— Олегу отходит квартира, Жанне покупаем машину, — голос Валентины Сергеевны растекался по комнате медовой патокой, обволакивая каждое слово ложной заботой.
Мать сделала театральную паузу, окидывая взглядом троих взрослых детей, собравшихся за потертым кухонным столом родительской хрущевки. Олег тут же уткнулся в планшет, а Жанна едва заметно улыбнулась, поймав мой взгляд. В этой улыбке читалось торжество охотника, загнавшего добычу в угол.
— А тебе, Маринка, достается самое ценное, — мать повысила голос, придав ему торжественность. — Забота о бабуле и полная ответственность за все расходы. Поздравляю.
Воздух в кухоньке сгустился. Слова повисли тяжелым облаком, и я почувствовала, как что-то холодное проникает под ребра. Неужели они действительно считают это справедливым? Неужели никто не видит абсурда происходящего?
— Но ведь квартира бабушкина, — выдавила я, глядя на материнское лицо, излучающее самодовольство.
— И что с того? — фыркнула Жанна, любуясь своим свежим маникюром. — Бабуле она больше не нужна, а Олегу семью создавать надо. Не на улице же ему с Аллой жить.
Как просто она это произнесла. Словно бабушка уже умерла, а не лежала в соседней комнате, слушая наш разговор через тонкие стены.
— А деньги на машину откуда? — мой голос звучал чужим, будто из-под воды.
— С дачи, — небрежно бросила сестра. — Родители решили продать. Тебе же она никогда не нравилась, вечно оттуда сбегала.
Да, я ненавидела те бесконечные летние повинности на грядках. But я помнила каждый вечер на веранде с бабушкой, ее рассказы о войне, о том, как она мечтала стать учительницей. Эти воспоминания были единственным светлым в той даче. Теперь их тоже превратили в товар.
— Мы всегда считали дачу общей, — прошептала я.
— Вот именно! — подхватила мать, и ее голос зазвучал еще слаще. — Мы и поделили по-честному. Каждому по потребностям. Олегу крыша, Жанне мобильность для работы. А тебе — то, что тебе больше всего подходит. Ты у нас самая ответственная.
Ответственная. Это проклятое слово преследовало меня с детства. Марина ответственная — значит, присмотрит за младшими. Марина справится — у нее терпения хватит. Марина поймет — она же умная.
Я посмотрела на отца. Иван Петрович сидел, опустив голову, и старательно изучал рисунок на клеенке. Как всегда, когда нужно было принимать сложные решения.
— Мы решили, что так будет правильно для всех, — мать поставила жирную точку в своем спектакле.
Правильно. Они выдрали из моей жизни все опоры, навесили на шею гирю обязательств и назвали это справедливостью. А я должна была благодарить за такую честь.
Встала на непослушных ногах. Нужно было выйти, пока не сказала того, что потом не простят.
— Иду к бабуле. У нее скоро лекарства принимать.
За спиной почувствовала облегчение. Они справились с задачей. Быстро, четко, почти безболезненно. Для себя.
У двери споткнулась о бабушкин ходунок. Анна Михайловна выглядывала из своей комнаты, лицо осунувшееся, глаза ясные.
— Маринка, родная, — шепнула она. — Я все слышала. Прости их. Они не понимают, что творят.
А я понимала. Слишком хорошо понимала.
Первый звонок раздался через день. «Жанна» высветилось на экране телефона.
— Мариша, привет! — щебетала сестра без всяких предисловий. — Тут такое дело случилось. Мне в автосалон срочно нужно, документы на машину доооформлять. Не дашь взаймы три тысячи? Все деньги на первый взнос ушли.
Я молчала, прислонившись к окну своей однушки на окраине. За стеклом моросил октябрьский дождь, и мир казался серым и безнадежным.
— Жань, у меня самой сейчас каждая копейка на счету. Лекарства для бабули очень дорогие, плюс сиделка...
— Да ладно тебе, — перебила она с нескрываемым раздражением. — Я же не навсегда прошу. Мы семья, должны поддерживать друг друга.
Семья. Какое красивое слово. Только почему поддержка всегда движется в одну сторону?
— Не могу, Жанна.
— Понятно, — холодно бросила она и отключилась.
Через полчаса звонок от матери. Без долгих предисловий:
— Марина, что за глупости? Почему отказываешь сестре? У неё сейчас столько хлопот с новой машиной.
