— Ты куда пошла? — оклик раздался почти у самого уха.
Ирина вздрогнула и обернулась. На пороге кухни стояла Зоя Ивановна в халате, с выражением праведного недовольства на лице.
— На работу, Зоя Ивановна… — сдержанно ответила Ирина, натягивая пальто.
— А я, значит, целый день тут одна сижу? Обед кто мне сварит? Ужин? Ты вообще помнишь, что ты женщина в доме?
Ирина выдохнула. На часах было 07:42. За окном моросил дождь, в маршрутке — толпа, на работе — аврал, а тут ещё и это.
— Я же вчера всё приготовила. Только подогреть, — спокойно напомнила она.
— Подогреть?! — Зоя Ивановна повысила голос. — А может, я горяченькое люблю, свежее? А не вчерашнее!
Из спальни показался Павел, зевая и почесывая затылок.
— Паш, скажи что-нибудь, — устало бросила Ирина. — Я не успеваю всё.
— Да не ругайтесь с утра, — буркнул он и пошёл в ванную. Ни слова больше.
Вот и всё его участие, — с горечью подумала она. — Умыл руки. Как всегда.
Ирина и Павел жили вместе восемь лет. Свекровь переехала к ним после смерти отца Павла — временно, «пока не придёт в себя». Потом — «зачем искать жильё, здесь всё есть». А затем это «временно» превратилось в постоянное.
Поначалу Ирина старалась изо всех сил. Обустроила для Зои Ивановны отдельную комнату, записала к врачу, купила витамины, даже заказала удобное кресло, чтобы ей было комфортно. Всё ради мира в семье. Ради того, чтобы Павел чувствовал: его мама здесь не в тягость.
Но благодарность, такая тёплая и спокойная в начале, со временем испарилась. Осталась только претензия — тихая, капающая.
— Мне тут неудобно.
— Сковородки у вас какие-то не такие.
— В мои годы женщины себя вели иначе…
Ирина глотала. Считала до десяти. Искала компромиссы.
А недавно в кухне всплыл новый разговор:
— Надо бы мне в санаторий. Для позвоночника.
— Конечно, — кивнула Ирина. — Давайте поищем, может, что-то по соцпрограмме?
— Какая соцпрограмма, Ира? Ты ж не чужая. Купи путёвку, как положено.
Тогда Ирина промолчала. Мыть посуду пошла. Плечи дрожали.
Купить путёвку? Я? Обязана?
Позже вечером она попыталась поговорить с мужем:
— Паш, ты слышал, она хочет, чтобы я ей санаторий оплатила.
— Ну а что? Мамке тяжело. Всё же ты зарабатываешь…
— То есть, ты считаешь это нормально? Я должна?!
— Я не хочу ссориться. Зачем конфликтовать…
Ага. Лучше пусть она качает права, а я молча тащу всё это на себе?
А сегодня утром — это:
Ты куда пошла? Ты должна!
Ирина застыла в прихожей. Пальто соскользнуло с плеч.
— Зоя Ивановна… — голос дрогнул. — Я не ваша домработница. И не банкомат.
— Что ты сказала?! — глаза свекрови округлились.
— То, что слышали. Уважение — это не когда один молчит, а другой садится на шею.
В этот момент появился Павел.
— Ну вы чего тут… — сонный, как обычно.
Но Ирина резко повернулась к нему:
— А ты?! Ты сколько ещё будешь молчать?! Я что, должна содержать твою мать, пока ты сидишь и ничего не говоришь?!
Он замер. Свекровь побледнела.
— Ира, ты чего…
— Чего?! Ты думаешь, это нормально?! Что я здесь, как обслуживающий персонал?! Пусть она живёт, учит, требует, отдых планирует — а я буду платить и терпеть?! Это твоё понимание семьи?
Воздух будто сгустился. Комната притихла.
Ирина, не дождавшись ответа, открыла дверь и вышла. На улице хлестал дождь. И ей впервые было всё равно, что туфли промокнут или макияж смоется. Она просто шла. Шла туда, где можно хоть немного — выдохнуть.
Ирина шла без зонта, насквозь, и только когда села в автобус, поняла, как сильно трясёт. Не от холода — от злости.
"Должна". Это слово неслось в голове, как камень по стеклу.
