— Пап, ну ты хотя бы телефон держи включённым, ладно?
— Держу, Ань, держу. Видишь? Светится. И зарядил.
— Если что — сразу звони. И… пожалуйста, не спорь с водителем, не ругайся с людьми.
— Это ты меня знаешь? Я со всеми добрый.
— Пап…
— Ладно-ладно. Не ворчи, как твоя мама. Скажи Илье, что я к двум успею.
Пётр поправил шапку, вдохнул холодный воздух у остановки и, как всегда, чувствовал лёгкое раздражение от того, что люди вокруг спешат без оглядки. Он любил смотреть на лица: кто как притворяется спокойным, а сам глазом дёргает. Подъехала маршрутка, двери вздохнули, он поднялся, опираясь на поручень.
— Вам помочь? — спросил парень в пуховике.
— Справлюсь, милок. Не в первый раз.
— Проезд передаём, без сдачи желательно, — глухо проговорил водитель.
Пётр протиснулся на свободное двойное сиденье у окна, но в последний момент рядом опустилась молодая женщина в тёмном пальто. Она пахла холодом и чем-то аптечным, глянула коротко и вынула телефон. Сразу же начала печатать, большие пальцы мелькали, как у пианистки. Пётр перехватил взглядом: в отражении стекла плясали строки. Он не читал, не был хамом, но заметил — быстро мелькают одинаковые имена.
— Простите, вы не против, если окно чуть прикрою? — спросила она.
— Да уже и так не открыть, — буркнул Пётр. — Заклинивает зимой.
Она кивнула и снова уткнулась в экран. Пётр почувствовал, как в груди поднимается знакомая тревога: когда-то так же шептались двое в его подъезде перед тем, как у соседа пропала сумка с пенсией. Он провёл ладонью по карману — телефон на месте, кошелёк глубже, молния закрыта.
— Девушка, вы откуда едете, если не секрет? — Пётр пытался говорить мирно, как бы из вежливости.
— Из поликлиники, — сказала она, не поднимая глаз.
— Болезнь — это неприятно. А вы всё пишете и пишете. Работа такая?
— Можно и так сказать.
Пётр глянул на экран. Слова мелькали: «Пётр Петрович вышел на остановке… план прежний… без резких движений…». Сердце толкнулось — это уже точно не случайность. Он отвернулся, посмотрел в окно. За окном грузили на снег мешки, мальчик кидал снежок в урну, мимо шли женщины с клетчатыми сумками.
— Вы меня, что ли, снимаете? — спросил он ровно, но голос всё равно дрогнул.
— Простите?
— Я вижу, как вы на телефон… это сейчас модно. Снимут старика, потом звонят: «Ваш сын попал в беду».
— Нет, я… — она на секунду подняла глаза. Взгляд у неё был усталый и внимательный. — Я никого не снимаю.
Маршрутка дёрнулась, водитель обругал кого-то через плечо. Женщина положила телефон на колени, пальцы всё равно не успокаивались.
— Я не против молодых, — сказал Пётр, будто оправдываясь. — Просто жизнь такая. Я сам людей насмотрелся.
— Это правда, — кивнула она.
— А вы куда?
— По пути, — коротко сказала она.
«По пути…» — Пётр хмыкнул. По пути с ним. Совпадение? Он вспомнил слова дочери: «Не спорь». Он сжал пальцы в перчатках, ощутил там гладкий корпус старого кнопочного телефона. Щёлкнул ногтем по пластмассе, чтобы успокоиться.
Маршрутка остановилась на светофоре, дверь распахнулась, кто-то вышел, кто-то вошёл. Женщина чуть наклонилась вперёд, стянула перчатку, быстро набрала: «Состояние: ориентирован, тревожен. Зима. Дорога. Едет уверенно». Пётр уловил своё имя, как удар по стеклу.
— Девушка, — сказал он тихо, — вы что-то знаете обо мне?
Она на мгновение задержала дыхание. Лицо у неё было правильное, без косметики, у виска лёгкая седая прядь.
— Я… прошу прощения. Это нетактично. Я Елена.
— А я Пётр.
— Очень приятно.
— Так вы обо мне пишете?
— Не о вас, — она на секунду улыбнулась. — О ситуации.
Он отвернулся. «О ситуации». Придумали же словечки. В своей ситуации он уже однажды проснулся ночью и не понял, почему свет горит и кто это в кухне. Это была дочь, пахло молоком, и он сказал: «Мама, ты зачем включила радио?» И сам испугался.
— Вы к сыну? — спросила Елена.
— К сыну. Он у меня инженер, голова. Всё куда-то спешит. Ему надо, чтобы я у него посидел. Сказал: «Пап, ближе к центру врач, заодно зайдём».
— Хорошо, когда рядом семья.
— Раньше люди по-другому жили, — Пётр вздохнул. — С женой мы сорок лет. Ушла осенью. Знаете, как это? Пустой дом. И чайник сам с собой разговаривает.
Елена опустила глаза. Её телефон вибрировал, она выключила звук.
— Сочувствую.
