— Ты должна готовить всю семью по воскресеньям, — сказал муж, а я подала заявление.
Эта фраза не прозвучала громом среди ясного неба. Она была последней каплей, тем самым камешком, что вызывает лавину. Николай произнес ее своим обычным, чуть покровительственным тоном, тем самым, каким он тридцать лет говорил мне, какую рассаду сажать, куда мы поедем в отпуск и что мне «к лицу, а что не очень». Он стоял в дверях кухни, крупный, еще крепкий в свои пятьдесят семь, в домашней фланелевой рубашке. За окном разливался серый ноябрьский свет Челябинска, и голые ветки тополя царапали небо.
Я молча помешивала кашу в кастрюльке. Не для него. Для себя. Он уже позавтракал яичницей с беконом, которую я ему приготовила.
— Оля, ты меня слышишь? — в его голосе прорезались нетерпеливые нотки. — Антон с Дианой приедут. И ее родители, Семён Петрович с Ларисой. Я их пригласил. Познакомимся поближе, по-семейному. Ты накроешь стол. Что-нибудь такое… основательное. Мясо по-французски, оливье, как ты умеешь.
Я выключила плиту. Поставила кастрюльку на холодную конфорку. Внутри меня что-то щелкнуло. Громко, сухо, как сломанная ветка. Не было ни злости, ни обиды. Только оглушительная, звенящая тишина и холод, который пополз от кончиков пальцев вверх по рукам. Я обернулась и посмотрела на мужа. Посмотрела так, будто видела его впервые. Не родного, привычного Колю, с которым мы вырастили двоих детей и построили эту квартиру, а чужого, самодовольного мужчину, который только что расписался в полном непонимании того, кто я есть.
«Ты должна».
Не «давай пригласим», не «как ты смотришь на то, чтобы», а «ты должна». Будто я не человек, а функция. Кухонный комбайн с опцией «накрыть на восемь персон». И это для знакомства с родителями Дианы, его новой невестки, которых я видела один раз на свадьбе. Они должны были прийти и оценить, как хорошо их дочь устроилась, какая у нее теперь заботливая и умелая свекровь. Бесплатное приложение к их сыну.
— Нет, — сказала я. Голос был чужой, спокойный и очень твёрдый.
Николай удивленно моргнул. Он не привык к отказам.
— Что «нет»? Не хочешь мясо по-французски? Сделай буженину.
— Нет, Коля. Я не буду готовить. Ни в это воскресенье, ни в следующее.
Он нахмурился, его лицо начало медленно наливаться краской. Это была его типичная реакция на сбой в программе.
— Это еще что за новости? Что значит «не буду»? Я уже пригласил людей!
— Тогда тебе и придется их развлекать, — я пожала плечами. — Можешь заказать еду. Или приготовить сам.
Я прошла мимо него в гостиную. Наша большая, заставленная полированной мебелью гостиная, где главным украшением был огромный телевизор и стеллаж с хрусталем, который доставали два раза в год. Я опустилась на ковер. Просто села на пол, спиной к дивану, и обхватила колени. Я смотрела на пылинки, танцующие в луче света, и понимала, что всё. Конец. Тридцать лет жизни, уложенные в аккуратные стопочки компромиссов, только что рассыпались прахом от одной фразы.
Он вошел следом, его шаги были тяжелыми, возмущенными.
— Ольга, ты в своем уме? Что на тебя нашло? ПМС в твоем возрасте?
«В твоем возрасте». Второй удар. Контрольный. Мне пятьдесят четыре. Возраст, когда ты уже никому ничего не должна, кроме себя. А оказалось — должна. Должна соответствовать, обслуживать, создавать уют для новых членов семьи, которые младше моей дочери.
— Я подам на развод, — сказала я в ковер.
Он замер. Наверное, думал, что ослышался.
— Что?
Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Спокойно, без слез, без истерики.
— Я. Подам. На. Развод. Завтра понедельник. Я пойду и напишу заявление.
