Марина всегда считала свой брак крепостью. Да, не идеальной, с трещинками по фасаду и поскрипывающими половицами, но всё же – крепостью. Двадцать пять лет – это не шутка. Это целая жизнь, вросшая корнями в быт, привычки, общие воспоминания и общую ипотеку. А в центре этой крепости – их семья: она, муж Всеволод и уже почти взрослая дочь Аня. И вот, в один совершенно обычный субботний вечер, когда за окном плакал мелкий ноябрьский дождь, а в духовке подрумянивалась курица с яблоками, эта крепость рухнула. Рухнула внезапно, оглушительно и, как оказалось, бесповоротно.
Все началось с собаки. Точнее, со щенка.
Всеволод, работавший кинологом в элитном питомнике, вернулся домой позже обычного. Он вошел в квартиру не как всегда – шумно, стряхивая капли с куртки и громко зовя своего старого ризеншнауцера Арчи, – а как-то таинственно, на цыпочках, с заговорщицкой улыбкой. В руках у него была большая дорожная сумка, из которой доносилось тихое поскуливание.
— А это кто у нас тут? – Марина вышла из кухни, вытирая руки о передник. – Сева, ты чего такой загадочный?
— Сюрприз! – провозгласил Всеволод, ставя сумку на пол в прихожей. Он расстегнул молнию, и на свет божий выбралось неуклюжее, большеухое существо шоколадного цвета с растерянными глазками-бусинками. – Знакомьтесь, это Гектор! Щенок кане-корсо. Будущий чемпион, я вам говорю!
Марина замерла. Рядом прихрамывал старый Арчи, с недоумением обнюхивая нового обитателя. В его умных, под седыми бровями, глазах читалась вселенская скорбь.
— Сева, ты… ты в своем уме? – только и смогла выговорить Марина, когда прошел первый шок. – Какая собака? У нас Арчи, ему четырнадцать лет, он еле ходит! Куда нам еще одного пса, да еще такой породы? Это же почти теленок!
— Марин, ну ты чего? – Всеволод подхватил щенка на руки, прижимая к груди. – Это же элита! Его родители – чемпионы Европы. Мне его отдали почти даром, по старой дружбе. Считай, инвестиция. Через год он будет стоить как машина. Я буду его готовить к выставкам, это же моя работа, моя жизнь!
Он говорил с таким воодушевлением, с таким огнем в глазах, какой Марина не видела уже много-много лет. Этот огонь предназначался собакам, выставкам, родословным – чему угодно, но не ей.
— Инвестиция? – голос Марины зазвенел. – У нас кредит за машину еще не выплачен, Ане на учебу откладывать надо, крыша на даче течет! Какая к черту инвестиция? Ты со мной посоветовался? Ты хоть подумал, что это щенок, за ним ухаживать надо, как за ребенком? Лужи, прививки, корм специальный, который стоит как крыло самолета!
— Ой, ну началось… – Всеволод картинно закатил глаза. – Я думал, ты порадуешься. Я же для семьи стараюсь. А ты сразу про деньги. Вечно ты все сводишь к быту, к этим своим копейкам. Никакой широты души!
Именно эта фраза – «широта души» – стала последней каплей. Марина работала фармацевтом в аптеке. Каждый день она видела людей, считающих каждую копейку на лекарства для своих стариков, для больных детей. Она знала цену деньгам, заработанным монотонным, ежедневным трудом. И эта его «широта души» всегда оплачивалась из ее зарплаты, из тех денег, что она откладывала с каждой получки, ужимая себя во всем.
— Широта души, говоришь? – она сняла передник и бросила его на стул. – А чья душа оплатит ветеринара, если этот твой «чемпион» заболеет? Чья душа будет вставать в пять утра, чтобы гулять с ним, пока ты спишь? Моя, Сева! Всегда все на мне! И знаешь что? Я устала. Я больше не хочу быть твоим тылом, твоим спонсором и твоей бесплатной прислугой.
Курица в духовке начала подгорать, наполняя квартиру горьковатым запахом. Старый Арчи, чувствуя напряжение, забился под вешалку и тихо заскулил. Щенок, наоборот, выбрался из сумки и сделал первую в своей новой жизни лужу прямо на коврике у двери.
В этот вечер крепость их брака не просто треснула – она рассыпалась в пыль. И из-под обломков полезли наружу все те проблемы, обиды и недомолвки, которые они годами старательно заметали под ковер.
Развод был на удивление тихим. Всеволод, оскорбленный до глубины души тем, что его «широкую душу» не оценили, собрал свои вещи, кубки с выставок, забрал щенка-чемпиона и переехал к матери, Злате Борисовне. Старого Арчи он, конечно, оставил Марине. «Тебе с ним будет не так одиноко», – бросил он с великодушным видом, будто делал ей огромное одолжение.
Злата Борисовна, женщина властная и всегда считавшая, что ее Севочка достоин лучшей партии, немедленно развернула бурную деятельность. Она обзвонила всех родственников и общих знакомых, рисуя душераздирающую картину: ее несчастный мальчик, талантливый кинолог, посвятивший жизнь благородному делу, был изгнан из собственного дома меркантильной и приземленной женой, которая променяла высокое искусство собаководства на какие-то там текущие крыши и кредиты.
— Представляешь, Ирочка, – вещала она в трубку своей сестре, достаточно громко, чтобы это слышала вся автобусная остановка, – она ему щенка не разрешила! Элитного щенка, будущего кормильца! Говорит, дорого. А на себя, на свои тряпки и помады, ей не дорого? Марина всегда была себе на уме. Вроде тихая, а внутри – калькулятор. Все подсчитывает, все выгоду ищет. Севочка у меня человек творческий, тонкой душевной организации, ему с такой было тяжело. Он ведь как ребенок, ему забота нужна…
Эти разговоры, передаваемые по сарафанному радио, долетали и до Марины. Подруги сочувственно качали головами. Одни говорили: «Ну и дура! Такого мужика упустила! Рукастый, не пьет». Другие, более проницательные, вздыхали: «Давно пора было. Ты на себя в зеркало посмотри, совсем себя запустила, жила только его интересами».
Марина молча сносила все. Она чувствовала себя опустошенной. Не было ни радости, ни облегчения – только гулкая пустота на месте тех двадцати пяти лет, что были вычеркнуты из жизни. Квартира, казавшаяся раньше тесной, стала огромной и неуютной. Даже старый Арчи тосковал: бродил из угла в угол, искал хозяина и жалобно поскуливал во сне.
Дочь Аня, студентка-первокурсница, металась между родителями. Она любила и отца, и мать, и не могла понять, как такая глупость, как щенок, могла разрушить их семью.
— Мам, ну может, вы погорячились? – говорила она, приезжая на выходные. – Папа так переживает. Он говорит, что ты его совсем не понимаешь.
— Анечка, дело не в щенке, – устало объясняла Марина. – Щенок – это просто последняя спичка, брошенная в бочку с порохом. А порох там копился годами.
Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, Марина с головой ушла в работу и дачу. Весной, как только сошел снег, она поехала на свой маленький участок. Воздух был влажным и пах прелой землей. Нужно было обрезать смородину, убрать старые листья, подготовить грядки. Работа в саду всегда ее успокаивала. Копаясь в земле, высаживая рассаду, она чувствовала, как вместе с робкими зелеными ростками в ее душе тоже пробивается что-то новое, живое.
В один из таких дней, возвращаясь с дачи с тяжелыми сумками, она решила заехать в новый фитнес-клуб, открывшийся неподалеку от ее дома. «Надо же как-то приводить себя в порядок», – с грустной иронией подумала она, разглядывая в витрине свое отражение – уставшая женщина сорока семи лет, с потухшими глазами и опущенными уголками губ.
В клубе пахло железом, резиной и здоровым потом. Гремела музыка. Молодые, подтянутые люди с энтузиазмом тягали гантели и бегали по дорожкам. Марина почувствовала себя здесь чужой, старой развалиной. Она неловко прошла к стойке администратора.
— Здравствуйте, я бы хотела узнать насчет абонемента…
Именно в этот момент она впервые увидела Никиту. Он стоял у входа в тренажерный зал, высокий, широкоплечий, и объяснял что-то хрупкой девушке. Он говорил спокойно, уверенно, и от его низкого голоса по спине Марины пробежали мурашки. Он обернулся, их взгляды встретились. Он улыбнулся – просто вежливо, как улыбаются всем новым посетителям. Но Марине показалось, что эта улыбка адресована именно ей.
Никита оказался тренером по боксу. Ему было тридцать пять. Разница в двенадцать лет казалась Марине пропастью. Она купила абонемент на йогу и пилатес, стараясь держаться подальше от гулкого, наполненного мужской энергией зала, где тренировал Никита. Но они все равно пересекались в коридорах, у кулера с водой. Он всегда здоровался первым, неизменно улыбаясь своей обезоруживающей улыбкой.
Однажды вечером, после особенно тяжелого дня на работе, она сидела в раздевалке, не в силах заставить себя встать и пойти домой. Снова звонила Злата Борисовна, требовала отдать ей старинный комод, который «лично она покупала в их семью». Марина пыталась возражать, что комод достался ей от ее бабушки, но свекровь и слушать не хотела.