— Да что вы… — Пётр махнул рукой. — Мне бы просто спокойно доехать. А то ведь всякое бывает. Вон, в прошлом месяце одному деду тут прямо кошелёк вытянули. И женщина рядом сидела, такая же тихая.
Елена коротко взглянула на него. В её взгляде было что-то вроде решения.
— Пётр Петрович, — сказала она, и он вздрогнул от того, что она знает отчество. — Я не хотела вас тревожить. Мне поручили… присматривать.
— Кто поручил? — голос соскользнул на шёпот.
— Ваш сын.
— Илья? — Пётр уставился на неё, пытаясь вспомнить её лицо. — Вы с ним знакомы?
— Мы встречались в поликлинике. Он попросил меня сопровождать вас. В смысле… если доведётся встретиться.
— А почему вы мне не сказали сразу?
— Потому что вы могли бы… — она подбирала слово, — отреагировать болезненно. И потом, иногда лучше дать человеку самому почувствовать безопасность.
— Да я не ребёнок, — Пётр откинулся на спинку. — Преследовать меня…
— Я правда не преследую, — мягко сказала Елена. — Просто сажусь рядом, если мы в одном транспорте. Бывает, что мы вообще не встречаемся.
Пётр молчал. Раздражение и облегчение боролись в нём, как два мальчишки на катке. «Сын… попросил. Значит, знает, что я могу… забыть. Или перепутать». Он вспомнил ту ночь, когда пошёл за хлебом и оказался у закрытого детского сада. «Я просто маршрут не так повернул», — сказал он тогда. Илья ничего не сказал, только взял его под руку и повёл домой.
— Вы молодая, — сказал Пётр. — Что это у вас за работа такая?
— Я медицинский психолог. Работаю с людьми с нарушениями памяти. Иногда — просто рядом.
— А это нормально — вот так, тайком?
— Нормально — когда человек в безопасности. Мы всегда обсуждаем это с семьёй. Сами люди часто против.
Он всмотрелся в окно: маршрутка уже ехала по его старому району, где витрины менялись, а подъезды всё те же. Перед киоском стояла женщина в красной шапке, это когда-то была соседка Машка, у которой всегда пахло пирогами. Он улыбнулся и тут же почувствовал, как внутри растёт обида: сын решил за него.
— Илья мог мне сказать, — упрямо произнёс он.
— Он говорил. Вы обиделись и ушли на кухню.
— Такое было?
— Было.
— Ну да… — Пётр сухо хмыкнул. — Я иногда забываю. Или не забываю. Иногда удобнее сделать вид.
Маршрутка остановилась на «Аптеке». Елена поднялась.
— Мне выходить.
— И мне, — сказал Пётр вдруг. — Тут недалеко.
Они вышли вместе. Двор встретил пахучим морозом, дворник медленно тянул тяжёлую метлу, снег взлетал вдоль бордюра седыми перьями. Пётр остановился, посмотрел на знакомые окна: вон там жил Саша-слесарь, там ругалась Люська, там он когда-то вешал антенну.
— Елена? — позвал он.
— Да?
— Вы давно… за мной смотрите?
— Несколько раз пересекались. В магазине, у подъезда поликлиники. Я не делаю ничего… против вас.
— Я понимаю.
Телефон завибрировал в кармане. Пётр вытащил, посмотрел на экран: «Сын». Он нажал зелёную кнопку.
— Пап, ты где?
— Возле «Аптеки».
— Отлично. Подожди меня, я через десять минут буду.
— Хорошо.
— Елена рядом?
— Рядом.
— Пап, не сердись, ладно? Ты же знаешь, зачем это.
— Знаю. Скажи, дома чай есть?
— Есть. Тёплый.
Пётр положил трубку, посмотрел на Елену.
— Он всё планирует, — сказал он с улыбкой. — Удобный мальчик вырос.
— Это забота.
— Забота… — повторил он и кивнул. — Я всё равно злюсь. Как мальчишка.
— Это нормально.
Они пошли вдоль дома. Елена не шла впереди, не заглядывала в телефон, просто держала шаг. Мимо пробежал пёс с лохматыми ушами, обнюхал их и ускакал к хозяйке. На лавочке сидел мужчина в тонкой куртке и крошил хлеб воробьям.
— У нас было принято не жаловаться, — сказал Пётр. — Мать моя — крепкая была. Упадёт — встанет и борщ мешает. А я… Как-то стыдно, что за мной следят.
— Понимаю. Но сопровождение — не следят. Это рядом.
— Слова… — он вздохнул. — У меня слова иногда соскальзывают. Вижу лицо — не помню, как зовут. Вижу слово — а смысл будто выцветает.
— Вы замечаете это — и это важно.
— А ещё иногда, — продолжил он тише, — боюсь. Не за себя. А что стану тяжёлым. Буду на плечах у Ильи, а у него своя жизнь.
— Страх — это тоже забота. Илья не делает это из жалости. Он делает, чтобы вы оставались собой дольше.
Они остановились у маленького скверика. Пётр сел на край скамейки, поправил рукавицу.