Она вспомнила, как в первое время Зоя Ивановна называла её «солнышком», как гладила по руке, как говорила: «Ты у нас умница. Павлу повезло».
А потом — как будто что-то переклинило. Как будто в ней переключили тумблер.
Невестка больше не человек, а обязанность.
Ты должна приготовить, должна купить, должна быть рядом, должна молчать…
На работе Ирина весь день была как в тумане. Углубилась в отчёты, отчаянно пытаясь не дать глазам увлажниться. Однажды коллега подошла:
— Всё нормально?
— Да, — сказала Ирина. — Просто погода тяжёлая.
Но дело было не в погоде.
Когда вечером она вернулась домой, в квартире стояла напряжённая тишина. Павел сидел в зале, как будто ждал её. Не телевизор, не телефон — просто сидел.
— Привет, — сказал он. — Мы поговорим?
Ирина прошла мимо.
— Поздно говорить, Паш. Я устала.
Он встал:
— Слушай… ну не кричи. Мама просто старая. Ты ж знаешь, у неё характер тяжёлый.
— Тяжёлый? — она остановилась. — Она хамит мне в моём же доме. Считает, что я ей обязана. А ты сидишь с закрытым ртом и говоришь: «ну потерпи». Ты взрослый мужчина, Павел, а ведёшь себя как мальчик за спиной мамочки.
— Я просто не люблю скандалы, — слабо отбился он.
— А я люблю? — повысила голос Ирина. — Я по-твоему в восторге от того, что каждый день варю суп, слушаю упрёки, оплачиваю лекарства, и в ответ слышу, что не так режу хлеб и не ту пасту покупаю?
Он молчал. Ирина чувствовала, как нарастает обида. Но теперь она уже не пыталась её глотать. Пусть будет видно. Пусть наконец поймёт.
— Когда ты в последний раз сказал ей: «Мама, хватит»? Когда встал на мою сторону?
— Я не хочу её обижать… — пробормотал он.
— А меня? Меня можно? Меня не жалко? Я кто в этом доме?
Ответа не было.
Из кухни донёсся стук тарелки. Очевидно — Зоя Ивановна слышала всё. Ну и пусть. Довольно.
Хватит ходить на цыпочках.
— Если ты не можешь поставить границы — я поставлю. Но ты должен понимать: я не собираюсь жить так дальше. Я не нанималась быть спонсором вашей семьи. Я не дочка ей. Я — твоя жена. И у меня тоже есть предел.
Павел присел обратно. Сгорбился.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Выгнать её?
Ирина выдохнула. Голос уже не дрожал.
— Я хочу, чтобы ты взял на себя ответственность. Это твоя мать. Ты решаешь. Но если ты выбираешь молчать — я сделаю выбор сама. И тебе он может не понравиться.
Она ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Села на край кровати, обхватила голову руками.
Это было страшно. Но нужно. По-другому — никак.
За дверью шептались. Муж с матерью. Что он ей говорил — она не слышала. И не хотела.
Через полчаса дверь приоткрылась.
Павел заглянул:
— Я поговорил с ней. Завтра она съездит к своей сестре. На пару недель.
— И что это изменит? — спокойно спросила Ирина.
— Я просто… я правда всё понял. Прости, что не вставал на твою сторону. Мне было легче отступать, чем что-то решать.
Она кивнула. Без слов. Ей нужно было время.
На следующее утро в квартире царила подозрительная тишина. Ни грохота кастрюль, ни возмущённого бормотания, ни притянутых за уши замечаний.
Ирина вышла на кухню и увидела… чемодан.
Зоя Ивановна сидела на диване с прямой спиной, будто по линейке вымеренной. На коленях — чёрная сумка, рядом — тонометр, аккуратно перевязанный резинкой.
— Доброе утро, — сказала Ирина нейтрально.
— Угу, — кивнула та, не глядя.
— Павел сказал, вы уезжаете к своей сестре?
— Да, — сухо ответила свекровь. — Раз уж я здесь всем мешаю.
Голос был натянутым, обиженным, но не агрессивным. Ни угроз, ни упрёков. Только тон, в котором звучало: вот до чего довела.
Ирина не ответила. Ни «хорошей дороги», ни «удачи». Ложь сейчас была бы хуже, чем молчание.
Павел подкатил чемодан к двери.
— Мама, давай я тебя вызову на такси…
— Не надо, я сама. У меня пенсионное. До вокзала доеду. Не переживайте. — Она специально произнесла последнее слово с горьким акцентом.
