Я никогда не верил в мистику. Для меня, городского жителя до мозга костей, фотографа, привыкшего ловить и препарировать реальность через объектив, всё сверхъестественное было лишь фольклором, сказками для впечатлительных. Шум ветра, скрип старых половиц, игра света и тени — всему находилось рациональное объяснение. Так я думал, пока не унаследовал дом моего двоюродного деда в деревне с говорящим названием Затишье.
Дед Пётр был человеком нелюдимым, угрюмым бобылем, которого я видел всего пару раз в глубоком детстве. Он казался мне тогда живым воплощением лешего из книжки с картинками: спутанная седая борода, выцветшие, смотрящие куда-то вглубь тебя глаза и руки, похожие на корневища старого дуба. Его смерть не стала для меня трагедией, а вот наследство — полной неожиданностью. Адвокат, сухой, как осенний лист, человек, передал мне ключи и документы со словами: «Петр Андреевич завещал дом вам. С единственным условием — не продавать его в течение пяти лет».
Для меня, измотанного дедлайнами, рекламными съёмками и вечным гулом мегаполиса, это показалось даром небес. Творческий кризис навалился бетонной плитой, вдохновение иссякло, и сама мысль о камере вызывала тошноту. Я решил, что месяц-другой в глуши, в полном уединении, помогут мне перезагрузиться, найти новые ракурсы, да и просто выспаться.
Деревня Затишье оправдывала своё название с лихвой. Она была почти мертва. Десяток почерневших от времени изб, разбросанных по холмам, и лишь в трёх из них виднелись признаки жизни. Мой дом стоял на отшибе, у самой кромки векового соснового бора. Он был именно таким, каким я его и представлял: приземистый, срубленный из огромных, потемневших бревен, с маленькими, словно подслеповатыми, окнами. Внутри пахло сухими травами, печной сажей и чем-то еще — терпким, едва уловимым запахом старого, очень старого дерева.
Первая неделя прошла в блаженном ничегонеделании. Я спал, бродил по лесу, слушал тишину, которая поначалу оглушала после городского рёва. Но постепенно я начал замечать странности. Эта тишина не была пустой. Она была… настороженной. Казалось, дом прислушивается ко мне, изучает, дышит вместе со мной. Я списывал это на разыгравшееся воображение и городскую паранойю.
А потом я услышал скрежет.
Это случилось на восьмую ночь. Я проснулся от странного звука. Он был тихим, прерывистым, похожим на то, как если бы кто-то водил ногтем по дереву. Ш-ш-шорк… пауза… ш-ш-шорк-шорк… Звук шёл откуда-то из угла, где стоял массивный дедовский шкаф. Мыши, решил я. Старый дом, ничего удивительного. Перевернулся на другой бок и попытался уснуть. Но звук не прекращался. Он был методичным, настойчивым, и в нём слышалась какая-то осмысленность, которая никак не вязалась с мышиной вознёй. Будто кто-то очень терпеливый пытался процарапать себе путь.
Утром я отодвинул шкаф. Стена за ним была из тех же вековых бревен, плотно пригнанных друг к другу. Никаких дыр, никаких ходов. Я простучал каждое бревно — звук был глухим, монолитным. Странно.
Следующей ночью скрежет повторился, но уже в другом месте — над головой. Я лежал, не дыша, и слушал, как нечто невидимое царапает потолочные балки. Звук перемещался, медленно, плавно, будто некое существо ползло по потолку, проверяя на прочность каждую щель. Холодный пот выступил у меня на лбу. Это были уже не мыши. Мыши так себя не ведут. Они суетливы и быстры, а этот звук был медленным, тягучим, полным зловещего спокойствия.
Днём я не находил себе места. Обошёл весь дом, заглянул на чердак — толстый слой пыли лежал нетронутым, паутина висела целыми гобеленами. Ничьих следов. Я начал думать, что схожу с ума. Что это слуховые галлюцинации, порожденные непривычной тишиной и одиночеством. Я даже достал камеру, пытаясь отвлечься, сделать несколько снимков интерьера, но на фотографиях дом выглядел еще более чужим и мрачным, чем в реальности. Тени в углах казались неестественно глубокими, а текстура дерева — похожей на морщинистую кожу.
На третью ночь я решил не спать. Заварил крепкий чай, сел в кресло с книгой и стал ждать. До полуночи было тихо. А потом началось. Тихий, вкрадчивый шорох раздался прямо за моей спиной, со стороны стены, выходящей в сени. Я замер. Звук был так близко, что казалось, источник находится всего в паре сантиметров от меня, за толщей бревна. Я слышал, как крошечные щепки откалываются от невидимой внутренней стороны дерева и падают в пустоту. Это было абсолютно невозможно, и от этого — чудовищно страшно.
Я вскочил, схватил кочергу, что стояла у печи, и с силой ударил по стене.
— Кто здесь?! — крик получился хриплым и жалким.
Скрежет мгновенно прекратился. Наступила такая звенящая тишина, что я слышал, как гудит кровь в ушах. Я стоял посреди комнаты, сжимая остывшую кочергу, и чувствовал себя идиотом. Но страх не уходил. Он поселился внутри, холодным, скользким комком.