Николай рассмеялся. Громко, нервно, но все еще уверенно. Он подошел и сел на диван надо мной, как бы нависая.
— Оленька, не дури. Ну, погорячился я, извини. Не хочешь — не готовь. Закажем пиццу. Все, конфликт исчерпан. Ты чего, из-за ужина семью рушить собралась? Люди засмеют.
— Дело не в ужине, Коля. Ты этого никогда не поймешь. А я устала объяснять.
Он еще что-то говорил. Про наш возраст, про детей, про ипотеку за квартиру сына, которую мы помогали платить. Про то, что я «с жиру бешусь». Я не слушала. Я смотрела на узор на ковре и думала о том, что я заберу с собой. Не хрусталь. Не сервизы. Книги. Свои старые учебники по геологии, которые пылились на антресолях. Коробку с образцами минералов, которую я собирала еще в институте. Фотографии детей. Свои, не наши общие. Картину с видами Карелии, которую мне подарила на юбилей дочь. И всё.
Когда он понял, что я не реагирую, он хлопнул дверью и ушел. Наверное, к себе в гараж, «остыть». А я осталась сидеть на полу. Я не плакала. Внутри было пусто и легко. Будто я несла на спине огромный мешок с камнями и наконец-то его сбросила.
Первым делом я позвонила дочери. Маринка жила в Москве, работала дизайнером, была резкой, самостоятельной и совсем на меня не похожей.
— Мам, привет! Что-то случилось? Голос у тебя странный.
Я глубоко вздохнула.
— Мариша, мы с отцом разводимся.
На том конце провода повисла тишина. Я уже приготовилась к вопросам, уговорам, к этому вечному «мам, ну вы же столько лет вместе».
— Слава богу! — вдруг выдохнула дочь. — Наконец-то! Что он на этот раз отмочил?
И я, неожиданно для себя, рассмеялась. Впервые за этот день. Я рассказала ей про воскресный ужин.
— Мам, ты у меня святая. Я бы его еще лет двадцать назад послала с его «должна». Так, что делать будем? Тебе нужна помощь? Деньги? Адвокат? Я могу приехать.
— Не надо, милая. Я сама. Просто хотела, чтобы ты знала.
— Я тобой горжусь, мам. Серьезно. Просто до одури горжусь. Позвони тете Ире. Она тетка боевая, сейчас тебе мозги вправит и коньяком напоит.
— Хорошо, — сказала я и повесила трубку.
Ирина, моя институтская подруга, жила в соседнем подъезде. Она примчалась через десять минут, без звонка, с бутылкой хорошей водки в авоське и банкой маринованных огурцов.
— Маринка твоя — телепат. Звонит, говорит, мать на развод подает, нужна группа поддержки. Ну, рассказывай, бухгалтер мой дорогой, какая проводка у тебя не сошлась.
Ира была полной моей противоположностью. Шумная, яркая, дважды разведенная, работающая риелтором. Она плюхнулась на кухне, налила водку в две хрустальные рюмки из «парадного» серванта.
— За новую жизнь! — провозгласила она. — Пей до дна!
Я отхлебнула. Горло обожгло.
— Он сказал, я должна, — коротко объяснила я.
Ира понимающе кивнула.
— Это у них фирменное. Мой первый тоже считал, что я должна встречать его с работы в пеньюаре и с борщом. А я с работы приходила позже него. Так, план действий. Где жить будешь?
— Не знаю. Сниму что-нибудь.
— Правильно. Никаких «поживу пока у тебя». Сразу отдельная территория. Открывай ноутбук, сейчас будем тебе берлогу искать. Маленькую, уютную, чтоб только для тебя. И чтоб Козел твой адрес не знал.
Мы сидели до поздней ночи. Пили водку, ели огурцы прямо из банки и смотрели объявления об аренде. Я впервые за много лет чувствовала себя не «мамой», не «женой», а просто Ольгой. И мне это нравилось. К утру мы нашли идеальный вариант: крошечная однокомнатная квартира на окраине города, в новом доме, с панорамным окном и видом на лес. «Бабушкин ремонт, зато дешево и хозяйка в другом городе», — резюмировала Ира. Я тут же позвонила и договорилась о просмотре.