— Ты, Марина, чужое брать не привыкла? Это вещь нашей семьи! Севочка к нему с детства привык!
После разговора руки тряслись, а к горлу подкатывала тошнота.
Дверь раздевалки приоткрылась, и в щель просунулась голова Никиты.
— Ой, извините, пожалуйста! – он тут же смутился. – Я думал, здесь уже никого нет. Просто свет горит. У вас все в порядке? Вы какая-то бледная.
Марина подняла на него глаза, полные слез.
— Да… все нормально. Просто устала.
— Тяжелый день? – он вошел, прислонился плечом к косяку, держась на приличном расстоянии. – Бывает. Хотите, я сделаю вам травяной чай? У нас в тренерской есть отличный сбор, с мелиссой и чабрецом. Здорово успокаивает.
Она почему-то согласилась. Они сидели в маленькой тренерской, пили горячий, ароматный чай из одинаковых кружек. Никита рассказывал о своих подопечных, мальчишках из неблагополучных семей, которых он забирал с улицы и пытался сделать из них спортсменов. Он говорил просто, без пафоса, и в его словах было столько тепла и искренней заботы, что Марина невольно оттаяла. Она вдруг поняла, что впервые за много месяцев говорит с человеком, которому от нее ничего не нужно. Который не пытается ее поучать, обвинять или что-то требовать. Он просто слушал.
— А знаете, какой самый лучший способ снять стресс? – спросил он, когда они прощались. – Не йога и не медитация. А хорошенько отлупить боксерскую грушу. Выплеснуть все, что накопилось. Приходите завтра, я вас научу. Бесплатно, – добавил он, заметив ее сомнения.
На следующий день она пришла. Никита обмотал ее руки эластичными бинтами, показал, как правильно ставить кулак, как бить.
— Представьте, что эта груша – ваш самый главный враг, – сказал он. – Ваша проблема. И бейте!
И Марина ударила. Сначала неловко, слабо. Потом еще и еще. Она вкладывала в каждый удар всю свою боль, всю обиду на Всеволода, всю злость на несправедливые упреки Златы Борисовны, всю горечь от предательства подруг. Она колотила по тяжелой кожаной груше, пока руки не онемели, а по лицу не потекли слезы, смешиваясь с потом. А потом, обессиленная, опустилась на скамейку и разрыдалась.
Никита молча сел рядом, протянул ей бутылку с водой. Он не утешал, не говорил банальных слов. Он просто был рядом. И это было именно то, что ей было нужно.
Их отношения развивались медленно, осторожно. Сначала были просто разговоры после тренировок. Потом он стал провожать ее до дома. Потом они пошли в кино. Марина ловила себя на том, что ждет этих встреч, что ей нравится его спокойная сила, его чувство юмора, его неподдельный интерес к ее жизни. Рядом с ним она чувствовала себя не «женщиной под пятьдесят», а просто женщиной – желанной, интересной.
Но как только об их общении стало известно, мир вокруг снова сошел с ума. Первой, конечно, была Злата Борисовна. Кто-то из общих знакомых увидел их в кафе и немедленно доложил.
— Марина, я, конечно, все понимаю, – начала она очередную телефонную атаку елейным голосом. – Ты женщина одинокая, хочется мужского внимания. Но надо же и совесть иметь! Нашла себе альфонса, мальчика какого-то! Ты хоть понимаешь, что ему от тебя нужно? Только квартира! Он тебя оберет до нитки и вышвырнет на улицу! А Севочка страдает! Он места себе не находит, все о тебе думает!
— Злата Борисовна, – твердо ответила Марина, – во-первых, моя личная жизнь вас не касается. А во-вторых, Всеволод думает не обо мне, а о том, как бы поудобнее устроиться у вас на шее.
Трубка на том конце провода зашлась возмущенными криками, и Марина спокойно нажала на отбой.
Подруги тоже не остались в стороне.
— Марин, ну ты серьезно? – недоумевала Лена, ее коллега по аптеке. – Он же тебе в сыновья годится! О чем ты с ним разговариваешь? О компьютерных играх? Посмотри правде в глаза, ему нужна прописка и жилплощадь. Мужики в его возрасте ищут молодых, чтобы детей рожать. А ты… ну, сама понимаешь.
Даже дочь Аня, всегда бывшая на ее стороне, смотрела с сомнением.
— Мам, я за тебя рада, правда. Но… он такой молодой. Может, бабушка права? Вдруг он тебя обманывает?