На следующий день я решил поговорить с кем-то из местных. Единственным, кто пошел на контакт, оказался старик с соседней улицы, дед Михей. Он сидел на завалинке своей покосившейся избы и курил самокрутку, глядя на меня с лукавым прищуром.
Я, стараясь казаться спокойным, рассказал ему о странных звуках. Дед Михей выслушал молча, не меняясь в лице. Когда я закончил, он долго смотрел на струйку дыма, а потом произнес, не глядя на меня:
— Скребуна, значит, услыхал. Проснулся он.
— Кого? — не понял я.
— Скребун, — повторил он глухо. — Дух древесный. Старый, как сами эти леса. В самых древних избах живёт, в тех, что из «поющих» бревен сложены. В смоле спит десятилетиями, а потом просыпается. Изнутри дерево гложет, наружу просится.
Я усмехнулся, хотя смешно мне не было.
— Дед, какие духи? Двадцать первый век на дворе. Наверное, это жук-древоточец какой-нибудь… крупный.
Михей медленно повернул ко мне голову. Его выцветшие глаза вдруг стали серьёзными и холодными.
— Жук по ночам на потолок не лезет, в пустые глазницы твои не заглядывает. Ты вот что, мил человек, слушай сюда. Ночью, как снова скрести начнёт, не оглядывайся. Свет не жги. И главное — не смотри на него. Увидишь его — голос твой заберёт.
Он замолчал, глубоко затянулся и добавил уже тише, будто самому себе:
— У нас тут лет тридцать назад геологи ночевали в твоём доме. Один наутро немым проснулся. Совсем. А по ночам из стен его голос слышали… Звал кого-то. Так и уехал, бедолага. Дом твоего деда нехороший. Пётр-то знал, как с ним жить, а ты — городской. Уезжал бы ты отсюда.
Слова старика застряли в моей голове ядовитой занозой. Весь день я ходил сам не свой. Пытался убедить себя, что это просто местные байки, старческий маразм. Но когда спустились сумерки, и дом погрузился в бархатную, непроглядную тьму, страх вернулся. Я запер все двери, зашторил окна и включил свет во всех комнатах. Но я знал, что это не поможет.
И он пришёл.
На этот раз скрежет начался сразу со всех сторон. Из стен, с потолка, из-под пола. Казалось, весь дом ожил, превратился в единый организм, и этот организм пытался вывернуть себя наизнанку. Я сидел на кровати, обхватив голову руками, и молился, чтобы скорее наступило утро. Звук то приближался, то удалялся, он дразнил, играл со мной. Вот он за стеной, скребётся, как мышь. А вот он уже над самой головой, медленно, с силой проводя чем-то острым по дереву, и я физически ощущаю, как по потолку осыпается невидимая труха.
Я не выдержал. Бессонница и постоянный страх довели меня до предела. Я должен был узнать, что это. Или кто это. Это была уже не просто боязнь, а навязчивая идея, мания. Я решил его увидеть.
Я взял камеру. В ней была моя единственная надежда на объективность. Вспышка выхватит то, что скрывается во тьме, зафиксирует реальность. Я выключил свет, оставив только ночник в дальнем углу, который давал слабый, призрачный свет. Сердце колотилось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Я сел на пол, прижавшись спиной к стене, и направил объектив на потолок.
Час. Два. Скрежет не прекращался. Он был повсюду. Я перестал его бояться, я просто ждал. Я стал частью этого дома, частью его напряженной, ждущей тишины.
И тут я почувствовал, как изменился воздух. Он стал плотнее, холоднее. Скрежет над головой стал громче, отчётливее. И к нему добавился новый звук — тихое, влажное шлепанье. Будто босыми ногами ходят по мокрому. Я поднял голову.
В полумраке, на потолке, прямо надо мной, было ОНО.
Оно было длинным, тонким, похожим на обломок сухой ветки или высохшего паука. Тонкие, узловатые конечности, расположенные под неестественными углами, цеплялись за малейшие неровности дерева. Оно двигалось медленно, переставляя лапы, и при каждом движении раздавался тот самый скребущий звук — это его когти царапали дерево. Тело было тёмным, почти чёрным, и сливалось с потолочными балками. Но самой ужасной была голова. Она была гладкой, безволосой, и на ней не было ничего, кроме двух огромных, глубоких, абсолютно чёрных впадин. Пустых глазниц, которые, как мне показалось, смотрели прямо на меня. В них не было зрачков, не было отражения света, в них была только тьма. Бесконечная, засасывающая тьма старого дерева и забытых ночей.
Я застыл, парализованный ужасом. Палец сам нажал на кнопку спуска.
Яркая вспышка на мгновение ослепила меня, вырвав существо из мрака во всех отвратительных деталях. И в этот момент оно дернулось, его тонкое тело изогнулось, и из глубины пустых глазниц на меня пахнуло холодом небытия. Я увидел не просто тварь. Я увидел квинтэссенцию самого страха, воплощение тишины и распада.
