Лена знала, как я краду яблоки из сада соседа, и молчала. Я знала, как она плакала из-за двойки по физике, выцарапанной красной ручкой в дневнике, и подделывала подпись матери на родительском собрании. Мы знали друг о друге всё. Мы были двумя половинками одного целого, сросшимися на уровне костей и воспоминаний. Наш двор, наша школа, наши секреты — всё было общим. Мы мечтали, что купим смежные квартиры, наши дети будут дружить, а мы состаримся двумя ворчливыми старухами на одной скамейке.
Первая трещина появилась незаметно, как всегда и бывает с самыми страшными вещами. Не землетрясение, а тихий, почти неслышный сдвиг тектонических плит, который однажды разорвет землю под ногами.
Мы поступили в один институт. На один факультет. Мы же всё делали вместе. Но здесь, в большом городе, среди тысяч таких же ambitious ребят, наши роли вдруг перестали быть такими четкими. В школе я была заводилой, она — моей тихой, но надежной тенью. Здесь же Лена расцвела. Её ум, всегда такой острый, наконец-то нашел применение. Её стали замечать преподаватели, её работы ставили в пример. А я осталась просто веселой, общительной Олей, с которой приятно выпить кофе, но не сделать серьёзный проект.
Я должна была радоваться за неё. И я поначалу радовалась. Но в горле комом стояла странная, едкая горечь. Белая зависть быстро почернела, превратившись в нечто ядовитое и липкое. Я ловила себя на том, что в разговорах с одногруппниками как бы невзначай принижала её успехи: «Да Ленке просто повезло с темой», «Она же всю ночь не спала, пахала, я бы так тоже смогла». Я искала в её безупречных работах малейшие огрехи.
А потом появился Артём. Наш староста, красивый, умный, на которого заглядывались все девчонки на курсе. Он обратил на нас внимание, и я, по старой глупой привычке, решила, что это внимание — ко мне. Я флиртовала с ним, как умела, строила из себя уверенную и немного недоступную. А он… он смотрел на Лену. Спрашивал её мнение, смеялся её шуткам, которые были тихими и по-настоящему смешными.
И тогда во мне что-то щёлкнуло. Окончательно и бесповоротно.
Мы должны были вместе готовиться к ключевой сессии. Лена, как обычно, составила идеальный план, расписала всё по дням, нашла материалы. А я в последний момент просто не пришла в библиотеку. Я сказала, что заболела. Лежала дома, смотрела сериал и грызла ногти, представляя, как она паникует там одна.
На следующий день я подошла к преподавателю, старому, ворчливому профессору, который меня недолюбливал. И сказала то, о чем сожалею до сих пор. Сказала тихо, смущённо опустив глаза, сделав вид, что мне невероятно неудобно. Что Лена покупает свои работы. Что у неё есть какой-то «друг», который всё за неё делает.
Я не ожидала, что реакция будет такой мгновенной и жёсткой. Профессор, ненавидевший списывание, вызвал Лену на ковёр. Не дав ей ничего объяснить, не проверив информацию, он устроил ей публичный разнос прямо перед парой. Обвинил в нечестности, в профанации науки. Говорил жёстко, унизительно.
Я стояла в толпе однокурсников и смотрела, как белеет её лицо. Как в её глазах, искавших в толпе моих, сначала читалось недоумение, потом паника, а потом… потом леденящее, абсолютное понимание. Она посмотрела прямо на меня. И в её взгляде не было вопросов. Был просто шок, боль и предательство такой силы, что мне стало физически плохо.
Её не отчислили. Но репутация была уничтожена. С ней перестали общаться многие. Артём отошёл в сторону. Она закрылась, стала серой мышкой, которая боится лишний раз поднять руку.
‼️ОБЯЗАТЕЛЬНО НУЖНО ПОСТАВИТЬ ЛАЙК, ПОДПИСАТЬСЯ И ВКЛЮЧИТЬ УВЕДОМЛЕНИЯ‼️
Она не подходила ко мне. Не устраивала сцен. Она просто перестала существовать для меня. Пересекалась взглядом в коридоре — и её глаза были пустыми, мёртвыми. В них не было ни ненависти, ни злости. Была лишь непробиваемая стена.
Я пыталась оправдаться. Сначала перед собой: «Сама виновата», «Нечего было выставляться», «Я просто пошутила». Потом попыталась поговорить с ней. Подошла, запинаясь, бормоча что-то о том, что это было недоразумение, что профессор всё переврал.
Она выслушала меня молча. А потом сказала очень тихо, почти шёпотом, но каждое слово врезалось в память как раскалённым гвоздём:
— Я знала, что ты ревнуешь. Знала, что тебе неприятны мои успехи. Я думала, это пройдёт. Я думала, наша дружба этого стоит. Но то, что ты сделала… это не ревность, Оля. Это подлость. Ты знала, куда бьешь. Ты выбрала самое больное. И ты убила не только мою репутацию. Ты убила всё. Наше детство, наши яблоки, наши мечты о скамейке. Всё. Ты для меня больше не существуешь. И я сделаю всё, чтобы ты это почувствовала.
Она развернулась и ушла. А я осталась стоять, чувствуя себя абсолютно пустой, выпотрошенной.
Она сдержала слово. Она не стала мстить громко. Она мстила тихо, изощрённо, с холодной, безупречной точностью. Через полгода она с блеском выиграла стипендию, о которой мы обе мечтали. На защите её работы присутствовал тот самый профессор — он пришёл лично извиниться перед ней, публично, при всех. Она просто кивнула. А потом её глаза на секунду нашли меня в толпе. И в них не было торжества. Была лишь лёгкая, ледяная презрительность.
Потом она забрала тот проект, над которым мы должны были работать вместе. Сделала его одна и получила за него предложение о работе мечты. Потом она вышла замуж за Артёма. Я видела их фото в соцсетях — счастливые, улыбающиеся.
Мы живём в одном городе. Иногда я вижу её — на каком-нибудь профессиональном форуме, в дорогой кофейне. Она всегда безупречно одета, успешна, красива. Она смотрит на меня как на пустое место. Как на случайного прохожего, который не стоит даже мимолётного взгляда.
Она мой злейший враг. Но самая страшная её месть не в том, что она отняла у меня возможности, мужчину или репутацию. Самая страшная месть в её абсолютном, тотальном безразличии. В том, что я для неё — ноль. Пустота.
А я осталась наедине с собой. С памятью о двух девочках, воровавших яблоки. И с пониманием, что одну из них — ту, что была мной, — я уничтожила сама. Своими руками. Из-за глупой, мелкой зависти.
Мы дружили с детства. А теперь я даже не могу её ненавидеть по-настоящему. Потому что вся её ненависть ко мне уже давно перегорела и превратилась в пыль. И это хуже всего. Гораздо хуже.