— Елена, — сказал он, — а если я уйду сам? Чтобы никого не тяготить.
— Куда уйдёте?
— Ну… просто. Чтобы не мешать.
— Вы не мешаете. Вы — человеку отец. Это другое.
— Красиво говорите.
— Это правда.
Пауза повисла между ними лёгкой тенью. Пётр слушал, как снег скрипит под шагами, как где-то открыли дверь подъезда и звякнул металл, как мальчик издал победный крик, попав снежком в фонарь.
— А как вы выбираете слова? — вдруг спросил он. — Чтобы человеку не было больно.
— Пробую разные, — улыбнулась Елена. — Иногда ошибаюсь. Иногда молчу.
— Молчание — хорошая вещь, — кивнул он. — Мы с Зоей могли молчать целый вечер. Она вязала, я газету листал. Не потому что нечего сказать. А потому что всё уже сказано.
Он вытащил из кармана маленький блокнот, тот самый, где теперь записывал «встретить Илью — 14:00», «звонок Анна — 19:00», «купить хлеб». На первой странице корявыми буквами было написано: «Не забывать смеяться». Он сам написал, когда Аня в шутку велела: «Запиши, папа».
— Можно? — Елена взглянула.
— Конечно. — Он протянул ей блокнот.
— «Не забывать смеяться», — прочитала она вслух. — Хороший план.
— Когда-то я писем не писал, — усмехнулся Пётр. — А теперь без бумажки никуда.
У подъезда показался Илья — высокий, в тёмной куртке, махнул рукой. Подошёл, обнял отца. Пахло морозом и одеколоном.
— Привет, пап.
— Привет, сынок.
— Елена, благодарю.
— Не за что, — сказала она. — Я пойду.
— Подождите, — Пётр поднялся. — Я, может… зря думал. Про вас.
— Это нормально.
— Вы, если увидите меня где-то… Ну… Подойдите. И скажите прямо: «Пётр Петрович, здравствуйте. Я рядом».
— Скажу.
— Спасибо.
Елена кивнула и ушла по тропинке, оставляя на снегу чёткий след. Илья смотрел ей вслед, потом повернулся к отцу.
— Пап, не злись, ладно?
— Я злюсь. Но меньше, чем боялся.
— Пойдём домой. У нас медовик от мамы.
Они пошли, Пётр держался за локоть сына, как когда-то маленький Илюша держался за его карман. В подъезде пахло краской и варёной картошкой. Пётр поднял глаза на потолок, где когда-то сам латал трещины. Он чувствовал усталость — хорошую, мягкую.
— Сон у тебя какой сегодня был? — спросил Илья по привычке.
— Снилась… черёмуха. И Зоя в ситцевом платье. Я ей кричу: «Подожди», а она смеётся и идёт.
— Красиво.
— Да.
На кухне Илья поставил чайник, достал из холодильника торт. Пётр сел, согрел ладони о кружку.
— Ты меня прости, — сказал он вдруг. — За то, что ушёл тогда на кухню. Когда ты говорил.
— Ничего. Главное, что теперь говорим.
Пётр кивнул и разрезал торт. Крем размягчился, ложка провалилась легко.
— А ты ему платишь? — спросил он вдруг.
— Кому?
— Елене.
— Немного.
— Денег мне не жалко. Но если я начну забывать тебя… ты мне напоминай. Не обидишься?
— Не обижусь. Это моя работа, — улыбнулся Илья. — И моё счастье.
Пётр улыбнулся в ответ, хотя в горле встал ком. Он отломил кусочек коржа и положил в рот. Вкус был знакомым до боли. Мед, молоко, немного ванили. Память вкуса иногда крепче слов.
— Знаешь, — сказал он, — я раньше думал, что счастье — это когда никого не беспокоишь. А теперь думаю: счастье — это когда тебя есть кому беспокоить.
— Именно, пап.
Они долго сидели, не торопясь. За окном темнело, снег шёл крупно и тихо. Телефон Петра лежал рядом, экран потух, как послушный зверёк. Он подумал, что завтра снова поедет в город — купить Зое новые нитки. Потом вспомнил и мягко поправил мысль: нитки уже куплены, лежат в верхнем ящике. А Зоя… Зоя в ситцевом платье и черёмуха в цвету — это тоже его память. И Елена, и Илья — это тоже про память.
— Пап, посмотри сюда, — сказал Илья и показал на лист бумаги на холодильнике. — Я сделал тебе план на неделю. Мы его вместе допишем.
— Давай. Только первую строку не трогай.
— Какую?
— «Не забывать смеяться».
— Оставим.
И Пётр засмеялся — не громко, не натужно, а как смех, к которому возвращаются после долгой паузы. Он подумал, что на остановке завтра, если увидит знакомую тёмную шапку, скажет: «Елена, здравствуйте. Я рядом». И это будет не про контроль, а про то, что в его жизни по-прежнему есть люди, которые идут рядом. И это — не воровство, а возвращённое, честное счастье, которое не надо прятать в карман.
Также может Вас заинтересовать: