А я смотрела на него, на его испуганное, «заботливое» лицо, и видела перед собой совершенно чужого человека. И тут мой взгляд упал на мое запястье. На гладкое, черное, бесстрастное стекло часов. Подарок. Символ его «любви». И я все поняла.
•••
Я не устроила скандал. Я была слишком оглушена. Я молча убрала осколки, вытерла воду. На все его вопросы отвечала односложно: «устала», «неважно себя чувствую». В ту ночь я впервые сняла часы и положила их на тумбочку. Их темный экран смотрел на меня, как немигающий глаз шпиона.
Весь следующий день я ходила как в тумане. Я перебирала в голове все его слова, все его жесты за последние месяцы. Его «беспокойство» о моем здоровье, его вопросы, его внезапные приступы нежности. Все это было ложью. Холодной, расчетливой игрой. Он не ревновал. Он не боялся за мое сердце. Он боялся за свой кошелек. Он был банкротом, который искал способ решить свои проблемы за мой счет. А я была просто ресурсом. Удобным, доверчивым, любящим ресурсом.
Вечером, когда он вернулся с работы, я ждала его в гостиной. Я была спокойна. Ледяное спокойствие отчаяния.
— Привет, — сказал он, пытаясь меня поцеловать. Я отстранилась.
— Сядь, Вадим. Нам нужно поговорить.
Он сел, напряженно глядя на меня. Я взяла с тумбочки часы и положила их на стеклянный столик между нами.
— Расскажи мне про свой проект, Вадим, — тихо сказала я.
— Какой проект? А, тот, на работе… Светик, там все сложно, я не хочу тебя грузить…
— Расскажи, — повторила я, глядя ему прямо в глаза. — Расскажи мне про проект, на который тебе нужен миллион сто тысяч.
Он побледнел. Его лицо в один миг осунулось, стало серым.
— Света… ты… ты все не так поняла…
— Я все так поняла, Вадим. Я поняла, что эта вещь, — я кивнула на часы, — не для того, чтобы мерить мой пульс. А для того, чтобы слушать мои разговоры.
Он молчал, опустив голову. Это было признание.
— Я бы все вернул, — прошептал он. — Честно. Как только бы встал на ноги. Я влез в ужасные долги, Светочка. Мне угрожали. Я не знал, что делать. Я люблю тебя.
— Любишь? — я горько усмехнулась. — Ты лгал мне каждый день. Ты превратил символ своей «заботы» в орудие предательства. Ты хотел обокрасть меня, прикрываясь любовью. Не смей говорить это слово.
Я встала. Ноги больше не дрожали. Я чувствовала себя пустой, но на удивление сильной.
— Я подаю на развод.
— Света, нет! Пожалуйста! Не уходи! Я все исправлю!
— Ты уже все «исправил», Вадим.
•••
Прошел год. Целый год, который вместил в себя целую жизнь. Или, наоборот, вычеркнул из нее целую жизнь. Я до сих пор не знаю, как правильно.
Развод был тихим и быстрым. Без скандалов, без истерик. У меня просто не было на них сил. Да и зачем? Все уже было сказано в ту страшную ночь, когда рухнул наш мир. Когда он, мой Вадим, мой родной человек, сидел передо мной, раздавленный, жалкий, и лепетал что-то о долгах, угрозах, о том, что он «хотел как лучше».
— Лучше для кого, Вадим? — спросила я тогда, и мой голос был спокоен, как поверхность замерзшего озера. — Для себя?
— Для нас! Я хотел сохранить наш уровень жизни! Нашу квартиру, наши поездки… Я бы тебе все вернул, Светочка, клянусь!
— Ты не понимаешь, — я покачала головой, и внутри что-то оборвалось с сухим треском. — Мне не жалко денег. Слышишь? Вообще не жалко. Если бы ты пришел ко мне и честно сказал: «Свет, я в беде. Я наделал глупостей, я по уши в долгах, мне нужна помощь», — я бы отдала тебе всё. Последнюю копейку. Мы бы продали всё, что у нас есть, мы бы влезли в кредиты, мы бы работали на трех работах. Мы. Вместе. Потому что мы были семьей.
Я сделала паузу, набирая в легкие воздух, который казался густым и тяжелым.
— Но ты не пришел. Ты решил действовать, как вор. Как мошенник. Ты лгал мне в лицо каждый день. Каждое твое «люблю», каждое твое «беспокоюсь» было частью твоего плана. Ты превратил нашу спальню в свой офис, а меня — в свой проект. Ты не просил о помощи. Ты пытался меня одурачить и обокрасть. И вот это, Вадим, я простить не могу. Никогда.
Он плакал. Взрослый, сильный мужчина сидел и плакал, как мальчишка, закрыв лицо руками. А я смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Пустота. Выжженная земля.