Я хотел закричать. Открыть рот и извергнуть из себя весь тот ужас, что заморозил мою душу. Я открыл рот, напряг все связки… и не издал ни звука. Абсолютно. Ни шёпота, ни хрипа. Воздух со свистом вырвался из легких, но голоса не было. Я судорожно хватал ртом воздух, пытался снова и снова, но тщетно. Мой голос исчез.
Тварь на потолке шевельнулась еще раз, а потом медленно, как тающий во мраке дым, втянулась в щель между бревнами и пропала.
А из стены, из того самого места, куда она ушла, я услышал тихий, испуганный шёпот. Мой шёпот.
«…помогите…»
Я не помню, как пережил остаток ночи. Кажется, я просто сидел на полу, тупо глядя в одну точку, пока первые лучи солнца не пробились сквозь щели в ставнях. Я был нем. Полностью. Абсолютно.
Паника пришла позже, когда я попытался позвонить в службу спасения и не смог произнести ни слова в трубку. Я пробовал писать на бумаге, но что я мог написать? «В моём доме живёт монстр, и он украл мой голос»? Меня бы упекли в психушку до конца моих дней.
И каждую ночь я слушал. Слушал, как мой собственный голос доносится из стен. Сначала это был испуганный шёпот. Потом он стал громче. Он звал на помощь, выкрикивал моё имя, плакал. Это было самое страшное — слышать свой собственный страх и отчаяние, но быть не в силах на него ответить. Скребун пытал меня моим же голосом.
Я просмотрел фотографию. На ней, в свете вспышки, было видно всё. Уродливое, высохшее тело, когтистые лапы и… пустые глазницы, которые на снимке выглядели как две чёрные дыры, ведущие в никуда.
Я мог бы сбежать. Бросить всё и уехать в город, к врачам, к людям. Но я знал, что это не поможет. Дед Михей был прав. Он забрал часть меня. И пока эта часть заперта в стенах этого проклятого дома, я не буду свободен. Я буду живым призраком, немым и пустым.
И тогда я принял решение. Если я не могу кричать, я буду говорить по-другому. Я — фотограф. Мой язык — это свет и тень. Мой голос — это объектив.
Я перестал бояться. Я начал снимать.
Каждую ночь, когда начинался скрежет, я брал камеру и штатив и шёл на звук. Я снимал стены, из которых доносился мой голос. Я снимал потолок, где он ползал. Я снимал углы, где тьма казалась особенно густой. Я не пытался поймать его в кадр снова. Я снимал его следы, его присутствие, его сущность. Я превратил свой страх в искусство.
Мой голос из стен становился всё тише. Он перестал кричать и плакать. Теперь он просто шептал моё имя, будто с удивлением. А скрежет… он тоже изменился. Он стал менее агрессивным, более… любопытным. Иногда мне казалось, что существо наблюдает за мной, за тем, как я устанавливаю свет, как настраиваю выдержку, как беззвучно вожусь со своей аппаратурой.
Последнюю неделю я работал над одним проектом. Я собрал все свои лучшие снимки этого дома, этого страха. И распечатал их на больших листах. Ночью я развесил их по всем стенам. Дом превратился в галерею своего собственного ужаса. На стенах были запечатлены его душа, его тишина, его монстр.
В ту ночь я не спал. Я сидел в центре комнаты, среди своих работ. Скрежет начался, как обычно. Существо выползло из стены и медленно поползло по потолку. Я не смотрел на него. Я смотрел на свои фотографии.
Мой голос из стены тоже заговорил. Но он не звал на помощь. Он начал рассказывать. Он рассказывал историю этого дома, историю старого дерева, из которого он срублен, историю одиночества и тишины. Он говорил обо мне, о моём страхе, о том, как я превратил его в свет на бумаге.
Скребун на потолке замер. Он слушал. Впервые за всё это время я почувствовал не страх, а что-то другое. Какую-то связь. Эта тварь была не злом. Она была пустотой. Пустотой, которая жаждала наполниться. Она забирала голоса, чтобы заполнить свою вечную тишину. А я… я дал ей нечто большее. Я дал ей историю. Образ. Смысл.
Я просидел так до рассвета. Когда первые лучи солнца коснулись окон, скрежет прекратился. Голос в стене умолк.
Я встал, подошёл к окну и распахнул его. Вдохнул свежий, утренний воздух. А потом, сам не зная зачем, я попробовал. Я открыл рот и сказал:
— Я…
Голос был хриплым, слабым, будто я не пользовался им много лет. Но это был мой голос.
— Я… здесь, — закончил я, и слёзы сами потекли из глаз.
Я собрал свои вещи, оставив фотографии на стенах. Это был мой дар этому дому, этой тишине. Я больше не был ему чужим. Мы поняли друг друга.
Уезжая, я в последний раз посмотрел на старую избу. Она больше не казалась мне зловещей. Она просто была. Древняя, хранящая свои тайны. И я знал, что Скребун больше меня не потревожит. Я не победил его. Я просто рассказал ему свою историю, а он… он вернул мне мой голос. Изменившийся, надтреснутый, но бесконечно дорогой. Голос человека, который заглянул в пустоту и сумел наполнить её светом.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#мистика #страшныеистории #хоррор #фольклор