Вечером вернулся Николай. Тихий, присмиревший. С букетом хризантем, которые я не любила.
— Оль, ну прости. Я был неправ. Давай не будем пороть горячку.
Он попытался меня обнять, но я отстранилась.
— Коля, решение принято. Я завтра иду в ЗАГС, а потом смотреть квартиру.
Он смотрел на меня, и в его глазах было не раскаяние, а страх. Страх не потерять меня как любимую женщину. Страх потерять привычный уклад жизни, где всегда есть чистые рубашки и горячий ужин.
— Куда ты пойдешь? В твоем возрасте! Кому ты нужна? Начнешь по съемным углам мыкаться? Оля, одумайся! Что люди скажут? Что сын скажет?
— Мне все равно, что скажут люди. А сын… Сын поймет. Если не сейчас, то потом.
Разговор с сыном был самым тяжелым. Антон позвонил на следующий день.
— Мам, мне папа все рассказал. Мам, ну зачем так сразу? Ну, погорячились оба, с кем не бывает. Вы же не чужие люди. Может, вам поговорить? Диана с родителями очень расстроились, что ужин отменился.
— Антоша, — я старалась говорить как можно мягче, — это не ваше с Дианой дело. Это наши с отцом отношения.
— Но это из-за нас!
— Нет. Это из-за того, что твой отец за тридцать лет так и не понял, что я живой человек, а не часть интерьера. Я устала, сынок. Просто очень устала.
Я сняла ту квартиру. Она была маленькой, но светлой. Я отмыла ее до блеска, выкинула старые хозяйские шторы и повесила простой белый тюль. Перевезла свои вещи. Это заняло всего три коробки. Книги. Коробка с камнями — амазониты, чароиты, агаты. Мой старый походный свитер. Альбомы с фотографиями, где были только я, дети и Ирка. Ни одной фотографии с Николаем. Когда я выносила последнюю коробку, он стоял в прихожей. Постаревший, растерянный.
— Может, останешься? Оль… Я все буду делать, хочешь? Сам готовить буду.
— Поздно, Коля. Ты тридцать лет не хотел. А теперь уже я не хочу.
Первые недели были странными. Тишина оглушала. Я привыкла к звуку его шагов, к бормотанию телевизора, к его храпу по ночам. Теперь я была одна. Я работала бухгалтером в небольшой строительной фирме, и рутина спасала. Вечерами я разбирала свои камни, раскладывала их на подоконнике, читала старые книги. Я нашла свой диплом, который не открывала с момента окончания института. «Инженер-геолог». Звучало как привет из другой жизни.
Постепенно я начала оживать. Я записалась на курсы акварели — всегда мечтала, но было «некогда». У меня получалось плохо, но сам процесс — смешивать краски, водить кистью по бумаге — завораживал. Я начала ходить в бассейн. Похудела, посвежела. Когда я встречала на улице знакомых, они смотрели на меня с жалостливым любопытством. «Слышали, вы с Николаем разошлись… Как ты там одна?» А я улыбалась и отвечала: «Прекрасно». Они не верили.
Развод оформили быстро. Делить нам было особенно нечего. Квартира осталась ему, он выплатил мне мою долю. Небольшую, но мне хватало. Я продолжала работать и откладывать деньги. У меня появилась цель. Неясная, туманная, но она была. Она была связана с той картиной с видами Карелии, что висела теперь на моей маленькой кухне.
Через полгода я уволилась. Директор был в шоке.
— Ольга Васильевна, вы наш лучший сотрудник! Куда вы? Мы вам зарплату поднимем!
— Спасибо, но я переезжаю, — ответила я.
Я купила билет в один конец. Петрозаводск. Когда я сказала об этом детям, Антон долго молчал, а потом сказал: «Мам, ты сумасшедшая. Но крутая. Пришли адрес, я приеду в гости». А Маринка просто визжала в трубку от восторга.