Ирина стояла у окна и смотрела, как Зоя Ивановна уходит. Спина ровная, шаги медленные, голова чуть выше обычного.
Корона, которую никто не надевал, — но она воображаемая, — подумала Ирина.
Когда дверь захлопнулась, Павел вздохнул и сел на подлокотник кресла.
— Слушай… я не знал, что так запустили.
— Не «мы». Ты.
— Ладно, я. — Он признал. И это уже было нечто.
— Я давно тебя просила — мягко, терпеливо. Надеялась, что ты сам заметишь. Я же не хотела ставить ультиматумы. Мне не хотелось быть «той самой невесткой», которая выгоняет мать.
— Ты и не была.
— Была. Для неё точно. С того момента, как я перестала безропотно всё выполнять.
Он кивнул.
— Я всё понял. Честно. Я просто… думал, что она одинока, старается. Не знал, что она тебе так выносит мозг.
— Мозг? — Ирина удивлённо посмотрела. — Это не про мозг, Паш. Это про границы. Про то, что я не должна жить, оглядываясь на чужие желания. Про то, что я человек — а не функционал.
Она подошла к столу, налив себе воды. Выпила.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему в нашей семье я всегда должна быть хорошей? И вежливой, и терпеливой, и удобной?
Он промолчал.
— Потому что ты привык. И тебе удобно. Я — как подушка между вами. Мягкая, не сопротивляется. Но ты знаешь, что бывает с подушкой, если её всё время мять?
Павел отвёл взгляд.
— Она теряет форму.
— Ага. Вот именно. — Ирина села напротив. — Если мы хотим остаться семьёй, мне нужно понимать: дальше ты не будешь отмалчиваться. Не будешь отступать, как только она заговорит громче. Мне нужен партнёр. Не зритель.
Он поднял глаза.
— Я обещаю. Я больше не отступлю. Ни от тебя, ни от здравого смысла.
Они молча сидели какое-то время. В доме было тихо. Ирина впервые за долгое время (нет, не та самая фраза) не чувствовала, что ей надо быть кем-то, чтобы заслужить мир.
Павел встал, подошёл, обнял её. Без лишних слов.
Ирина не плакала. Но внутри стало чуть легче.
Это только начало, — подумала она. — Но хоть в правильную сторону.
Неделя прошла удивительно спокойно. Дом как будто стал дышать ровнее. Ни постоянных комментариев по поводу уборки, ни критики обеда, ни взглядов исподлобья.
Ирина заметила, как по вечерам тянет включить музыку — ту, что любит она, а не Зоя Ивановна. Как свободнее стали разговоры. Даже Павел стал меняться. Он начал сам предлагать помощь — не по списку, а от себя.
— Я куплю продукты, не забудь отдохнуть вечером.
— Может, в выходные выберемся куда-нибудь, просто вдвоём?
Просто вдвоём. Эти слова в последнее время казались ей чем-то невозможным.
Однажды вечером, когда Ирина читала на диване, Павел подошёл с конвертом.
— Это что?
— Посмотри.
Она развернула. Санаторий.
— Это…
— Я сам выбрал. И оплатил. Для мамы. Поедет на три недели. Без твоего участия.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Мне надоело, что ты вынуждена терпеть. И мне надоело притворяться, что всё хорошо.
Ирина долго молчала. Потом встала, подошла и крепко его обняла.
— Спасибо. Не за путёвку. За то, что ты меня услышал.
Вечером она вышла на улицу — просто пройтись. Осенний воздух был прохладным, но не злобным. Прохожие спешили по своим делам. А она шла медленно. Без спешки.
Что изменилось? — спрашивала она себя. — Дом тот же. Муж тот же. Даже свекровь — всё та же. Но что-то сдвинулось.
И она знала что: она сама.
Она перестала проглатывать, молчать, сглаживать. Она — сказала. Прямо. Громко. Честно. И от этого изменилась не только она, но и всё вокруг.
На кухне она сварила какао. Для себя. Не чтобы угодить. Просто так. Для себя.
Павел подошёл сзади, приобнял.
— Всё будет хорошо, да?
— Да. Если вместе. И если по-честному.
Ирина улыбнулась. Это была не сказка и не счастливый финал. Это был просто… новый этап.