Мама ушла тихо, на рассвете. Пять лет я засыпала под звук ее прерывистого дыхания из соседней комнаты, и в это утро оглушительная тишина разбудила меня лучше любого будильника. Я вошла в ее спальню и поняла, что мой круглосуточный пост окончен.
Брат Олег и сестра Светлана приехали на похороны. Олег — в дорогом костюме, пахнущий успехом и хорошим парфюмом. Света — с заплаканными (но идеально накрашенными) глазами и мужем под руку. Они изображали скорбь так профессионально, будто репетировали эту роль годами.
А после поминок, когда последний гость ушел, Олег, даже не дав остыть чаю в чашках, деловито положил на стол папку с документами.
— Так, Марина, давай сразу к делу, — сказал он, избегая смотреть мне в глаза. — Мама оставила квартиру нам троим в равных долях. Мы со Светой решили, что тянуть не нужно. Квартиру надо продавать.
Я смотрела на него, и слова не шли. Продавать? Эту квартиру, где еще витал мамин запах? Где я провела последние пять лет своей жизни, меняя памперсы, готовя протертые супы и слушая ее ночной кашель?
— Куда же я пойду? — тихо спросила я.
Света фыркнула, поправляя шелковый платок на шее.
— Маринка, ну не начинай. У тебя будет твоя треть. Купишь себе комнатку где-нибудь. Или студию в ипотеку возьмешь. Тебе же не привыкать экономить.
«Не привыкать экономить». Эти слова ударили меня наотмашь. Последние пять лет я жила на мамину пенсию и те жалкие копейки, что они изредка присылали «на лекарства». Я уволилась с работы, потому что мама требовала ухода 24/7. Я забыла, что такое новое платье, поход в кафе или отпуск. Моим отпуском были три часа, пока сиделка была с мамой, за которые я успевала сбегать в магазин и аптеку.
— Я думала… я думала, мама оставит квартиру мне, — призналась я, и голос предательски дрогнул. — В качестве компенсации. За мой уход.
Олег рассмеялся. Холодно и безрадостно.
— Компенсации? Марина, ты о чем? Это называется «дочерний долг». Ты жила здесь, не платила за коммуналку, питалась. Мы тебе деньги присылали. Так что мы в расчете.
— Деньги? — я вскипела. — Ты называешь деньгами те пять тысяч в месяц, которые ты скидывал с барского плеча? А ты, Света? Твои фруктовые пюре раз в полгода — это тоже плата? А кто сидел с мамой ночами, когда у нее поднималось давление? Кто мыл ее, когда она перестала вставать? Вы приезжали раз в год на ее день рождения, делали селфи для соцсетей и уезжали через час!
— Перестань давить на жалость! — отрезала Света. — У нас свои семьи, работа, дети! Мы не могли бросить всё, как ты!
— У меня тоже была жизнь! — закричала я. — Была работа, были друзья! Я все это похоронила здесь, в этих стенах, пока вы жили!
— Хватит истерик, — прервал меня Олег. — Решение принято. Завтра придет риелтор, оценит квартиру. Будь добра, приберись тут немного, чтобы вид был товарный.
Он сказал это так, будто я была прислугой, которую скоро рассчитают.
Следующий месяц был кошмаром. Они вели себя так, будто меня не существовало. Приводили риелторов, покупателей. Ходили по комнатам, цокали языками: «Тут надо обои переклеить, тут подкрасить». Они обсуждали будущую прибыль при мне, не стесняясь. А я жила, как призрак, в доме, который вот-вот перестанет быть моим.
Развязка наступила, когда они принесли мне документы на подпись. Предварительный договор купли-продажи.
— Подписывай, Марина. Покупатель хороший, дает отличную цену, — деловито сказал Олег.
Я смотрела на бумагу, на строчки, которые лишали меня единственного, что у меня осталось. И понимала, что проиграла. У меня не было ни сил, ни денег на борьбу.
— Хорошо, — сказала я. — Я подпишу. Только дайте мне пару дней, чтобы собрать мамины документы и фотографии.
В ту ночь я не спала. Перебирала старые альбомы, письма, мамины вышивки. И в старой шкатулке, под пожелтевшими открытками, я нашла то, что изменило всё. Тонкую школьную тетрадь. Мамин дневник. Последние пять лет ее жизни.
Я читала и плакала. Она писала обо всем: о боли, о бессоннице, о сериалах, которые мы смотрели вместе. Она записывала каждый их звонок: «Сегодня звонил Олег, три минуты. Спросил, как здоровье, и положил трубку». «Света прислала фото внуков. Красивые. Жаль, что вживую их почти не вижу».
А между этими горькими строками были страницы, посвященные мне. «Мариночка опять всю ночь не спала, сидела у моей кровати». «Как же мне повезло с дочкой. Без нее я бы давно умерла». «Господи, дай ей здоровья и счастья за все ее мучения со мной».
На последней странице, выведенная дрожащим почерком, была запись:
«Сегодня приходил нотариус. Сделала, как хотели Олег и Света, — разделила все поровну. Не хочу скандалов после моей смерти. Но знайте, дети, если вы это когда-нибудь прочтете: всю свою любовь и эту квартиру я в душе оставляю моей доченьке Марине. Только она была моей семьей до последнего вздоха. А вы свой выбор сделали давно».
На следующий день я пришла к ним с этой тетрадью. Они уже открыли шампанское, празднуя будущую сделку.
— Я готова подписать, — сказала я тихо. — Но сначала я хочу вам кое-что прочитать. Это мамино.
Я начала читать. Сначала они усмехались, потом их лица становились все серьезнее, а к концу на глазах Светы блестели слезы. Олег сидел бледный, как полотно, и смотрел в одну точку.
Когда я закончила, в комнате повисла тишина. Я положила дневник на стол поверх договора купли-продажи.
— Ну что, делим наследство? — спросила я, глядя им прямо в глаза.
Если эта история нашла отклик в вашей душе, не поскупитесь на „палец вверх“ и подписывайтесь на канал. Ваша поддержка — лучшая награда для автора! ✌
А теперь давайте поспорим в комментариях:
- Справедливо ли делить наследство поровну, если один из детей жертвовал своей жизнью ради ухода за родителем, а другие — нет?
- Что важнее — буква закона или человеческая совесть? Имела ли Марина моральное право на всю квартиру?
- Как бы вы поступили на месте Олега и Светы после прочтения дневника матери? Продали бы квартиру?
Очень интересно узнать, что вы думаете. Оставляйте свои комментарии! ❤