— Мам, у меня тоже хлопот хватает. Больной человек на руках, счета каждый день.
— Не драматизируй. Мы с папой тоже помогаем, чем можем. И потом, я думала, ты порадуешься за Жанну. А ты ведешь себя как эгоистка.
Она произнесла это с такой убежденностью, будто я отказалась поделиться конфетой с сестренкой в детском саду.
Настоящий удар ждал меня в субботу. Пришла к бабуле приготовить еды на неделю и застала в квартире Олега с Аллой. Они ходили по комнатам с рулеткой, оживленно что-то планируя.
— А, Марина! — брат даже не смутился моему появлению. — Кстати, вовремя. Мы тут прикидываем, где стенку между комнатами сносить. Познакомься, это Алла.
Алла окинула меня снисходительным взглядом и натянуто улыбнулась:
— Тут у вас так... атмосферно. Но ничего, мы все в европейском стиле переделаем. Открытая планировка, светлые тона.
Они планировали ремонт в квартире, где еще лежала больная бабушка. В квартире, за коммунальные услуги которой платила я.
— Что вы здесь делаете? — голос сорвался на визг.
— Мама разрешила, — пожал плечами Олег. — Сказала, тебе все равно. Ты здесь не живешь.
— Уходите. Сейчас же.
— Да ладно, чего ты злишься, — он лениво махнул рукой. — Скоро все равно съезжать будем.
Когда дверь за ними закрылась, я рухнула на диван. Они не просто забирали квартиру. Они вычеркивали бабушку из ее собственного дома, пока она еще дышала.
Вечером сидела над грудой счетов. Сиделка, лекарства, коммунальные за две квартиры. Сумма пугала. Открыла мобильный банк — денег до зарплаты оставалось на неделю скудной еды.
Попыталась поговорить с отцом по душам:
— Пап, это несправедливо. Я не справлюсь одна.
Иван Петрович тяжело вздохнул, не отрываясь от телевизора:
— Доченька, пойми маму. Она хочет как лучше. Олег — продолжатель рода, ему гнездо нужно. Жанна — девочка, ей поддержка требуется. А ты сильная, справишься.
Сильная. Меня просто назначили сильной и успокоились на этом. Сняли с себя ответственность, повесив на мою шею неподъемный груз.
Предел терпения наступил в среду. Неделю я жила в персональном кошмаре. Звонили из банка по поводу просрочки по карточке. Сиделка писала, что кончаются дорогие медикаменты. В собственной квартире сломался бойлер, и я сидела без горячей воды, потому что не было денег на мастера.
Устроилась на подработку по ночам, спала по три часа. Крутилась как белка в колесе.
Мать позвонила с утра. Голос бодрый, деловой:
— Мариночка, у меня для тебя замечательная новость! Мы решили твою проблему с деньгами.
Сердце екнуло от надежды. Неужели одумались?
— Мы нашли для бабули отличный пансионат. Государственный, очень приличный. И главное — почти бесплатный!
Надежда рассыпалась в прах.
— Представляешь, какая экономия? Больше не надо за сиделку платить, за квартиру... Уже договорились, в субботу перевозим. Тебе только вещички собрать. Самое необходимое.
Богадельня. Они решили сплавить бабушку в богадельню, чтобы Олег спокойно делал ремонт.
— Вы решили без меня?
— Конечно! Мы же видим, как тебе тяжело. Решили помочь, разгрузить. Сама же жаловалась папе на трудности.
Помощь. Они называли это помощью.
— Я не согласна.
— Марина, не глупи, — в голосе появились стальные нотки. — Вопрос решен. Папа уже согласие дал как ближайший родственник.
И тогда что-то оборвалось. Невидимая цепь, которая держала меня в рамках «хорошей послушной дочери».
— Нет, — сказала я ровно. — Ничего вы не сделаете.
— Это еще почему?
— Потому что права не имеете.
Отключила телефон.
Руки двигались автоматически. Подошла к бабушкиному комоду, выдвинула нижний ящик. Под стопкой старых платков лежал плотный конверт.
Вспомнила тот день полгода назад. Бабуля позвала меня, руки тряслись от болезни:
«Маринка, возьми. На всякий случай. Валя — не плохая, но она видит выгоду, а не людей. Когда придет время, ты должна защитить меня, а не имущество. Ты умная, разберешься».