Сплетни, подозрения, непрошеные советы – все это окружало Марину плотным кольцом. Ее снова пытались загнать в рамки, предписать, как ей жить, с кем встречаться, что чувствовать. Ее счастье, такое хрупкое, едва зародившееся, пытались растоптать, смешать с грязью.
Иногда, оставаясь одна, Марина подходила к зеркалу и всматривалась в свое лицо. Она видела морщинки у глаз, чуть поплывший овал лица, серебряные нити в волосах. «Может, они правы? – шептал противный внутренний голос. – Что он нашел во мне? Зачем я ему нужна?»
Она решила поговорить с Никитой начистоту. Они сидели в ее маленькой кухне, пили чай. Старый Арчи, который на удивление быстро привязался к Никите, лежал у его ног, положив голову ему на колени.
— Никит, скажи мне честно, – начала она, не глядя ему в глаза. – Зачем я тебе?
Он удивленно поднял брови.
— В смысле?
— Ну, в прямом. Я старше тебя. У меня взрослая дочь, куча проблем, бывший муж, который периодически отравляет мне жизнь. Что ты во мне нашел? Все вокруг говорят, что тебе нужна только моя квартира.
Никита помолчал, внимательно глядя на нее. Потом взял ее руку в свою. Его ладонь была теплой и сильной.
— Марин, – сказал он очень серьезно. – Во-первых, наплюй на то, что говорят все вокруг. Они живут свою жизнь, а мы – свою. Во-вторых, у меня есть где жить. У меня своя однокомнатная квартира, доставшаяся от бабушки. Да, не хоромы, но своя. А в-третьих… – он чуть сжал ее пальцы. – Я не искал себе кого-то по возрасту в паспорте. Я просто встретил женщину, с которой мне хорошо. С которой я могу говорить обо всем на свете. Которая печет самые вкусные в мире яблочные пироги и умеет слушать так, как никто другой. Мне плевать, сколько тебе лет. Я вижу твои глаза, а не морщинки вокруг них. Понятно?
Он говорил, а у Марины из глаз катились слезы. Это были слезы облегчения и благодарности.
Но она еще не знала, что главный бой был впереди. Всеволод, узнав, что его место в жизни и в квартире бывшей жены занято, решил, что так просто он не сдастся. Он считал эту квартиру своей по праву, ведь он прожил в ней двадцать пять лет. И тот факт, что квартира была получена Мариной в наследство от ее родителей задолго до их брака, его совершенно не смущал. Он привык считать своим все, что находилось в зоне его досягаемости. И он начал действовать, выбрав для своей атаки самый подлый и болезненный способ из всех возможных.
Однажды вечером, когда Никита был у нее в гостях, в дверь позвонили. На пороге стоял Всеволод. Пьяный, злой, с букетом помятых астр в руке.
— Я пришел мириться! – заплетающимся языком заявил он, отталкивая Марину и проходя в квартиру. Увидев в комнате Никиту, он скривился. – А, так вот он, твой… жеребец! Нашел себе мамочку с квартиркой? Неплохо устроился!
— Сева, уходи, – тихо сказала Марина. – Ты пьян. Поговорим завтра.
— Я никуда не пойду! – взревел он. – Это и мой дом тоже! Я здесь двадцать пять лет прожил! Я тут каждый гвоздь забил! А ты меня выгнала ради этого… этого качка!
Он швырнул астры на пол и пошел прямо на Никиту, сжимая кулаки. Арчи, защищая нового друга, глухо зарычал, встав между ними.
Никита спокойно поднялся с дивана. Он был на голову выше Всеволода и вдвое шире в плечах. Но в его глазах не было угрозы – только холодное спокойствие.
— Мужчина, – сказал он негромко, но так, что Всеволод замер. – Вы сейчас развернетесь и тихо выйдете за дверь. А все ваши имущественные претензии будете решать в другом месте и в другое время. И в трезвом виде.
Что-то в его голосе, в его взгляде заставило Всеволода отступить. Он пробормотал какие-то угрозы, назвал Марину последними словами и, пнув ногой несчастные астры, вывалился за дверь.
Марина стояла посреди комнаты, дрожа всем телом. Никита подошел и осторожно обнял ее.
— Тише, все хорошо. Он больше не придет.
Но Марина знала своего бывшего мужа. Это было только начало. Он не простит ей ни этого унижения, ни ее нового, такого хрупкого счастья. И она не ошиблась. На следующий день ей позвонила заплаканная Аня.
— Мама, папа сказал… он сказал, что ты хочешь выписать его из квартиры и оставить на улице. И что ты подаешь в суд, чтобы отобрать у него все… Мама, это правда?