Ира провожала меня на вокзале.
— Ну ты даешь, геолог! — обнимала она меня. — Нашла-таки свои камни. Звони, пиши, не пропадай. И это… если встретишь там какого-нибудь бородатого лесника, не упускай!
Петрозаводск встретил меня запахом сосен и воды. Я сняла комнату в старом деревянном доме недалеко от Онежского озера. И впервые за много лет почувствовала себя на своем месте. Я не искала работу бухгалтера. Я пошла в местный краеведческий музей и попросилась волонтером в геологический отдел. Меня взяли. Разбирать архивы, чистить образцы, помогать в подготовке экспозиций. Платили копейки, но мне было все равно. Я была счастлива.
Я часами пропадала в фондах, перебирая шершавые, холодные куски пород. Я гладила отполированные срезы чароита, похожего на сиреневые сумерки, любовалась узорами на яшме. Это был мой мир. Мир, который я предала тридцать лет назад ради борщей и чистых рубашек.
Однажды в музей пришел мужчина. Невысокий, подтянутый, с обветренным лицом и спокойными серыми глазами. Он принес несколько интересных образцов пегматита, найденных им во время похода. Мы разговорились. Его звали Андрей. Он оказался местным историком, краеведом, который в свободное время исхаживал Карелию вдоль и поперек. Он говорил о камнях, о лесах, о древних саамах с таким увлечением, что я слушала, боясь пропустить хоть слово.
Мы начали общаться. Ходили вместе на лекции, гуляли по набережной, ездили за город. Он показывал мне заброшенные каменоломни, места выхода гранитных скал. С ним было легко и просто. Не нужно было ничего изображать, ничему соответствовать. Мы могли часами молчать, просто сидя на берегу озера и глядя на воду. Он тоже был разведен. Давно. Его жена уехала в Москву за «большой жизнью».
Как-то раз мы сидели на огромном валуне у воды. Был теплый августовский вечер.
— Знаешь, Оля, — сказал Андрей, — я когда тебя в музее первый раз увидел, подумал: вот человек на своем месте. У тебя так глаза горели, когда ты на эти свои камни смотрела.
Я улыбнулась.
— Я тридцать лет до этого места добиралась.
— Главное, что добралась, — он осторожно взял мою руку в свою. Его ладонь была теплой и шершавой. — Дорога стоила того?
— Да, — выдохнула я, глядя на закатное небо над Онего. — Стоила.
Вечером мне позвонила Маринка.
— Мам, привет! Как ты? Антон тут съездил к отцу… Говорит, тот совсем сдал. Живет на пельменях, в квартире бардак. Диана к ним ходить отказалась, сказала, не собирается быть прислугой. Он про тебя спрашивал. Жалеет, говорит.
Я слушала ее и чувствовала… ничего. Ни злорадства, ни жалости. Просто констатацию факта. Это была уже не моя жизнь.
— Мам, ты там не скучаешь одна?
— Я не одна, — сказала я.
— Опа! — оживилась дочь. — А вот с этого места поподробнее! Он бородатый лесник?
Я рассмеялась.
— Нет. Он историк. И он не бородатый.
— Мам, я так за тебя рада! Ты заслужила быть счастливой. Ты у меня самая сильная.
Я закончила разговор и подошла к окну. Внизу темнело озеро. На столе лежали мои акварели — неумелые, но яркие пейзажи. И новый камень, который принес сегодня Андрей, — кусок беломорита, переливающийся нежным лунным светом. В телефоне звякнуло сообщение. От него.
«Ольга, я тут прочитал про одно интересное место, старые штольни. Не хотите съездить на выходных? Говорят, там можно найти удивительные гранаты».
Я посмотрела на свое отражение в темном стекле. На меня смотрела женщина с короткой стрижкой, в простом свитере, с улыбкой в уголках глаз. Женщина, которая нашла свои камни. И, кажется, не только их.
Я набрала ответ: «С удовольствием». И впервые за долгие-долгие годы я с нетерпением ждала воскресенья.