Внутри лежал документ, сложенный вчетверо. Генеральная доверенность на мое имя. Полное право распоряжаться имуществом и принимать медицинские решения.
У меня был козырь.
Нашла в телефоне номер семейного юриста, которого мне когда-то посоветовала коллега.
— Здравствуйте. Марина Воронова. Мне срочно нужна консультация. У меня генеральная доверенность, и я хочу запретить третьим лицам доступ к моей подопечной.
В субботу они явились как на праздник. Мать, отец, Олег. Самоуверенные, довольные собой.
— Ну что, все готово? — с порога заявила мать. — Где вещи? Машина ждет.
— Никуда никто не поедет, — вышла им навстречу я. Впервые за недели чувствовала полное спокойствие.
— В смысле? — нахмурилась она.
Молча протянула копию доверенности. Мать пробежала глазами, лицо менялось. Самоуверенность сменилась недоумением, потом — яростью.
— Что за чушь?
— Это законный документ, — раздался за спиной спокойный голос.
Из комнаты вышел юрист Михаил Андреевич:
— Согласно этой доверенности, единственным представителем Анны Михайловны является Марина Ивановна. Любые ваши действия без ее согласия — самоуправство.
Олег выхватил бумагу у матери:
— Но квартира! Мне обещали!
— Квартира принадлежит вашей бабушке, — четко произнесла я. — А я считаю нынешние условия для нее неподходящими.
Отец смотрел с ужасом:
— Дочка, что ты творишь? Мы же семья...
— Семья — это когда заботятся друг о друге. А не когда сбрасывают слабого ради выгоды сильных.
Мать побагровела:
— Как ты смеешь! Я тебе жизнь дала!
— Спасибо за жизнь. Но это не дает права ее разрушать. Вы сделали выбор — Олегу квартира, Жанне деньги, мне ответственность. Принимаю полностью.
Сделала паузу:
— Отныне к бабуле и ее имуществу вы не имеете отношения. Квартира будет продана. На эти деньги обеспечу ей достойный уход в частном пансионате.
— Не имеешь права! — завизжал Олег.
— Имею. И использую. Покиньте помещение, иначе вызову полицию.
Они смотрели на меня как на незнакомца. Возможно, в тот момент я ею и стала. «Удобная девочка», на которую все сваливали, умерла.
Ушли, хлопнув дверью. Отец обернулся напоследок. В глазах мелькнуло что-то похожее на раскаяние.
Было поздно.
Эпилог
Прошло полтора года. Сижу в маленькой, но своей студии с панорамным окном. Каждая вещь здесь выбрана мной. Это мое пространство, моя крепость.
Бабули не стало четыре месяца назад. Ушла тихо, во сне, в своей комнате частного пансионата. Последний год провела в комфорте и заботе. В моменты ясности узнавала, улыбалась, крепко держала мою руку.
Этого было достаточно.
После смены номера бывшая семья исчезла из поля зрения. Но через общих знакомых до меня долетали обрывки их новой реальности.
Жанна быстро разочаровалась в дорогой машине. Не потянув кредит и обслуживание, продала за полцены. Теперь ездила на метро, жалуясь на несправедливость мира.
Олег так и не женился. Когда стало ясно, что бесплатного жилья не будет, романтика испарилась. Вернулся в родительскую комнату, где и прозябал, обвиняя всех в своих неудачах.
Родители получили на содержание двух взрослых неудачников вместо планируемого освобождения от забот.
Звонок застал меня за сортировкой фотографий. Незнакомый номер.
— Марина? — голос отца звучал глухо. — Дочка, знаю, что не имею права... Но скоро у мамы день рождения. Может, придешь? Она будет рада.
Я представила этот праздник. Унылое застолье, натянутые улыбки. Жанна, сверлящая завистливым взглядом. Олег, уткнувшийся в тарелку. Мать, играющая радушную хозяйку.
Они не изменились. Просто хотели вернуть удобную исполнительницу чужих желаний.
— Нет, папа. Не приду.
— Мы скучаем. Мы семья...
— Та семья сделала выбор полтора года назад. Уважаю его. Теперь у меня своя жизнь. Уважайте ее.
Завершила разговор. Заблокировала номер.
Вернулась к фотографиям. На одной бабуля держит маленькую меня на руках.
Улыбнулась. Я сохранила главное — память и себя.