В моём детстве не существовало слова «хочу».
Есть такое слово «надо», говорила мама. Только кому «надо» мне предстояло разобраться позже.
«Завтра едем в сад» — и всё, без вариантов. Надо картошку копать. Надо ягоды собирать. Надо яблоки тащить. Надо…
А моё «надо» выглядело так: подаем ни свет ни заря, час вонючей электрички, или час пересадок, троллейбус, автобус, борьба за выжигание с бабулями, потом пешком, потом мешки до земли обратно, так что ручки впивались в ладони. Пока друзья бултыхались в озере, я бултыхался в грядках. «Зато зимой будет что есть», — повторяла мама. А я думал: да я не настолько люблю картошку, чтобы ради неё погибать на грядках.
Я не любил это настолько, что тело пошло в сговор. Мама вечером: «Завтра едем». А утром у меня — бах, температура. Градусник показывает 37, мама машет рукой: «Ладно, оставайся». А я счастливый, будто выиграл «Поле чудес». Это был мой первый союз, союз с детом.
Я давно понял простую вещь: тело никогда не врёт. Оно валит тебя в кровать, когда ты сам не решаешься послать куда подальше. Оно поднимает жар, когда у тебя нет сил поднять голос. Болезнь — это сигнал, который орет, чтобы ты услышал себя.
И если ты сам не научишься говорить «не хочу» — тело сделает это за тебя.
Только это тебе может не понравится.
p.s.
Маму я люблю