Я продала нашу большую, светлую квартиру, в которой мы когда-то были так счастливы. Я сама настояла на том, чтобы разделить деньги строго поровну, хотя адвокат и уверял, что я могу претендовать на большую долю. Мне не нужно было его денег. Мне нужно было только одно — чтобы он исчез из моей жизни. Он отдал свою долю на погашение долгов, но я знала, что этого, конечно, не хватило. Что с ним стало дальше, я не знаю. Я оборвала все контакты. Сменила номер телефона, удалила все социальные сети. Я вырезала его из своей жизни, как хирург вырезает злокачественную опухоль.
Я переехала в ту самую бабушкину двухкомнатную квартиру в старом сталинском доме, в которой когда-то выросла. Здесь все было пропитано воспоминаниями. Вот царапина на подоконнике, которую я оставила в пятом классе, пытаясь вырезать снежинку тупыми ножницами. Вот выцветшее пятно на обоях, где висел портрет дедушки. Первое время было невыносимо тяжело. Тишина давила на уши. По ночам я просыпалась от кошмаров и по привычке тянулась на другую половину кровати, натыкаясь на холодную пустоту.
Днем я с головой ушла в ремонт. Это стало моей терапией. Я сдирала старые обои, хранящие запахи прошлого, сдирала их вместе с кожей со своих пальцев. Я красила стены в светлый, кремовый цвет, закрашивая все тени и призраков. Я выкинула почти всю старую мебель, оставив только бабушкино кресло-качалку и книжный шкаф.
Моя подруга Ира, мучимая чувством вины за тот роковой звонок, пыталась мне помочь.
— Светка, ну может, хватит? — говорила она, глядя, как я, вся в пыли и краске, пытаюсь оттереть вековое пятно на паркете. — Давай я вызову клининг, мастеров. Ты себя в могилу загонишь.
— Не надо, Ир, — отвечала я, не поднимая головы. — Я должна сама. Понимаешь? Сама.
Я должна была сама, своими руками, построить свою новую крепость. Свой новый, честный мир.
Когда ремонт был закончен, квартира преобразилась. Она стала светлой, просторной, наполненной воздухом. И в ней было место только для меня. Ну, почти.
Однажды, возвращаясь из магазина, я увидела у подъезда коробку. В ней, жалобно пища, копошился крошечный, рыжий котенок. Я не смогла пройти мимо. Так в моей жизни появился Мартин. Наглый, своенравный, но невероятно ласковый комок шерсти, который спал у меня на голове и будил меня по утрам, тычась мокрым носом в щеку.
Моя жизнь стала проще, тише, но в ней больше не было лжи. Я вернулась на свою старую работу в районную библиотеку. Моя зарплата была смешной по сравнению с тем, что я имела раньше, но мне хватало. Я заново училась радоваться простым вещам: запаху старых книг, мурлыканью кота, солнечному лучу на свежевыкрашенной стене, долгому разговору с Ирой за чашкой чая.
— Ну как ты? — спрашивала она, с тревогой вглядываясь в мое лицо.
— Я в порядке, — отвечала я. И впервые за долгое время это была чистая правда.
Иногда, конечно, прошлое накатывало. Вечером, сидя в бабушкином кресле-качалке, я смотрела на свое запястье. На бледную, почти исчезнувшую полоску кожи, не тронутую загаром, — след от его «подарка». И вспоминала. Но это была уже не острая, режущая боль. А тихая, меланхоличная грусть. Как по человеку, который умер. Тот Вадим, которого я любила, умер в ту ночь. А чужого, незнакомого мне мужчину, который занял его место, я просто не приняла.
Я поняла одну важную вещь, пожалуй, самую важную за всю свою жизнь. Я всегда думала, что наша безопасность — это деньги на счету, стабильная работа, надежный мужчина рядом. А оказалось, что самая надежная система безопасности — это не умные гаджеты, следящие за твоим сердцем. Это умение слушать свое собственное сердце. Оно ведь шептало мне. Шептало, когда он стал отводить взгляд. Шептало, когда его забота стала душной и навязчивой. Шептало, когда он задавал свои странные вопросы. А я не слушала. Я заглушала его тихий голос громкими доводами разума: «он устал», «он любит», «он заботится».
Я научилась его слушать. Свое сердце. И оно больше никогда не обманет.
Однажды, уже поздней осенью, в библиотеку зашел мужчина. Высокий, в элегантном пальто, с немного грустными, умными глазами. Он спросил какой-то редкий сборник стихов. Мы разговорились. Оказалось, он преподаватель литературы в университете. Он говорил так интересно, что я заслушалась. Уходя, он улыбнулся и сказал:
— У вас очень теплая улыбка. Как солнце в пасмурный день. Можно я зайду завтра? Просто так. Поговорить.
Я смотрела ему вслед и чувствовала, как в моей душе, на той самой выжженной земле, робко, но настойчиво пробивается первый, крошечный зеленый росток. Жизнь продолжалась.
Часть 1