А как звали сестру вашей жены?
— Анна. Анна Николаевна. Как раз как моя прежняя соцработница. Вот совпадение, да?
Лидия вдруг побледнела и уронила ложку. Она внимательно посмотрела на старика.
— Аркадий Петрович… а мою бабушку, ту, что воспитывала меня до детдома, тоже звали Анна Николаевна.
В комнате повисла тишина, густая и звенящая. Аркадий Петрович медленно поднялся с кресла.
— Ты… ты ничего не помнишь о ней? Ничего?
— Помню, что она всегда носила на шее старый медальон. В виде сердечка. Говорила, что это память о ее сестре. Но я его потеряла уже в детдоме… очень давно.
Аркадий Петрович, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Он вернулся с той самой шкатулкой. Его руки снова дрожали, как и в тот первый раз. Он открыл ее и поддел пальцем бархатную подкладку на дне. Под ней лежал маленький, потертый медальон. Он протянул его Лидии.
— Это? — прошептала она, и голос ее сорвался. — Откуда?
— Это Марины медальон. У сестры ее тоже такой был. А я… я просто не мог с ним расстаться. Хранил все эти годы. Как последнюю ниточку.
Лидия взяла медальон. Она щелкнула крошечной застежкой. Внутри была потускневшая крошечная фотография. На ней — две улыбающиеся девушки. Одна — точь-в-точь Марина с фотографии в шкатулке. А другая… была удивительно похожа на саму Лидию.
Она не могла говорить. Слезы текли по ее щекам беззвучно. Она смотрела на старика, а он смотрел на нее, и в его глазах светилось столько боли, нежности и надежды, что сердце сжималось.
— Значит, ты… ты все-таки нашлась, — прошептал он. — Племянница моей Марины. Наша кровинка.
Он не говорил «внучка». Но в этот момент это не имело никакого значения. Они были семьей. Последними людьми, связывающими друг друга с тем далеким, потерянным счастьем. И за окном, в его старом саду, вовсю цвела сирень, наполняя мир густым, сладким ароматом, пахнущим домом, семьей и обретенным после долгой разлуки покоем.